Дима прибежал на перрон всего за две мину­ты до отхода поезда, еще с минуту, часто дыша на проводницу мятным перегаром, рылся в кар­манах куртки в поисках билета; наконец, по-хозяйски облобызал розовощекую спутницу и метко ввалился в покачнувшийся вагон.

В купе, кроме него, никого не было. Задум­чиво мотаясь из стороны в сторону и тихо ма­терясь, Дима долго боролся с влажным постель­ным бельем. Одержав победу, со стоном взгро­моздился на верхнюю полку, засунул кошелек под подушку и немедленно уснул.

Во сне Диме мерещилось, что на каком-то ночном полустанке в купе вошел потный тол­стяк с маленьким чемоданом и старомодной тростью в руке. Сел, отдуваясь, у окна, стянул с себя облезлую шапку из больного черного кро­лика. Под кроликом обнаружилась лишь поло­вина головы, сиротливо ютившаяся на короткой, в тюленьих складочках, шее. Верхняя часть черепа необъяснимым образом отсутствовала: не было ни лба, ни затылка, ни темени, словно все это аккуратно отрезали прямо по линии бро­вей и сняли, как проржавевшую крышку с по­ходного котелка.

– Инвалид, – слегка извиняющимся тоном представился пассажир.

– Ды-ы… – неразборчиво мыкнул Дима в ответ.