Лишь через несколько лет Марина поняла, что тот день — жаркое, пронзительно-солнечное августовское воскресенье — был последним хорошим днем в их жизни. Не то чтобы счастливым — просто хорошим.

В тот день они втроем гуляли по лесу (и она почти радовалась, что купила квартиру именно в Ясенево: где еще в Москве найдешь лес в десяти минутах ходьбы от дома?) и смотрели на птиц.

Птиц было необыкновенно много; захлебываясь сварливыми хриплыми криками, похотливо разевая свои окостеневшие, древние клювы, они носились между деревьями — очень низко, почти над самой землей.

— Мам, они что, ловят тополиный пух? — спросил Максим.

— У вас неблагополучная семья? — спросила Елена Геннадьевна, вежливо прикрывая пухлой ладошкой зевок.

— В каком смысле?

— В смысле — неполная? — задушевным голосом пояснила Елена Геннадьевна и придала своим мутно-голубым коровьим глазам, упиравшимся в бифокальные стекла, еще более вопросительное выражение.

— А при чем тут?.. — мрачно сказала Марина.

— Ну, я прослеживаю некоторую связь. — Елена Геннадьевна скрестила сметанно-белые, усеянные браслетами и пигментными пятнами руки на груди и явно приготовилась к долгой доверительной беседе. — У вашего мальчика имеют место нарушения психики. Это действительно очень серьезно.

Когда ему было десять (он тогда учился в четвертом классе), Марину вызвала в школу классная руководительница. Она сказала, что Максим регулярно отнимает и съедает завтраки своего одноклассника Леши Гвоздева (Марина как-то видела его — щуплого болезненного мальчика с нежно-голубыми венками, просвечивающими сквозь кожу лица) — глазированные сырки и булочки с маслом, которые тот приносит с собой из дому. Это стало известно только вчера — какая-то девочка увидела и пожаловалась. Сам Гвоздев не решался рассказать об этом ни учителям, ни родителям: Максим обещал, что, если что-нибудь выяснится, он задушит его и зароет в лесу.

— Зароет в… лесу? — тихо переспросила Марина.

— Вот именно. В лесу, — с непроницаемым лицом повторила классная руководительница. — Хотите знать, что было потом?

Марина попыталась представить себе Максима, обеими руками сжимающего тонкую цыплячью шею Леши Гвоздева. Вылезающие из орбит, налившиеся кровью глаза Леши Гвоздева, ужас на посиневшем лице…

— Потом я попросила вашего сына остаться после уроков и спросила его, как же можно так поступать. Знаете, что он ответил?

В прихожей ее встретила дочь. Она была худенькая и вертлявая — всем своим видом являла странный контраст близнецу-брату. Вика молча поцеловала мать в щеку, подождала, пока та повесит пальто и наденет тапочки, и хвостиком последовала за ней на кухню.

— Мама, я не хочу жить с Максом в одной комнате, — сказала Вика.

— Почему?

— Он не моется. У нас в комнате плохо пахнет. И еще… по его кровати кто-то ползает. Насекомые.

— Не выдумывай.

«Или все-таки выйти? Может, самой пригласить? Нет. Вообще не выходить. Постою тут. Слишком много косметики, — в отчаянии думала Вика, изучая себя в зеркале школьного туалета. — Веки вообще не надо было красить. Тем более фиолетовым с блестками — получился совершенно вульгарный вид. И платье надо было надеть длинное. Оно бы хорошо сидело, а это топорщится сзади, приходится все время одергивать. Просто позор. Взяла и испортила себе выпускной вечер».

Дверь распахнулась, и туалет наполнился страстным гудением дискотеки, сбивчивым цокотом каблуков, шипением дезодорантов, смешанным запахом молодого пота и какой-то цветочной химии.

— Фиолетовый плохо? — спросила Вика подругу, щедрой рукой распределявшую содержимое тюбика с крем-пудрой по блестящей поверхности мясистого прыщавого носа.

— Что «фиолетовый»? — меланхолично уточнила подруга, не отрываясь от своего занятия.

— Ну глаза у меня накрашены фиолетовым!