Я вваливаюсь в комнату, захлопываю за собой дверь, прислоняюсь к ней, тяжело дыша. Склонившаяся над столом Лидуся глянула на меня мельком, продолжая заворачивать младенца в одеяло. Ребенок вроде бы спал. Надо хоть что-то сказать, но при виде такой бедности, облупившихся стен и женщины, которую некогда любил, я забыл все слова. Помнил только, что обещал проводить ее к матери. На Лидусе уже было ее серое пальтецо, словно она специально его надела: ведь именно такой я увидел ее впервые. Если бы она обратилась ко мне, я, возможно, еще нашел бы в себе силы что-нибудь изменить. Но она молчала уже много дней. Не беспочвенно, но малодушно.

– На улице неспокойно, – вырвалось у меня.

Уже с ребенком на руках она снова взглянула на меня, будто бы с презрением. Я отодвинулся, Лидуся вышла в коридор, я за ней. На лестнице встретили соседку, она, наверное, уже обо всем знала – поглядела на меня подозрительно. Я почти что слышал ее голос: А я о вас лучше думала. Эти слова мне были не в новинку, я сам уже не первую неделю их себе повторял. Мы спускались медленно, Лидуся впереди, на две ступеньки ниже, такая маленькая, нежно прижимает к себе ребенка. Все-таки я должен о ней заботиться, мелькнуло в голове. Буду о них заботиться. Даю слово.

Мы вышли во двор, а потом печально зашагали по улице Свободы, мимо нашей булочной, нашего парикмахера, нашей аптеки. К чему все это? На перекрестке Лидуся вдруг остановилась.

Хватит,

сказала сухо. Если бы сказала что-нибудь другое… но она сказала только это, и я покорно замер, лишь смотрел, как она удаляется. Ждать было нечего, но, уже поворачиваясь, я увидел, что она стоит и глядит на меня.

У Лидуси были серые глаза, большие, серьезные, всегда полные нежности, а сейчас только переполненные удивлением. И слезами. В то же мгновение я понял, что она ждала от меня чего-то – но ведь и я ждал – и теперь смотрела на меня с немым вопросом, на который уже не было ответа, ведь она захватила меня врасплох, я, словно ничего не чувствуя, просто хотел вернуться в опустевший дом. Так мы мерялись взглядами, совсем недолго, но когда я сделал движение, чтобы к ней приблизиться, она повернулась и пошла прочь. Я видел ее уменьшающийся силуэт, у неба был цвет ее глаз, все обвиняло меня, даже я сам. Я побрел в сторону нашего дома – уже не нашего, уже снова только моего – и тогда увидел тех пьяных солдат, которых (мне показалось) встречал раньше. Один из них сорвал с плеча автомат и выпустил очередь в воздух, а его товарищ загоготал и тоже начал стрелять – по стенам домов, по окнам. Какой-то прохожий рядом со мной упал, почему он, а не я? Ведь так было бы лучше, но я все-таки припал к земле и пополз к нашему подъезду. Я уже был на ступеньках, что-то хлопнуло рядом, и меня осыпало штукатуркой – а на стене обозначился узор: десяток щербинок, горизонтально в ряд.