Раньше все было совсем по-другому. Из сарая, дощатого строеньица, стоящего в ряду других таких же, пропахшего подсыхающими березовыми вениками, заполненного дровами, старыми ведрами, велосипедными колесами, вытаскивалась пузатая, слабо стянутая металлическими обручами деревянная кадушка.

Отец, притворно тужась, смешно выпучивая свои молодые голубые глаза, обнимал кадушку руками, легко нес в дом. Мать кадушку тщательно, любовно бучила: обваривала кипятком, бросала внутрь пучки пахучих трав, накрывала старой клеенкой и половиками. Дня через три кадушка становилась еще пузатей, размякала, готова была вылезти из обручей, пахла густо и пряно, торопила. И начиналось главное: приходили тетки с мужьями, дядья с женами, с круглого стола посреди большой квадратной комнаты, которая и составляла их дом, снималась скатерть, человек десять становились плечом к плечу вокруг стола и весь вечер стучали ножами, смеясь, что-то говоря. Румяные, сильные, какие-то свежие, наперегонки подбегали к кадушке, махом ссыпали в нее нарезанную капусту. Мать, невысокая, с блестящими щеками, встряхивая тугими колечками химзавивки, шутливо расталкивала работников упругим телом; россыпью, что-то шепча при этом, — бросала в кадушку коричневую, рассыпчатую, будто сырую соль, глазастые зерна укропа, похожую на оранжевые леденцы пропущенную через крупную терку морковь.

Наташка и Колька сидели на комоде; по очереди, по команде отца, спускались в кадушку и трамбовали капусту голыми ногами, Колька прыгал, Наташка слезала осторожно, твердая капуста хрустела, холодила ступни, чавкала едким рассолом. Когда кадушка была полна, мать клала сверху деревянный, выскобленный дожелта круг, отец водружал на него гранитный камень. Камень был тогда треугольным, шершавым, с острыми зазубренными краями, Наташке всегда хотелось потрогать его, погладить, она прикасалась к нему и тут же отдергивала руку, ей казалось, камень впивается в ладошку как живой. Стол вытирался тут же насухо, застилался крахмальной скатертью; зеленые капустные листья, с утра еще живые, прикрывавшие твердь кочанов, умирая, вяли в углу; застолье, с густыми мясными запахами, белоголовыми бутылками, крепким табачным дымом, с песнями, плясками, частушками под счастливый визг баб и однообразное пиликанье маленькой гармошки, длилось до полуночи.

После армии Колька домой не вернулся.

— Надоело солить капусту, — объяснил он Наташке, когда она спросила его почему.