Не берусь утверждать, что тот дурацкий разговор, случайно возникший у нас с Вульфом одним апрельским вечером, сыграл знаменательную роль в истории, которую я собираюсь вам рассказать. Просто он послужит нам вроде предисловия и поможет потом кое-что прояснить.

В тот вторник на ужин в столовой старого особняка из бурого песчаника, что располагается на Западной Тридцать пятой улице, был подан один из кулинарных шедевров Фрица: голуби с сосисками и кислой капустой. После трапезы я вышел вслед за Вульфом в прихожую и направился в кабинет. Подождав, пока он прихватит по пути со столика, примостившегося под огромных размеров глобусом, пару журналов и направится к своему излюбленному креслу за письменным столом, я поинтересовался, нет ли для меня каких поручений. Вообще-то я уже заранее уведомил его, что в четверг после обеда намерен взять отгул по случаю открытия бейсбольного сезона на стадионе «Поло граундс». Но решил на всякий случай подстраховаться. Уж очень не хотелось потом, когда наступит этот самый четверг, выслушивать его нытье, будто из-за меня у нас вечно скапливаются кучи дел.

Вульф ответил, что никаких поручений нет, разместил в кресле – единственном в мире, которое удостоилось его высочайшего одобрения, – свою необъятную тушу и раскрыл журнал. Каждую неделю он минут двадцать уделял просмотру всякой рекламы. Я направился к своему столу и уже было потянулся к телефону, но передумал и решил не суетиться: береженого Бог бережет.

Увидев боковым зрением, что Вульф мрачно уставился в раскрытый журнал, я встал и начал прохаживаться по кабинету, стараясь подойти поближе к нему и разглядеть, что там привлекло его внимание. Как ни странно, это была черно-белая, на целый разворот, реклама, которую я, как и многие миллионы моих соотечественников, уже давно знал наизусть. Да и в любом случае она вряд ли стоила столь пристального изучения, ибо состояла, если не считать многочисленных повторов названия продукции, всего из шести слов. В центре верхнего края страницы был изображен изысканный флакончик с причудливой надписью «Pour amour»: сверху «pour», под ним «amour». Ниже, прямо под первым, было изображено еще два точно таких же флакончика, еще ниже – три, под ними – четыре и так далее, вплоть до нижнего края страницы. Аккуратно расположившиеся в ряд вдоль края страницы семь флакончиков составляли основание пирамиды из двадцати восьми штук. Свободное пространство слева от этого странного сооружения занимали слова:

Накануне я вернулся поздно и, поскольку никаких срочных дел с утра не предвиделось, спустился на кухню только в десятом часу, с удовольствием предвкушая завтрак, который состоял из грейпфрута, овсянки, блинов, ветчины, черносмородинового джема и кофе.

Вульф, как обычно, уже позавтракал у себя в комнате и поднялся в оранжерею для утреннего священнодействия со своими любимыми орхидеями.

– Как приятно видеть, Арчи, – заметил Фриц, выливая на сковородку очередную порцию своего фирменного теста для моего четвертого блина, – что тебе наконец-то некуда спешить и ты можешь насладиться отдыхом.

Я закончил читать заметку в «Таймс», которая была разложена передо мной на специальной подставке, дожевал блин, сделал небольшой глоток кофе и только потом заговорил:

– Хочу признаться тебе, Фриц, что на свете нет больше ни единого существа, которое я мог бы терпеть рядом, когда завтракаю и читаю утреннюю газету. Ты – совсем другое дело. Когда ты ко мне обращаешься, я знаю, что не только не обязан непременно что-либо ответить, но могу даже не прислушиваться, будучи уверенным, что ты всегда меня правильно поймешь. Однако на сей раз я считаю своим долгом довести до твоего сведения, что прекрасно понял, что ты имеешь в виду. В частности, своей репликой ты выразил опасение, не означает ли мой безмятежный отдых отсутствия в данный момент у нас клиентов и срочных дел, и тебя беспокоит, как бы это не отразилось на нашем банковском счете и не привело к снижению уровня комфортности нашей жизни. Я ведь правильно тебя понял?

– Это долгая история, – начал Хансен, – но я постараюсь изложить ее как можно короче. Эти джентльмены получили повестки явиться в прокуратуру округа. Напоминаю, что говорю с вами в качестве вашего юрисконсульта по вопросам, связанным с делом, которое вам собираются поручить и по поводу которого вам потребовалась моя консультация. Вы слышали что-нибудь об убийстве Луиса Далманна?

– Нет.

