На рассвете припустил дождь. На глади Финского залива исчезла линия горизонта, темная вода слилась с темным небом. Синоптики предсказывали погожий день. День начинался плохо. Интуристские «линкольны» для гостей из-за рубежа опаздывали. Курчатов недовольно посмотрел на небо, потом — на часы.

Тучи над Невой разорвались, верховой ветер погнал их к Ладоге. Вспыхнула золотая шапка Исаакия, за ней засияла Адмиралтейская игла. Солнце озарило малиновый Зимний, побежало на Петропавловку. Город уже не казался хмуро насупленным, как бы погруженным в себя, он был величественно наряден. Это было, может быть, немного наивно, но Курчатову хотелось показать зарубежным ученым Ленинград только таким — во всем его удивительном великолепии. Нет, синоптики не надули, он позвонил им вчера вечером, попросил хорошей погоды на завтра, они весело пообещали солнце. Солнце радостно вспыхивало на мелких волнах реки. По Неве, отставая от юрких катеров, проплыл парусник, он шел в залив — паруса его были окрашены солнцем.

Иваненко с облегчением протянул руку к Дворцовому мосту.

— «Линкольны»! Значит, как условились, Игорь Васильевич Я в «Асторию», к Вайскопфу и Разетти, а вы к французам в «Европейскую». Френкель, наверно, уже там.

В октябре Иоффе с Гамовым уехали в Брюссель на Всемирный Сольвеевский конгресс. В ноябре Иоффе вернулся один, Гамов задерживался. Сотрудникам не терпелось узнать, что нового принесло совещание светил мировой физики. Слушая Иоффе, физики удивленно переглядывались. Они ожидали другого.

Тот самый доклад Жолио, который встретил восторженное одобрение в Ленинграде, в Брюсселе подвергся сокрушительной критике. Лиза Мейтнер объявила найденные в Париже нейтронно-позитронные пары привидениями — строгая дама из Берлина любит сильные характеристики. В своей превосходной лаборатории в Берлин-Далеме она повторила опыты парижан и не нашла ничего похожего — нейтроны совместно с позитронами ни разу не наблюдались, но только порознь. Тщательность немцев известна. Завершающий удар нанес американец Эрнест Лоуренс. Он воспроизвел опыты Жолио и Ирен Кюри на изобретенном им циклотроне и тоже не обнаружил нейтронно-позитронного излучения.

— Как воспринял критику Жолио? — с беспокойством спрашивали физики.

Иоффе развел руками. Жолио старался не показать огорчения, что он еще мог сделать? Зато Ирен сидела с красным лицом, сверкала глазами на Мейтнер. Жалко было ее мать, великую Марию Кюри: она постарела, выглядела больной. Она, несомненно, знала, как доброжелательно приняли доклад ее зятя в Ленинграде, и ожидала того же на конгрессе — провал в Брюсселе очень ее огорчил. Правда, Бор и Паули утешали подавленного Жолио и раздраженную Ирен. Бор считает, что парижане нашли что-то интересное, но не установили точно, что именно. Он советовал им повторить опыты снова. А Паули сказал, что не возражает против привидений в физике — возможно, мы принимаем за привидения такие тонкие явления, что их не всегда удается воспроизвести. В общем же, неудача Жолио не повлияла на хорошее к нему отношение. Иоффе предложил в члены Сольвеевского комитета Жолио и Ферми — проголосовали без возражений.

До института было недалеко, время — раннее, а Курчатов торопился так, словно боялся недопустимо опоздать — комья сыроватого снега звучно отлетали от калош.

Февраль в этом году был капризным. С Финского залива нагнетало воду, лед на Неве вспучивался и ломался. Вдруг налетали оттепели, снег под ногами чавкал. В автобусе старушка скорбно сказала соседям: «Сегодня зима нехорошая». Марина Дмитриевна, только он встал, пожаловалась: «Голова болит, Игорек, как бы гриппом не заболеть!» Он посоветовал принять кальцекс, говорят, чудодейственное средство, а еще лучше полежать, лежачего болезнь не бьет. У него тоже звенело в ушах, в распухшем носу свербило, судорожный чих не отпускал по минуте — самый раз показать, как болезнь отступает от лежачего. Он торопливо проглотил стакан чаю, закусил двумя таблетками кальцекса, двойным опоясом саженного шарфа укутал шею и умчался. Марина Дмитриевна сделала попытку поставить ему перед уходом градусник. Он удивился: «Какая температура, Мариша? Здоров как бык!» — и поспешил скрыться. Температура, конечно, была, но сегодня было не до температур. Пока Марина Дмитриевна готовила чай, он успел позвонить в Физтех: немецкие журналы, которых он ждал, только что пришли, они лежали в приемной директора. Курчатов бежал к этим журналам, как на долгожданное свидание: в них, он уже знал это, напечатано о новом важнейшем открытии.

