«Одна голова не бѣдна, а и бѣдна — такъ одна»; но плохо той головѣ, за которой, при крайней бѣдности, стоитъ еще двадцать три головы! Эту печальную истину пришлось слишкомъ хорошо узнать Степану Егоровичу Кильдѣеву. Потомокъ стараго рода, ведшаго свое происхожденіе отъ одного изъ князей татарскихъ и когда-то владѣвшаго огромными помѣстьями по берегамъ Волги, Степанъ Егоровичъ получилъ въ наслѣдство послѣ родителей своихъ всего-на-всего маленькую деревушку въ Симбирской губерніи. Въ первой молодости, еще при императрицѣ Елизаветѣ, служилъ онъ въ гвардіи, но дальше сержантскаго чина не пошелъ, такъ какъ смерть родителей заставила его выйти въ отставку и заняться хозяйствомъ — безъ хозяйскаго глаза и постоянной работы маленькое имѣньице не приносило никакого дохода.

Очнулся Степанъ Егоровичъ, въ своемъ гвардейскомъ мундирѣ и пышной прическѣ, среди родного Симбирскаго убожества и долго вздыхалъ по прекрасному «парадизу», то есть Петербургу. Однако, заботы и нужда заставляли забывать о покинутыхъ радостяхъ, заставляли измѣнить всѣ привычки и начать новую жизнь. Оказалось, что старики Кильдѣевы, не желая отказывать сыну и надѣясь на его будущіе успѣхи въ столицѣ, продали часть имѣньица, да еще и сосѣду помѣщику задолжали. Молодому сержанту пришлось совсѣмъ круто; но онъ не сталъ унывать, принялся за работу — и года черезъ два отъ петербургскаго франта и слѣда не осталось. Степанъ Егоровичъ превратился въ дѣльнаго хозяина, часто отказывая себѣ въ необходимомъ, выплатилъ долгъ сосѣду и совсѣмъ позабылъ о «парадизѣ».

Небольшая и довольно ветхая усадьба требовала починокъ: Степанъ Егоровичъ, съ помощью двухъ своихъ крестьянъ, самъ исправилъ усадьбу — оказался не только хозяиномъ, но и плотникомъ хорошимъ. Пришла зима; въ горницахъ уже не дуло, тепло и уютно стало въ старомъ родительскомъ домикѣ; но особенно зимою, въ долгіе вечера, при затишьи хозяйской работы, тоска-скука начала нападать на Степана Егоровича, да и мысль одна не давала покою: больно жалко ему было старой, съ дѣтства памятной рощи, проданной родителями. Выкупить ее не было никакой возможности. Но у сосѣда помѣщика, купившаго Кильдѣевскую рощу, оказалась дочка, Анна Ивановна, дѣвушка лѣтъ семнадцати, и собой даже не дурная. Задумалъ Степанъ Егоровичъ посватать Анну Ивановну, но только съ тѣмъ, чтобы въ приданое за нее получитъ рощу. Задумано — исполнено: не успѣла весна стать, какъ Степанъ Егоровичъ оказался обладателемъ и Анны Ивановны, и своей любимой рощи.

Имѣньице снова округлено, въ длинные зимніе вечера не предвидится больше одиночества и скуки. Хорошо было въ первое время женитьбы на душѣ у Степана Егоровича: молоденькая жена пришлась ему совсѣмъ по нраву — скромная и тихая, не бѣлоручка, а такая-же работница, какъ и онъ. Съ ея появленіемъ въ Кильдѣевской усадьбѣ все пошло по новому: какъ хорошо устроилъ свое мужское хозяйство Степанъ Егоровичъ, точно такъ-же хорошо устроила и Анна Ивановна женское хозяйство, которое было очень запущено послѣ смерти старухи Кильдѣевой. Въ маленькомъ домикѣ все чисто и исправно, на скотномъ дворѣ и коровы, и овцы, и птицы всякой домашней — тоже не мало. Степанъ Егоровичъ время отъ времени посылаетъ въ городъ на продажу и яйца, и масло, и битую птицу, гораздо въ большемъ количествѣ, чѣмъ прежде. Доходъ прибавляется, — радуется сердце хозяйское. А тутъ еще и другая радость: въ усадьбѣ — жилица новая; какъ разъ черезъ девять мѣсяцевъ послѣ свадьбы даровалъ Господь Кильдѣевымъ дочку Аришеньку. Жизнь ключемъ бьетъ, совсѣмъ молодцомъ сталъ Степанъ Егоровичъ: даже со стороны смотрѣть весело, полное довольство въ лицѣ свѣтится, бодрости и силы на двоихъ хватитъ, — есть для кого работать, есть о комъ заботиться; все идетъ какъ по маслу…