– Но ведь об этом сообщали по радио.

– По утрам я не слушаю радио. И мистер Гудвин тоже.

– К черту радио! – раздраженно вставил Асса. – Ближе к делу, Рудольф.

Скорее всего, у меня не хватило бы духу лишить Вульфа этой последней радости, знай я заранее, какое испытание уготовила ему судьба в лице основательницы и бессменного президента лиги «За естественную женщину», жительницы Лос-Анджелеса мисс Гертруды Фрейзи. Да и сам Вульф, если бы он с самого начала мог предвидеть такое, наверняка сразу отказался бы от этого дела и послал ко всем чертям фирму «ЛБА» вместе с ее конкурсантами.

Не берусь описать наряд мисс Фрейзи, – вероятнее всего, она просто стащила его из какого-нибудь музея. Что же касается внешности, то было трудно поверить, что таковая вообще возможна. Внутренние уголки ее глаз так и норовили встретиться над переносицей, там, где начинался длинный узкий нос, и временами это им почти удавалось. В верхней части лица можно было различить лишь небольшой кусочек лба, все остальное скрывали беспорядочные седые космы. Левая половина ее рта безудержно стремилась вверх, правая же с не меньшим упорством рвалась вниз, что создавало впечатление, будто подбородок у нее перекошен: впрочем, не исключено, что так оно и было на самом деле. Она была примерно моего роста и шагала широко и размашисто.

Высокая, прямая как палка, она утвердилась точно посредине между спинкой и краем красного кресла, водрузила себе на колени сумочку, свесила поверх нее руки и заговорила:

– Никак не пойму, какое вообще отношение смерть этого человека имеет к конкурсу. Ну хорошо, пусть убийство. Но ведь в условиях не оговаривалось, что кому-то вдруг вздумается умереть.

Когда она говорила, губы ее старались двигаться перпендикулярно перекошенной линии рта, челюсти же предпочитали простые движения вверх-вниз. Уму непостижимо, что за столько лет – уж никак не меньше шестидесяти – они так и не смогли между собой договориться.

Я, конечно, мог бы просто ограничиться сообщением, что не пропустил назначенной на половину третьего встречи в банке и получил стихи и ответы, но, думаю, пора уже доставить вам удовольствие и познакомить с мистером Толботом Хири. Не знаю почему, но он как-то сразу меня удивил, может, потому, что у меня в голове уже сложился некий образ парфюмерного магната, а он ничуточки на него не походил. Помимо всего прочего, он совершенно ничем не благоухал. Он был выше среднего роста, пошире меня в плечах и лет на десять постарше. Туго натянутая кожа его лица была такой нежной и гладкой, что, казалось, не нуждалась даже в бритве. Не говоря уже о каких-либо следах жира, сажи, краски и прочей мерзости, ненавистной мисс Фрейзи. Одним словом, он вполне мог бы стать членом лиги «За естественного мужчину».

С ним были Бафф и О’Гарро, Ассы на сей раз не было. После того как они дали необходимые пояснения, я был допущен в подвальное помещение.

Мы с Баффом и Хири вошли в какую-то маленькую комнатку, и вскоре там появился О’Гарро в сопровождении служащего банка с сейфом в руках. Судя по небольшим размерам сейфа, он был арендован специально для этих целей.

Когда служащий удалился, О’Гарро отпер сейф и вынул оттуда несколько конвертов, их оказалось шесть. С них свешивались шнурки с внушительными сургучными печатями. Четыре из них тут же были срезаны. Потом он спросил меня:

– Вам нужно только пять последних?

Я и раньше встречал помощника окружного прокурора Ирвина Мандельбаума, но никогда не видел его в деле – во время судебного заседания. В то утро, глядя, как он уговаривает жюри присяжных повесить убийство Мэри Виллис на Леонарда Эша, я подумал, что он, пожалуй, даже неплох и был бы совсем хорош, будь он чуть-чуть побойчее. Внешность его не поражала воображение: он был полноват, невысок ростом, имел залысину спереди и большие уши, но держался деловито и уверенно, без всякой заносчивости, к тому же использовал один ловкий прием – внезапно замолкал и смотрел на присяжных так, словно ждал от них помощи и подсказки. Делал он это нечасто, но неизменно повернувшись спиной к судье и защитнику, чтоб те не видели его лица. Зато мне из зала его было видно прекрасно.

Дело слушалось третий день, и Мандельбаум вызвал пятого свидетеля обвинения, куцего человечка с приплюснутым носом, который назвал свое имя – Клайд Бэгби, дал присягу и с видом полного отчаяния вперил в Мандельбаума испуганные карие глаза.

