На этих днях, на передвижной выставке выставлен портрет Мусоргского. Портрет этот — одно из крупнейших произведений Репина, новый его шаг вперед и, вместе с тем, одна из крупнейших картин всей передвижной выставки, а это значит немало: выставка эта не только самая большая по числу произведений, из всех девяти, до сих пор состоявшихся, но еще и такая, каких вообще у нас немного было и где ярко блещут все лучшие силы Товарищества передвижников. Тут находится портрет С. П. Боткина, одно из великолепнейших созданий И. Н. Крамского, этого таланта, все еще идущего вперед и вперед; тут есть его же превосходный портрет барона Гинцбурга и несколько других прекрасных его портретов; тут есть «Крах», «В четыре руки», «У мирового судьи» В. Маковского — маленькие chefs d'oeuvre'ы из современной жизни; тут есть превосходные портреты гг. Ярошенки (белокурая девица), К. Маковского (дама в красном платье) и Лемана (француженка под вуалью); превосходные пейзажи гг. Шишкина и Волкова; превосходные сценки из ежедневной жизни: одного слишком долго молчавшего, прежнего талантливого художника (г. Прянишникова «Жестокие романсы») и одного начинающего талантливого художника (г. Кузнецова «В праздник»); виртуозная и блестящая, как бравурная ария оперного певца, картина «Nature morte» К. Е. Маковского; облитый солнцем «Пастушок со стадом» г. Савицкого; немало других еще примечательных художественных созданий и, наконец, прекрасные произведения женщин-художниц (две отличные акварели г-жи Кочетовой и пейзажи г-ж Лагоды-Шишкиной и А. Маковской). Среди всего этого богатства, изумительный портрет Писемского, написанный Репиным, и его же прелестная малороссийская сценка «Вечерныци», полная радости, света, бьющей ключом жизни и комизма. И вот на этом золотом, сияющем фоне выставки вдруг появляется еще, как последний аккорд, как чудная, заключительная нота — портрет Мусоргского!

Какое счастье, что есть теперь этот портрет на свете. Ведь Мусоргский — один из самых крупных русских музыкантов, человек, которого, по всей справедливости, надо было похоронить на кладбище Александро-Невской лавры, вблизи от Глинки и Даргомыжского. По силе, глубине, оригинальности и народности таланта он близко к ним примыкал. Создания его займут великую страницу в истории русской музыки. Конечно, с Мусоргского снято было в прежние годы несколько хороших фотографических портретов; но что такое фотография в сравнении с таким созданием, как портрет, деланный рукою высокого художника. А Репин мало того, что большой живописец, он еще много лет был связан с Мусоргским дружбою и от всей пламенной души любил и понимал музыкальные творения Мусоргского. Оттого-то и портрет вышел у него таков, что без волнения и радости не взглянет на него никто из тех, у кого есть истинное художественное чувство в душе.

Портрет Мусоргского работы Репина был выставлен на девятой выставке передвижников. На этой выставке, кроме портрета Мусоргского, представляющего ценнейший вклад в русское портретное искусство, наряду с другими замечательными произведениями — портретами работы Крамского, Ярошенко, пейзажами Шишкина, картинами В. Маковского, которые мельком отмечены Стасовым, демонстрировалось перед русской публикой и такое выдающееся произведение, как «Утро стрелецкой казни» В. И. Сурикова (1848–1916).

Краткость обзора выставки, которую Стасов оценивает очень положительно, а особенно умолчание о картине Сурикова, возможно, вызваны тем обстоятельством, что в день открытия выставки 1 марта 1881 года народовольцами был убит Александр II, и под живым впечатлением происшедшего события «Утро стрелецкой казни», по ряду ассоциаций, воспринималось очень остро. Об этом обстоятельстве писал Сурикову Репин 3 марта: «Картина ваша почти на всех производит большое впечатление… нападают, ярее всех паршивая академическая партия… Ну, а потом случилось событие, после которого уже не до картин пока…» («В. И. Суриков. Письма». «Искусство», 1948, стр. 154–155). Однако умолчание о картине Сурикова, которая оценивалась передвижниками как значительное явление, вызвало недовольство. Репин сразу же заявил критику:….Я сердит на Вас за пропуск Сурикова. Как это случилось?!…Вдруг пройти молчанием такого слона!!! Не понимаю — это страшно меня взорвало («И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка», т. II, «Искуство», 1949, стр. 63

[1]

). «Картина Сурикова, — писал Репин Третьякову, — делает впечатление неотразимое, глубокое на всех… Она — наша гордость на этой выставке… Могучая картина!» («Письма И. Е. Репина. Переписка с П. М. Третьяковым». «Искусство», 1946, стр. 47). Крамской, отмечая, что девятая выставка «особенно велика и, решительно можно сказать, особенно интересна», заявил, что Товарищество обогатилось новым и не известным до сих пор талантом «первого разряда (т. е. нашего русского…)», подчеркивал он, назвав Сурикова (I, 217). Упреки Стасову в недооценке Сурикова были правильны (см. «Выставка передвижников», «Заметки о 24-й выставке передвижников» и комментарии к ним, т. 3).