Летом 1945 года младшего лейтенанта Павла Кудрина выписали из госпиталя. С чемоданом в руках он шагал по улицам Москвы, ошеломленный сутолокой, взволнованный необычностью обстановки, хмельной и радостный оттого, что чувствует себя сильным, здоровым и что госпитальная палата с опостылевшим запахом лекарств осталась позади. Пять месяцев он был прикован к койке!.. Ранение, полученное в дни наступления на Висле, оказалось весьма серьезным.

Павла захватил поток людей, устремившихся к входу в метро. Москвичи спешили на работу. В вагоне было тесновато. Кудрина прижали к широкому окну, за которым с шумом неслась стена туннеля. В стекле Павел увидел свое отражение. До сих пор он видел себя только в маленьком зеркальце, когда намыливал щеки перед бритьем, и теперь с неудовольствием отметил, как осунулся и похудел. На бледном лице еще отчетливее выделялись широкие и прямые черные брови, глаза запали глубже, губы казались припухшими.

«На девушку стал похож», — с досадой подумал Павел и отвернулся от окна в смущении: он уловил короткую улыбку молодой белокурой соседки, заметившей, с каким вниманием рассматривал себя Кудрин.

Младший лейтенант ехал в управление кадров за назначением. В душе была тревога. Посчастливится ли вернуться в родную дивизию? Удастся ли побывать в Берлине?

…В управлении Кудрину вручили предписание.

Полевой госпиталь, с весны обжившийся в белорусской деревеньке Бугры, готовился к страдным дням. Вот-вот начнется наступление наших войск, а это значит — многие сотни раненых… И госпиталь готовился. У каждого врача, медсестры, санитара были свои дела, заботы, и люди в белых халатах непрестанно сновали между домами, в которых размещались отделения госпиталя.

Неразлучные подружки Сима Березина и Ирина Сорока, сдав свою смену, бежали через школьный двор в столовую, как вдруг внимание привлек надсадный металлический гул в вышине. Они сразу насторожились: гул незнакомый. Сима первая разглядела в голубизне июньского неба плывущий к фронту огромный косяк четырехмоторных бомбардировщиков. Рокот моторов усиливался.

Все, кто был на школьном дворе, глядели сейчас в небо. Даже шофер, с утра копавшийся под машиной, вскочил на ноги и поднял вверх лицо.

— Американские? — с любопытством спросила Сима. — А истребители наши! Видишь, как купаются в небе?..

Действительно, это были американские бомбардировщики, летевшие к линии фронта под прикрытием советских истребителей.

Павел пришел в себя. Он удивленно посмотрел на бревенчатые стены небольшого помещения. Сквозь крохотное окошко внутрь падал косой луч солнца и вырывал из темноты какую-то рухлядь. У стены Павел заметил человека, приникшего к щели. Когда Кудрин пошевелился и под ним зашуршала солома, человек повернулся. Павел узнал Шестова.

— Где мы? — спросил Павел и не услышал своего голоса. В голове звенело. Острая боль сжимала виски. — Где мы?! — что было силы крикнул Кудрин. На этот раз голос донесся точно издалека.

Шестов нетвердым шагом подошел к товарищу.

— Не знаю, — развел он руками, — я сам только что очухался.

Павел подполз к щели и увидел знакомую улицу родного села…

Младший лейтенант Павел Кудрин прибыл в Берлин утром. Расспросив у патрулей военного коменданта, как попасть в Потсдам, он прикинул, что времени достаточно, и, сдав чемодан в камеру хранения, вышел на улицу. Высившиеся по сторонам стены с пустыми квадратами окон, развалины напоминали о недавнем сражении. Кудрину казалось, что он и сейчас улавливает едкий запах порохового дыма и пригоревшей краски. Тротуары, наполовину заваленные грудами кирпича и цемента, не вмещали пешеходов. Людской поток выплескивался на мостовую.

Кудрин легко шагал в этом потоке — стройный, подтянутый, поскрипывая новыми сапогами, в гимнастерке, перехваченной новым снаряжением, при всех своих боевых орденах и медалях. Павел был горд тем, что стойко вынес всю тяжесть войны, что никакие страдания не сломили его. Это было чувство человека, закончившего очень большую и трудную работу. Но в каком-то потайном уголке души шевелилось и другое чувство. Оно напоминало, что он, Павел Кудрин, еще не все сделал…

Вальденштрассе — тенистая, малолюдная улица в советском секторе Берлина. Кудрин шел по ее растрескавшемуся тротуару, еле сдерживая себя, чтобы не торопиться, не бежать. Сколько он думал об этих минутах, сколько раз мысленно шел по этой улице!

Кудрин остановился у калитки, над которой значился нужный ему номер. Постоял, чтобы перевести дыхание, одернул гимнастерку, расстегнул кобуру пистолета, затем постучал. Сквозь щель увидел, как по песчаной дорожке заторопилась полная пожилая женщина. Она открыла калитку и вопросительно посмотрела на Павла.

— У меня к вам дело, — с хрипотой в голосе проговорил по-немецки Павел и шагнул во двор.

Уже восемь месяцев, как сержант Вильям Хатчинс вернулся в строй. Война закончилась, и он надеялся скоро попасть в Сан-Франциско, вернуться к своей профессии портового грузчика. Вильям верил, что его ждут на родине хорошие заработки, а значит, он сможет бросить свою узкую комнату и сменить ее на приличную квартиру, сможет жениться.

Сколько он мечтал о хорошей квартире! Мечтал еще мальчиком, когда отец приносил домой получку и часть денег откладывал в шкатулку. Мечта эта не покинула его и после того, как отец не вернулся с работы. Он погиб во время аварии — в порту рухнул подъемный кран.

Шли годы. Вильям стал портовым грузчиком. Он тоже откладывал часть заработка в заветную шкатулку, давно опустевшую после смерти отца. Ему было невыносимо жаль старую мать, которая, убирая комнату, боком пробиралась между кроватью и буфетом, между кушеткой, где спал Вильям, и книжной полкой. Старушка так привыкла ходить боком, что, даже выйдя на улицу, неестественно поворачивала свое туловище и, к удивлению прохожих, шла, точно протискивалась в тесную щель.

Три года не видел матери Вильям. Как мог помогал ей: посылал свой скудный солдатский денежный «паек», писал бодрые письма. И сознание того, что старая одинокая мать живет в нужде, приводило его в отчаяние. Всеми своими помыслами он рвался за океан, в чудесный город Сан-Франциско, в тесную, как щель, комнатку матери.

И вдруг его мечты рухнули. Полковник Джеймс Доллингер, командир авиационной части, в приказе сообщил, что подчиненный ему личный состав переводится в Берлин и принимает новые самолеты — реактивные. Это значило, что срок окончания службы отягивался на неопределенное время.