Двадцать пять лет тому назад, 14 февраля 1869 года, была в первый раз дана на сцене Мариинского театра опера «Вильям Ратклифф», Кюи. Это было создание, полное таланта, увлечения, страсти, оригинальности, мастерства. После великих опер Глинки и Даргомыжского это была тогда лучшая, значительнейшая опера, написанная в России. Что же, какая была участь этого замечательного создания? Ответ, кажется, прост. Конечно, скажет всякий, эту оперу приняли с распростертыми объятиями, приголубили ее, тотчас же сочли чем-то дорогим и важным, приветствовали ее при первых же ее появлениях на сцене, с энтузиазмом, с восторгом, а потом, в течение всей четверти столетия, прошедшей с тех пор, тщательно оберегали на сцене, постоянно любовались на нее, окружали ее всеми лучшими симпатиями и заботами? Не тут-то было. Это только логика простая, естественная, свойственная каждому человеку. У нас такой логики во многих делах вовсе неизвестно, а известна какая-то своя, совершенно особенная, нигде не виданная и не слыханная логика. И состоит она в том, что если явится талантливая опера, да даже и не то что только опера, а вообще талантливое музыкальное создание, то надо не обрадоваться, а опечалиться, не прийти в восторг, а в негодование и в ярость и поскорее возненавидеть его, приняться преследовать его, и чем скорее, тем лучше, согнать его долой со света. Без этого у нас еще не обходилось ни одно крупное, замечательное музыкальное создание, в том числе даже самые гениальные. По 15, по 20, по 25 лет держать талантливую вещь в полной неизвестности, скрывать ее от всех глаз — вот это наше дело, вот это мы очень твердо знаем и умеем; с энтузиазмом упиваться бог знает какою дребеденью, бездарщиной и безвкусием, находить здесь бесконечные сокровища таланта, красоты и вдохновенного искусства, таять и млеть с сердечным умилением от опер, стоящих только глубочайшего презрения — вот это наше дело, вот это мы очень твердо знаем и умеем. Вот так только дело всегда у нас и идет. И поэтому-то чудесная, высокоталантливая опера Кюи попала в общую нашу колею, была тотчас же возненавидена, осмеяна, охаяна и скоро выброшена вон со сцены, как негодная, а потом, в течение целых 25 лет, ни единую секунду театральными распорядителями даже и не вспомянута, словно негодная ветошь какая-нибудь. Из числа же публики одни успели состариться и позабыть то, что слышали когда-то (иные, может быть, даже с симпатией); другие — принадлежат к поколению новому, которое лишено по сих пор даже и возможности услыхать оперу и собственным умом рассудить: хороша она или нет? Какова бесконтрольная расправа с художественным созданием, каково своеволие и произвол в отношении к публике, которая авось стоилд бы чего-нибудь лучшего! И вот какова участь того творения, которым мы должны были бы гордиться и на которое вечно любоваться и радоваться!

Еще с весны 1893 года начались в пользу «Ратклиффа» усилия нескольких лиц, понимающих талант Кюи, глубоко сочувствующих ему, а потому желающих «Ратклиффу» той участи, которой он заслуживает. Эти усилия были направлены к тому, чтобы по случаю наступающего теперь 25-летия этой оперы она была вновь поставлена на нашей сцене или по крайней мере хоть раз дана, для юбилея. Один единственный раз — неужели это большое, экстраординарное требование, необычайная претензия и каприз? Однакоже и этот один единственный раз не состоялся: и в самом деле, как подумаешь хорошенько, стоит ли много беспокоиться о такой опере, которую 25 лет не давали! Почему не давали, зачем не давали, кто в этом виноват — это ведь все равно, и об этом даже и толковать-то не стоит. Вот оперы, которые 25 лет: давали, — о, это совсем другое дело. Один уже факт присутствования каждой из них в продолжение многих годов на сцене сам за себя говорит: нет никакого сомнения, что их торжественно чествовать — необходимо, законно и резонно. А те, униженные и оскорбленные, конечно, само собою разумеется, никакой другой участи и не заслуживают, кроме презрения и забвения.

После того те же лица, преданные делу талантливости и уважения к ней, пробовали устроить так, чтобы 25-летие «Ратклиффа» ознаменовано было хотя бы только исполнением на одной из наших частных сцен. Но и то не вышло. Наши частные сцены слишком бедны и немощны исполнительскими художественными средствами.

Наконец, пробовали уладить дело в таком смысле, чтоб, по крайней мере, особый концерт был посвящен значительнейшим частям «Ратклиффа» и, в то же время, разным другим сочинениям того же автора. К несчастью, даже и это не состоялось за множеством причин, особенно за невозможностью располагать солистами, талантливыми и привычными к большим оперным созданиям.

Статья имеет двоякое значение: как монография и как страница из истории русской музыкальной критики.

Среди стасовских многочисленных монографий («М. И. Глинка», «М. П. Мусоргский», «А. П. Бородин» и др.) эта работа занимает особое место. Она писалась при жизни Кюи, специально к его юбилею, с целью подбодрить композитора, вдохновить на дальнейшее творчество. Это определило и ее характер: умышленное замалчивание Стасовым теневых сторон музыкальной деятельности Кюи, а следовательно, и недостаточную объективность работы в целом. Однако неправильно было бы упрекать автора в научной недобросовестности: в ряде других своих статей он с присущими ему прямотой и горячностью обрушивался на Кюи, указывая на сделанные им ошибки. Так, например, в фельетоне «Печальная катастрофа», напечатанном в газете «День», 1888, 8 января, № 3, Стасов говорит об отступничестве Кюи, начавшемся с критического отношения его к творчеству старшего поколения русских композиторов — «Борис Годунов» Мусоргского (1874) и «Каменный гость» Даргомыжского (1877) — и кончившимся заявлением о ложности творческих установок возглавляемого Глазуновым молодого поколения и восхвалением произведений А. Рубинштейна, С. Танеева и Э. Направника. В своем письме к московскому музыкальному критику Кругликову от 19 августа 1889 года Стасов дает отрицательную оценку книги Кюи «Музыка в России» («La musique en Russie»), появившейся вначале в «Revue et Gazette musicale» и в 1880 году изданной отдельно (Париж): я«…потребовал, — пишет Стасов, — чтобы он (Кюи) переделал от самого корня и изменил эту поверхностную, неудовлетворительную и ябеднически-несправедливую книгу» («Советская музыка», 1949, № 9, стр. 50).

Для композиторов молодой русской музыкальной школы Стасов был не только защитником, советчиком, наставником и критиком, но и человеком постоянно побуждавшим их к творчеству. Одним из средств, стимулировавших таковое, он считал общественное признание, выраженное в форме публичных чествований данных композиторов. Отсюда его постоянные заботы об организации юбилеев, связанных с датами их жизни и деятельности и датами оперных постановок; отсюда и его хлопоты о юбилее Кюи.

Среди членов «могучей кучки» Кюи казался Стасову как бы обиженным. «Уже много лет я всем здесь нашим толкую о том, как мы все виноваты перед Кюи, никогда не делавши ему никакой овации, никакого торжества, — писал Стасов Кругликову. — Он один находится в таком положении из всей компании новой русской школы». Поэтому Стасов и«…предложил прицепиться к 25-летию „Ратклиффа“, чтоб загладить свой грех», особенно горячо взявшись за организацию данного юбилея (письмо от 11 октября 1893 года. «Советская музыка», 1949, № 11, стр. 78).