Голос Мандельбаума звучал ободряюще:

– Чем занимаетесь, мистер Бэгби?

Свидетель сглотнул:

Это была невзрачная старая желтая пятиэтажка без лифта, выстроенная из кирпича примерно тогда же, когда я поступил к Ниро Вульфу. В вестибюле я нажал кнопку с надписью «АО „Бэгби на линии“», дождался щелчка, открыл дверь, двинулся по обшарпанной площадке к лестнице и поднялся на этаж выше. На арендной плате Бэгби не разорялся. Прямо через площадку виднелась распахнутая дверь. Когда мы подошли к ней, я отступил в сторону и дал Вульфу пройти первым, потому что не знал, кем мы будем на этот раз – водопроводчиками или же торговать щетками вразнос.

Вульф заговорил с девушкой, сидевшей в холле за столом, а я тем временем быстро сориентировался на местности. Здесь разыгралось убийство. Фронтальная стена помещения тремя окнами выходила на улицу. У противоположной стены стояли в ряд три коммутатора, за ними сидели три особи женского пола с наушниками на голове. Они повернули головы и уставились на нашу компанию.

Перед девушкой, сидевшей за столом возле крайнего окна, стоял обычный телефонный аппарат плюс пишущая машинка и прочая канцелярщина.

Вульф заговорил с ней:

– Моя фамилия Вульф, я только что из зала суда, где разбирается дело Леонарда Эша. – Он кивнул в мою сторону: – Это мой ассистент, мистер Гудвин. Мы ведем проверку по факту получения повесток в суд в качестве свидетелей обвинения и защиты. Вы получали повестку?

Мы стояли у гаража на Тридцать шестой улице возле пересечения с Десятой авеню и ждали, пока Пит выгонит машину. И тут Вульф выдал то, чего я давно ждал.

– Отсюда домой, – сказал он, – идти четыре минуты.

Я хмыкнул.

– Да, сэр, я понял это, еще когда вы говорили по телефону. До Катоны надо ехать, а чтоб ехать, надо иметь машину, а за машиной надо в гараж, а гараж рядом с домом, так что запросто можно для начала пообедать. Придя домой, можно запереть дверь на засов, не подходить к телефону и тогда уж как следует обдумать эту тему с поездкой в Уэстчестер. И потому вы сказали, что поедете в Катону.

– Нет, меня осенило только в такси.

Много лет – куда больше, чем у меня пальцев, – инспектор Кремер из отдела убийств мечтал посадить Вульфа в кутузку хотя бы на одну ночь, и тут он был, как никогда, близок к цели. И даже достиг бы ее, если б я не рискнул лишней монеткой. Позвонив Солу Пензеру, а также Фрицу из аптеки в Вашингтон-Хайтс, я набрал редакцию «Газетт» и позвал к телефону Лона Коэна.

Услыхав мой голос, он сказал:

– Ага. Откуда звонишь – из тюремной камеры?

– Если сказать откуда – ты станешь соучастником. Наше отсутствие не прошло незамеченным?

– Точно, город волнуется. Ревущая толпа разнесла здание суда. Мы тиснули в номер неплохой портрет Ниро Вульфа, а вот твоего свежего портрета нету. Не зайдешь в студию на пять минут?

В 10.06 в зале трибунала помощник окружного прокурора Мандельбаум встал со своего места в конце стола и обратился к судье Корбетту. Зал был набит под завязку. Присяжные сидели в своем отсеке. Адвокат обвиняемого Джимми Донован уже совершенно не походил на вахтера и перелистывал какие-то бумаги, поданные ассистентом.

– Ваша честь, – сказал Мандельбаум, – я вызываю свидетеля, который должен был выступить вчера, но не явился. Только несколько минут назад я узнал, что он здесь. Помните, вы по моему запросу выписывали ордер на арест мистера Ниро Вульфа?

– Да, выписывал. – Судья прочистил горло. – Он в зале?

– В зале. – Мандельбаум обернулся и позвал: – Ниро Вульф!

Мы пришли без минуты десять и вряд ли смогли бы попасть в зал, если б не протолкались к полицейскому на входе и не сказали, кто мы и что нас все ищут. Тот вытаращился на Вульфа, но в конце концов опознал его и впустил внутрь, а дежурный служитель даже расчистил нам место на скамье – как раз к моменту, когда вошел судья Корбетт. Мандельбаум вызвал Вульфа, тот встал и сделал шаг вперед, и я наконец смог нормально усесться.