Эту книгу о ленинградской блокаде написал житель блокадного Ленинграда – известный писатель, поэт, сатирик Лев Гаврилов. Просто, без пафоса, но с большой выразительной силой рассказал он о взрослых и детях, чья жизнь могла оборваться в любой момент от фашистских снарядов и мучительного голода. Нечеловеческие страдания не могли убить в них совесть, благородство, сострадание, любовь, чувство дружбы.

Главный герой повествования – обыкновенный мальчишка с острова Голодай. Ему вместе с мамой пришлось пережить в огненном кольце самые жуткие месяцы, пока их не эвакуировали через спасительную ледовую трассу Ладожского озера.

Лёньке десять лет. У него на носу веснушки, на лбу челка, глаза серые, уши врастопырку и всегда обветренная нижняя губа. Живет Лёнька на Голодае. В трехкомнатной коммуналке с мамой, папой и девятью соседями. Лёнькина мама – научный работник. Она или что-нибудь читает, или что-нибудь пишет, или бегает из комнаты в кухню и оттуда кричит, что опять все пригорело или опять все выкипело.

А Лёнькин папа – электрик. Он ничего не читает и ничего не пишет. Он или курит, или играет на мандолине, или ходит с Лёнькой в баню. Потому что в квартире есть ванная комната, но нет ванны и нет горячей воды.

– А зачем нам ванна, – говорит Лёнькин папа, – если до бани доплюнуть можно?

И Лёнька с ним согласен. Нет ванны – и не надо.

Зато у Лёньки есть обруч с водилой из толстой проволоки, самокат со скрипом, мяч и двухколесный велосипед с цепной передачей.

И этот день наступил, но получился какой-то суматошный.

Мама прибегала из комнаты в кухню, что-то говорила Бабане, убегала, потом прибегала снова и опять что-то говорила.

А Бабаня молчала. Она разжигала примус.

Лёнька тоже молчал. Он сидел на табуретке у холодной батареи отопления и молчал.

А вокруг него была кухня. Замечательная квадратная десятиметровая кухня на три семьи. С бетонным полом, с тремя столами, внутри которых скрывалась всякая всячина, Лёньке неизвестная. Над столами нависла полка с кастрюлями, сковородками, мисками и всякими дуршлагами.

Бабаня тоже была замечательная. Во-первых, она сестра Лёнькиного деда и, значит, маме приходилась тетей, а Лёньке – двоюродной бабушкой. Звали ее Анна Ивановна. Лёнька упростил бабушку Аню до Бабани. И все. Никто не спорил. Потому что было это в далеком детстве, а теперь ему уже десять лет. Во-вторых, Бабаня виновата в том, что Лёнька родился в Казани, а не в Ленинграде: когда-то в Бабаню влюбился государственный человек. Это когда она была молодая, красивая и политически грамотная. А вскоре его вдруг назначили председателем Совнаркома одной республики. Он уехал в Казань и увез с собой Бабаню. А потом туда приехала Лёнькина мама учиться на химика в Казанском университете. Ну, училась бы и училась. Но она встретила там Лёнькиного отца. А все знают, что от таких встреч бывает. Поэтому Лёнька родился в Казани.

Но, как говорится, учиться и баинькать детей трудно. Мама вернулась в Ленинград, вверила Лёньку бабушке с дедушкой, а сама перевелась в Техноложку, где опять училась на химика.

А Бабанин человек привез из командировки в Германию дамочку – немку. Он сказал Бабане, что у них с дамочкой любовь, а значит, Бабаня пусть катится обратно в Ленинград на свою Гончарную улицу. Бабаня укатилась, а в 1937 году узнала, что ее бывшего расстреляли за шпионаж в пользу Германии. Расстреляли вместе с дамочкой. Лёнька, когда услышал эту историю, подумал: «Так ему и надо! Не обижай Бабаню!»

Так вот, Лёнька сидел на табуретке, Бабаня наконец-то разожгла примус, мама поставила на него кастрюлю с супом, убавила коптящую керосинку и стала объяснять Бабане, куда она поедет с Лёнькой на все лето: сначала на трамвае до вокзала, потом на дачном поезде надо доехать до Волосово. Там Бабаню и Лёньку встретит Ионыч, и на лошади они поедут до Зябиц.

Лёнька тихонько хихикнул, представив себе, как Бабаня, Ионыч и он едут верхом на одной лошади.

Мама посмотрела на Лёньку, сказала:

– Ничего смешного нет.

И пригласила в комнату перекусить на дорожку.

