Он мечтал о счастье. И всё его обещало: и вёдра с нарциссами на стойке бара, и острый запах прелести, наглости, ранимости, разлитый в клубе, и пара-тройка «лонг-айлендов», и чувство уверенности, что любит и любим той единственной, которая сейчас далеко. Он мечтал… Но только апреля в сердце не было. Как не было ощущения, что по-прежнему юн. Как не было веры, что любовь настоящая. Чтобы заглушить острую боль несвершившегося и утраченного, он решил, что просто хочет хорошо провести этот вечер…
Выборы
С восьми утра до восьми вечера все порядочные люди осуществляют в этот день свое волеизъявление. Я зарабатываю деньги на карманные расходы – работаю наблюдателем от одной крупной партии на избирательном участке № 4.
Делать мне особенно нечего. Иногда звоню в штаб партии и сообщаю процент проголосовавших. В остальное время сижу и читаю роман Фриша «Назову себя Гантенбайн». Больше всего мне нравится сцена, где герой ездит на «Порше» по швейцарским горным дорогам. Я бы и сам не прочь прокатиться на таком автомобиле по захватывающему серпантину.
Рядом маются другие наблюдатели: бабуси от коммунистов и дяденька неизвестно от кого. Дяденька беспрерывно жует, а рот у него как у американского актера Тома Беренджера, четко очерченный и порочный. На этом сходство с Беренджером заканчивается. Он то и дело вскакивает и помогает избирателям запихивать бюллетени в щели. Будто они сами не справятся. Когда дяденька вскакивает, то желтый пакетик с провизией зажимает между коленками. То жует, то пакетик зажимает. Одна из бабусь ковыряет ногти, другая, в пуховой накидке, читает газету с полуголой бабой на обложке. Выборы проходят спо– койно.
В четыре часа пополудни происходит инцидент. В помещение врывается разгоряченная блондинка и требует разрешения проголосовать за свою бабушку. Бабуля, мол, приболела, находится в больнице и сама явиться не может. Блондинке, понятное дело, не разрешают. Она настаивает. Ей все равно не разрешают. Тут она краснеет вся, надувается, будто тотчас лопнет, и начинает реветь. Эта блондинка училась в моей школе несколькими годами старше меня. Я ее помню. У нее всегда пуговки на блузке почти отскакивали, такая грудь здоровая.
После того как блондинка уходит, оглашая рыданьями округу, и страсти успокаиваются, меня вызывают контролировать голосование на дому. Парень из комиссии берет маленькую урну, и мы отправляемся по адресам больных и немощных в ближайшие дома. В первой квартире нас встречает явная симулянтка. Сидит эдакая толстуха и смотрит телек на кухне. Типа сама прийти не могла. Затем следует пахнущая лекарствами, недавно прооперированная старушка. Ее сменяет бородатый дядька с тощей женой. Вся его квартира до потолка завалена геологической литературой. Наверное, он геолог. Представляю, как после его кончины наследники забьют мусорные баки доверху всей этой геологией. А пока он весьма бодренький и, почувствовав наше недоверие, принялся втирать про какие-то уколы. Одно расстройство с этим геологом. Мало того что он нас задерживает, так еще в подъезде на нас орет консьержка с высокой прической а-ля Екатерина Великая.
В Баку
Летом 1988 года Валя Н. сопровождала группу иностранных студентов в поездке по Азербайджану. Валя Н. и моя мама были большими подругами. Валя Н. предложила моим родителям отправиться в это путешествие в составе группы. Время было бедное, путевки являлись дефицитом, и такой возможностью грех было не воспользоваться. Родители согласились и прихватили меня.
В Азербайджане мы видели много интересных вещей: Девичью башню в Баку с отметками, где раньше был уровень воды, качающие нефть машины с переваливающейся перекладиной, похожей на полоток. Мы ехали девять часов по пустыне и срывали плоды гранатового дерева прямо у дороги. В рыбоводческом колхозе нам показали пруды с бетонными берегами, кишащие форелью, а одна рыба даже цапнула за палец служителя, который кидал ей корм. На пальце выступила кровь, все ахнули, а служитель радостно улыбался. Мы видели нашего экскурсовода, волосатого толстяка, который рано утром купался в бассейне голым. Мы видели пятки латиноамериканского студента, с сине-зелеными точками – он валялся в постели с однокурсницей, сказавшись больным, а Валя Н. строго тащила их на очередную экскурсию.
Я помню, как в гостинице «Апшерон» отключили воду и по всем этажам тотчас распространилась жуткая вонь. Помню, как на торжественном приеме в ресторане «Гелюстан» я перепутал щедро украшенный кусок мясного паштета с тортом, сунул в рот и, не почувствовав сладкого вкуса, ужасно застеснялся, будто все вокруг в этот момент только и думали о том, что я перепутал паштет с тортом. Помню, как в другом ресторане, в горах, я стукнулся лбом о стеклянную стену – я ее не заметил – и очень сконфузился от того, что раздался звон, подобный колокольному, и что красивая студентка из Гватемалы, к которой я испытывал тайную симпатию, бросилась меня жалеть. Помню, в той поездке папа прочел мне вслух всю «Капитанскую дочку». Помню торжественное возложение венков к памятнику двадцати шести бакинским комиссарам. Я шел рядом со взрослыми, старательно замедляя шаг, и представлял себя выжившим в боях героем, который пришел помянуть погибших товарищей. Были еще храм огнепоклонников с черными дырками потухших «вечных» огней, и темные приморские вечера с катанием на простеньких каруселях, и чайхана со стаканчиками, формой повторяющими узкие талии и широкие бедра танцовщиц, и базар, не уступающий многим музеям, с залами зелени и овощей, галереями специй, чертогами куриных тел и бараньих ребер. Однако рассказ мой не об этом.
Во время очередной прогулки по городу я захотел писать. На счастье, неподалеку оказался железобетонный общественный туалет, очень похожий на фашистские оборонительные дзоты, какие я видел в Нормандии спустя много лет. Тогда, в Баку, я еще не знал об этой зловещей параллели и послушался маму, которая подвела меня к «дзоту» с той стороны, где над входным проемом проглядывался мужской опознавательный знак. Мама подпихнула меня, и я с яркого каспийского солнца нырнул в кромешную тьму.
Когда мои глаза, первоклассника московской спецшколы с углубленным изучением французского языка, привыкли к темноте, я различил следующее. Плесень и нечистоты делали помещение, в котором я оказался, весьма живописным. Вдоль стен зияли пробитые в полу дыры. Они походили на дыры в храме огнепоклонников, только крупнее. Края дыр украшали какашки разной давности, судя по степени их разложения. Отдельные какашки в беспорядке были разбросаны по полу. Над большею частью дыр на корточках кавказским полукругом сидели молчаливые усачи с мрачными лицами в пиджаках и кепках диметром с канализационный люк. В Баку повсюду можно было наблюдать таких усачей, сидящих на корточках. Только они обычно имели на себе брюки. У этих же брюки были спущены. Некоторые курили.