Такъ счастливо и благополучно началась семейная жизнь Степана Егоровича; но скоро все стало измѣняться въ Кильдѣевской усадьбѣ. Анна Ивановна, оставаясь примѣрной женой и хозяйкой, оказалась въ то-же время и замѣчательной матерью: уже на второмъ году супружества, и менѣе чѣмъ черезъ годъ послѣ рожденія Аришеньки, она снова родила, — и на этотъ разъ, ко всеобщему изумленію сосѣдей, — родила тройней: двухъ мальчиковъ и одну дѣвочку. И всѣ трое не только остались живы, но оказались такъ-же крѣпкими и здоровыми, какъ и ихъ сестрица Аришенька. Родственники и сосѣди, присутствовавшіе на крестинахъ, поздравляли Кильдѣевыхъ съ такимъ особливымъ знакомъ Божьяго благословенія. Степанъ Егоровичъ, принимая поздравленія, улыбался, но въ то-же время ему было какъ-то неловко, какъ-будто даже нѣсколько совѣстно. Къ тому-же скоро стали оказываться для него нѣкоторыя домашнія неудобства: домикъ-то маленькій, дѣти пищатъ въ четыре голоса, молодая мать сама троихъ выкормить, какъ слѣдуетъ, не можетъ — изъ деревни мамку взяли, тѣсноты отъ этого въ домикѣ прибавилось: нѣтъ уже прежняго отдыха послѣ работы, прежняго спокойствія.

Интересно было теперь заглянуть въ Кильдѣевку. Усадьбу была неузнаваема: къ прежнему домику было сдѣлано нѣсколько пристроекъ по мѣрѣ надобности. Онъ являлся теперь съ виду до крайности страннымъ зданіемъ, откуда вѣчно неслись разнородные голоса, гдѣ происходила вѣчная возня.

Возвращаясь, бывало, съ ранней хозяйской прогулки, Степанъ Егоровичъ остановится, поглядитъ на свою усадьбу, улыбнется не то насмѣшливо, не то печально — и покачаетъ головой.

— Ну, зажужжалъ ужъ мой улей, повысыпали пчелы!

А пчелы бѣгутъ ему навстрѣчу — мальчики и дѣвочки, большіе и маленькіе, обсыпаютъ его со всѣхъ сторонъ, здороваются; каждый спѣшитъ сообщить что-нибудь папенькѣ, ввести его въ мірокъ своихъ интересовъ. Иногда Степанъ Егоровичъ не въ духѣ, заботы разныя не даютъ покою, да взглянетъ на своихъ пчелокъ, радостно и довѣрчиво жужжащихъ, — и умилится духомъ, каждаго и каждую приласкаетъ, по головкѣ погладитъ, старается никого не обидѣть.

«Охъ, умучился я совсѣмъ», думалось ему: «передъ каждымъ-то кланяйся, каждаго ублажай, бейся какъ рыба объ ледъ, о своемъ спокойствіи и не подумай — и все-то для нихъ, чтобы имъ было тепло и сытно!.. Да они-то чѣмъ виноваты? не просились, вѣдь, на свѣтъ Божій, на этакую-то горькую долю!.. такъ какъ же объ нихъ не позаботиться… Но вотъ коли всѣхъ нашихъ заботъ не попомнятъ, тогда другое дѣло, тогда грѣхъ имъ будетъ великій»…