Ежегодно 13 марта некоторые из нас, поднимая не чокаясь рюмку водки, поминают погибших в финскую войну близких. В этот день окончилась финская война. Мой дед погиб на этой войне, но я не держу зла на финнов. Они защищали свою родину. Тем не менее настораживает тот факт, что в Финляндии все чаще раздаются голоса о возврате утраченных некогда территорий.

Еще в раннем детстве я услышал от своей бабушки рассказ о том, что мой дед, командир Красной армии старший лейтенант Николай Иванович Разживин, геройски погиб на финской войне. Однако никаких подробностей его гибели и гибели его боевых товарищей никто сообщить не мог. Был известен лишь очень приблизительный район, где произошла трагедия. Так было тогда со многими. Долгие годы эта «незнаменитая война» – финская для нас и зимняя для финнов – была одним из самых больших секретов нашего военно-политического руководства от собственного народа. Информация о ней, в том числе и списки погибших бойцов и командиров, были засекречены грифом «Совершенно секретно». Архивы стали приоткрываться только в последние годы. И как только это стало происходить, многое прояснилось. Стало понятно, почему. Нельзя же было, в конце концов, признать, что та самая Красная армия, что в песнях была всех сильней, таковой в действительности не являлась. А ее руководство зачастую не выдерживало никакой критики. Например, мог ли создать боеспособную армию малограмотный маршал Ворошилов, на откуп которому она была отдана в 1930-е годы? Тогда всякое несогласие было чревато скорым судом и расстрелом. Конечно, причина была и в чудовищных репрессиях, уничтоживших цвет армии, и в шапкозакидательских настроениях, необоснованно вызванных пропагандой из-за вечно присущей недооценки противника. Мы уже по опыту знаем, что войны мы встречаем не с теми командирами и начальниками, кто хорошо знает военное дело, а с теми, кто лучше красит бетонные поребрики дорожек и в чемоданы укладывает снег. Поэтому полевая выучка бойцов и младших командиров соединений и частей, принявших участие в боевых действиях, была низкой.

Ворошиловские крылатые слова «малой кровью и на чужой территории» в финскую войну 1939-1940 годов и позже, в 1941-1942 годах, в период Великой Отечественной войны, звучали просто кощунственно, так как результаты были диаметрально противоположными.

Через много лет после той войны, уже в 1990-е годы, работая над Книгой Памяти, мой отец Разживин Евгений Николаевич смог выяснить место, где был похоронен его отец и мой дед – начальник штаба батальона 316-го полка 18-й стрелковой дивизии старший лейтенант Николай Разживин. Раньше было известно только то, что в феврале 1940 года в ходе советско-финской войны это соединение попало в окружение и было практически полностью уничтожено. Информация о потерях в том конфликте тщательно скрывалась от общественности. Спустя 50 с лишним лет мы узнали, что дед похоронен в поселке Леметти Питкярантского района Республики Карелия. Оттуда была передана капсула с землей с братской могилы солдат и офицеров, среди которых нашел свое последнее пристанище и мой дед.

Нынешние историки называют 105-дневную войну (начавшуюся 30 ноября 1939 года и закончившуюся 13 марта 1940-го) агрессией против независимой Финляндии. Вероятно, так оно и было, по крайней мере такие выводы напрашиваются сами из рассекреченных ныне документов той поры. Но бытуют и другие точки зрения, например высшие государственные интересы СССР…

Ясно одно: что к этой войне наша страна готовилась не один день и даже месяц. И вот 30 ноября 1939 года начались боевые действия на фронте от Баренцева моря до Финского залива. В начальный период советские войска насчитывали 425 тыс. человек, 1 тыс. 200 самолетов, 1 тыс. 476 танков, 1 тыс. 576 орудий. Их поддерживали силы и средства Балтийского и Северного флотов.

Одним из этих 126 тыс. 875 павших в ту войну бойцов и командиров был мой дед – начальник штаба (старший адъютант) 3-го стрелкового батальона 316-го стрелкового полка 18-й Ярославской краснознаменной стрелковой дивизии, входившей в состав 56-го корпуса и 8-й армии. Армия воевала в Средней Карелии, между Ладожским и Онежским озерами.