И, схватив январский номер «Натурвиссеншафтен», он ушел к себе. На столе лежал английский «Нейчур» — тот вышел позже немецкого «Натурвиссеншафтен», но прибыл в Ленинград раньше. Курчатов торопливо раскрыл журнал из Берлина. Так и есть — работа, на которую ссылаются в «Нейчур», напечатана здесь. Он пробежал глазами статью берлинских радиохимиков Отто Гана и Фрица Штрассмана, перечел две заметки в английском журнале — они давали истолкование экспериментов в Берлине, — снова вернулся к немецкой статье — читал медленно, по фразе, потом откинулся на спинку стула. Итак, в науке об атомном ядре открывается новая глава. Он предчувствовал, что назревает нечто невероятное. Он втайне надеялся, что предвиденное невероятное совершится в его лаборатории. Этого не произошло. Известие о новом открытии донеслось в Ленинград сперва эхом из Лондона и лишь сегодня — прямым грохотом берлинских экспериментов.

Он встал и подошел к окну. Сосны стояли черные на пористом, осевшем снегу. Курчатов вспоминал, как два с лишним года назад в Ленинград приехали Отто Ган и Лиза Мейтнер, он видел их тогда в Радиевом институте, слушал рассказ о том, как они бьются с трансурановыми элементами и как их чуть ли не в отчаяние приводит, что эксперименты воспроизводятся плохо, результаты в одинаковых опытах почему-то разные. И они интересовались, как исследуют трансураны уважаемые ленинградские коллеги, получено ли что-нибудь надежное у господина Виталия Хлопина и его ученика господина Полесицкого? Нет, отвечал им Хлопин, он с Полесицким и своей женой Марией Александровной Пасвик поставил много экспериментов по облучению урана нейтронами, но тоже не выделил заурановых элементов. Столько времени прошло с тех дней, но никто не обнаружил трансуранов — вот уж воистину призраки почудились в Риме и Берлине, что-то в других городах они ни разу не появлялись! И вот недавно Ирен Кюри, вспоминал Курчатов, рассеянно глядя в окно, вдруг сообщила, что она со своим ассистентом югославом Павле Савичем нашла в продуктах облучения урана какой-то лантаноподобный элемент. Она так и написала — лантаноподобный! В Берлине, конечно, поиздевались над новой путаницей у французских радиохимиков. В Берлине не верили в точность парижан. Немцы продолжали с тем же упорством поиски уже объявленных, но все не дающихся в руки трансуранов. В результате последних точнейших опытов они обнаружили в облученном нейтронами уране самый настоящий, всем известный лантан, а не следующий в таблице за ураном один из незнакомцев, каких искали. А кроме него из продуктов реакции выделен еще и барий — о нем парижане и не подозревали. Облучают нейтронами тяжелый элемент уран и получают почему-то элементы среднего веса! Немецкие ученые боялись поверить собственным результатам. Они заканчивали статью невероятным признанием:

Ночи без сна выпадали часто, бессонница — впервые.

Радио сообщало о бомбардировках советских городов, о митингах на предприятиях, о гневе народа. Вечер Курчатов провел у родителей, надо было успокоить больного отца, узнать у матери, нужна ли помощь. Борис Васильевич, живший с родителями, поймал немецкую передачу на русском языке, диктор кричал о прорыве всей пограничной обороны — фашистская сводка вещала о скорой победе. Борис Васильевич с отвращением выключил приемник. Отец задремал в своей комнате, мать с Мариной Дмитриевной хлопотали на кухне. Курчатов спросил, что брат собирается делать. Борис Васильевич ждал приказа: теперь никто не может самостоятельно распоряжаться собой.

— Считаешь, что я неправ, Игорь?

— Не знаю. — Курчатов помолчал. — Приказ — приказом. Я сам должен подумать о себе. Я лучше всех знаю, чего от меня можно потребовать. Имеем ли мы право пассивно ждать приказов?

Балезин пожал руку Флерова, пригласил садиться. Техник-лейтенант присел так осторожно, словно боялся резким движением поломать стул. Он скромно сложил руки на коленях, ждал, не задавая вопросов, только краска на щеках и прерывистое дыхание выдавали волнение.

— Мы вас демобилизуем из армии, — сказал Балезин. — Будете продолжать работы, прерванные войной.

— Восстанавливается вся лаборатория? — быстро спросил Флеров.

Балезин уклонился от прямого ответа. Решение ГКО на письмо Кафтанова пришло через два дня после того, как его отправили. Уполномоченному по науке предписывалось организовать работы по использованию атомной энергии, а заодно проверить, как идут аналогичные исследования за рубежом. Сведений об урановых работах в Германии и других странах сразу не получить, ясного представления, какой объем исследований запланировать у себя, тоже не было. Балезин сказал: