Луч проектора пронзил тьму комнаты, изображение вспыхнуло на экране – и я не узнал увиденного. Я ждал этого пятнадцать лет, а когда дождался – не узнал. Изображение смещалось, расплывалось и казалось мне бессмысленным – ведь я ожидал увидеть на снимке какой-нибудь небольшой предмет: может быть, череп, керамику, золотое украшение, бусы – все, что угодно, но не сюрреалистическую мешанину серого, белого и черного.

Голос Лорена, звенящий от волнения, дал мне необходимый ключ.

– Снято с высоты тридцать семь тысяч в шесть сорок семь четвертого сентября, – то есть, восемь дней назад, – тридцатипятимиллиметровой камерой, «Лейкой».

«Значит, аэрофотография».

Глаза и мозг приспособились, и я почувствовал холодок возбуждения, а Лорен продолжал с тем же воодушевлением:

Из тридцати дней пророчества оставались всего два, когда Ланнон Хиканус со свитой прибыл наконец в залив Маленькой Рыбы на дальних южных бе–регах большого озера. Уже стемнело, когда десять кораблей бросили якорь в мелких водах залива и их факелы и лампы длинными красноватыми полосами отразились в черной воде.

Ланнон стоял возле деревянного планшира на рулевой палубе и смотрел на поля папируса и невидимые протоки на юге, где начиналась открытая местность, уходящая в бесконечную неизвестность. Он знал, что тут таится его судьба и судьба его народа. Двадцать восемь дней он охотился, и теперь непривычный холодок страха ознобил его руки и шею; он боялся не ужасного зверя, а тех последствий, которые вызовет его неспособность этого зверя найти.

Сзади послышались легкие шаги по деревянной палубе, и Ланнон быстро повернулся. Он положил руку на рукоять кинжала под кожаным плащом, но тут же успокоился, узнав в свете факелов подходящего.

– Это ты, Хай, – приветствовал он его.

– Высокородный, тебе нужно поесть и поспать.