Мой отец навсегда запомнил, как 14 февраля 1940 года, в день рождения младшего брата, его мать Елизавета Леонидовна подозвала к себе своих троих сыновей – старшего Юрия, среднего Женю и младшего Валентина, обняла всех и сказала:

– Будьте мужественны, мои родные, мы остались одни. Ваш папа Николай Иванович Разживин пал смертью храбрых в бою за нашу родину… Как будем жить без него, не знаю…

В то время семья старшего лейтенанта Разживина, как и многие другие семьи, осиротевшие в один миг, оставалась в Медвежьегорске, где был расквартирован полк, до конца войны. В городок вернулись лишь несколько человек, по счастливой случайности и по разным причинам сумевшие убыть с фронта до полного окружения и уничтожения дивизии. Вскоре дивизию (или то, что от нее осталось) расформировали. Правда, отнимать, кроме номера, было нечего. Люди погибли, а боевое знамя и вооружение достались в качестве трофеев противнику. Через некоторое время бабушка получила в Ленинграде комнату в коммуналке на Старорусской улице и ежемесячное дедушкино жалование в 860 рублей, что по тем временам уже было немало.

В кадры Красной армии дед был призван в 1932 году. Сначала командирские курсы, потом различные командные должности. Одно время он даже возглавлял химическую службу 18-й дивизии, штаб которой дислоцировался в Петрозаводске.

В 1938 году он был назначен на должность начальника штаба 3-го стрелкового батальона в 316-й стрелковый полк в Медвежьегорск. Тогда еще по-старому начальники штабов назывались адъютантами и старшими адьютантами батальонов, полков и т.д. (Это ничего общего не имело с адъютантом его превосходительства.) Дивизия формировалась в Ярославской области, и в ней служили многие земляки деда и бабушки – выходцы из Ростова (теперь Великого). Дальше – общая судьба для того времени. Служба, служба, служба… Бабушка, будучи человеком образованным – учительницей и одной из шести дочерей хранителя библиотеки Ростовского кремля, возглавила женсовет – стала женоргом, то есть женским организатором. Она учила грамоте солдат и играла главную роль в самодеятельной постановке «Царской невесты». Дед в редкие свободные от службы моменты охотился, принося домой богатую добычу, щедро делясь ею с земляками-соседями. Он, так же как его дед и прадед, был удачливым охотником. У деда была замечательная охотничья собака Лайка, за которой часто ухаживал мой отец. Дед был замечательным лыжником. Предметом его гордости были настоящие финские лыжи и пьексы.

Мирная жизнь продолжалась недолго. В марте 1939 года переговорный процесс между правительствами СССР и Финляндии зашел в тупик окончательно. Руководству страны было абсолютно понятно, что Финляндия никогда не примет неприемлемых для нее условий – не отдаст, пусть и в обмен, своих территорий. В СССР шла подготовка к войне. Вовсю работала пропаганда, клеймившая злобного несговорчивого соседа-агрессора. Мы готовились первыми дать сдачи финнам.

К этому времени из пограничных районов практически завершилось отселение местных жителей. Летом был разработан план на случай возможной войны. Еще в марте командующий войсками Ленинградского военного округа (ЛенВО) командарм 2-го ранга К.А. Мерецков, посетивший пограничные районы, сделал вывод о том, что, в принципе, финская армия способна вести наступательные боевые действия. Поэтому по его плану соединения и части округа сначала должны были сковать наступающего агрессора, а затем нанести ему контрудар и разгромить на его собственной территории. В 316-м полку, так же как и во многих других частях округа, проводились тактические занятия и боевые стрельбы, готовилось лыжное и другое имущество.

Осенью 1939 года полку, как и всей дивизии, командованием Ленинградского округа была поставлена задача: убыть на прикрытие государственной границы. В первых числах сентября к границе выдвинулся гаубичный артполк, а потом уже и другие части дивизии. У бойцов было приподнятое настроение. Пропаганда действовала расхолаживающе на личный состав, всячески принижая возможности будущего противника.

Как результат – полк готовился никак не к длительной войне, а к легкой прогулке. Среди бойцов и командиров царили шапкозакидательские настроения. «Мы им вмиг покажем, как посягать на нашу родину, и вернемся через несколько дней», – повсюду витали разговоры между бойцами. В подтверждение этому в казармах оставили наряд – дневальных и сухой паек для них всего на несколько суток. При погрузке в эшелон многое имущество полка также оставили на зимних квартирах. Например, необходимые в полевых условиях так называемые тревожные чемоданы всего офицерского состава остались стоять в полковом клубе. Их потом выдавали вдовам. У отца остались сильные детские впечатления о том, как даже легкие танкетки остались в парке техники за ненадобностью в «молниеносной» войне.

Такие мысли о собственном превосходстве и недооценке «слабого» противника навевались сверху. Пропаганда оказывала армии медвежью услугу. Честно говоря, переоценка своих сил и недооценка «слабого» противника, коим, по нашему мнению, являлась и Финляндия, не раз служили в нашей истории недобрую службу. Наши песенники Покрасс и Д'Актиль загодя для поднятия духа сложили удалую песню под названием «Принимай нас, Суоми-красавица». В ней пелось: