Зима на Байкале прошла без обычных морозов. Прибрежные жители ждали холодного, ненастного лета, запасаясь полиэтиленом для теплиц и грядок, утепляя парники. Хмурая, затяжная весна оправдывала самые безнадежные прогнозы.

В конце апреля потеплело. Кое-где на солнцепеках бойко зазеленела молодая глупая трава. В одночасье ожили таежные клещи, деловито занимая места на кустарниках близ людских и звериных троп. И вот на неделю позже обычного срока ледовый покров с треском и грохотом разорвался в полукилометре от берега.

Пятидесятилетний лесоинспектор Федор Москвитин зимовал трудно, как старик целыми днями валялся на узком топчане, даже в лес не ходил. Зимой, после тяжелой болезни, умерла его жена, с которой прожили двадцать пять лет и три с половиной месяца.

Услышав гул трескающегося льда, он накинул на плечи штормовку, и вышел на берег. Вдыхая запахи оттепели, осторожно спустился по крутому, покрытому сухой травой склону в песчаную бухту, укрытую со всех сторон скалами. Намытый прошлогодней волной бархан подпирал ноздреватый лед с вытаявшими застругами.

— Все кончено! — пробормотал лесник, опускаясь на холодный песок и глядя вдаль на расширяющуюся полынью. Он удивился этой случайной, как оттаявшая муха, мысли, то ли о зиме, то ли о жизни. Вспомнил навязчивый мотивчик песни, часто звучавшей на «Маяке». Расхожая фраза была оттуда.

На солнечных склонах шуршал прошлогодний опавший лист, успевший подсохнуть после стаявшего снега. В тенистых падях, обреченно истекая капелью, еще лежал почерневший снег. Из распадков веяло сыростью и прохладой. Здесь Федор почувствовал облегчение, снова становясь тем, кем единственно уважал себя — человеком в лесу, — бесплотной мыслью, без возраста, без прошлого и будущего. Эта мысль двигалась в благоприятной среде без раздражителей, радуясь запахам, солнцу и весне.

Побаливала поясница, покалывала вена на левой ноге, ненавязчиво ныл локтевой сустав, поскрипывал шейный позвонок, гулко стучал дятел, скрипели иссушенные давним пожаром стволы сухостоя, хвойные верхушки елей качались на ветру. Здесь мысль по имени Федор ощущала благостный покой, сознавая себя частью этого светлого, древнего и вечного мира.

Федор присел на пенек, внимательно осмотрел одежду. По ветровым штанам уже ползли клещи.

Он неторопливо передавил их. Порывистый ветер дул с севера. Очередная струя воздуха донесла едкий запах зверя. Федор удивился, что какой-то дикарь подпустил его так близко, и положил двустволку на колени. Вскоре донеслись звуки потревоженного стада. Внизу, в полусотне шагов со стороны солнца, выскочила на открытое место свинья и стала обходить человека по кругу, направляясь к седловине, которая хорошо простреливалась с того места, где засел лесник. Видимо, стадо услышало его, но разглядеть не смогло.

«Дуреха», — насмешливо пробормотал Федор, осуждая выбежавшую под выстрел свинью. За ней чуть ли не строем неслось с десяток поросят. Тут были еще не отделившиеся от стада сеголетки и новый выводок с полосатыми боками. С повизгиваньем и похрюкиваньем поросята пронеслись у подножия сопки, выскочили следом за свиньей на седловину и скрылись. И только один сеголеток задержался в ложбине, задрав длинную узкую морду, которая, кажется, начиналась от самого хвоста.