Быть может, в каких-нибудь других краях и удалось наладить жизнь лучшую, преодолев влияние ландшафта и обычая, но не такова Москва.

Хроникер криминальной жизни Первопрестольной Арсений Адаманский, трудившийся в газете «Московское время», проснулся поздно. Казус сей был следствием ночной товарищеской попойки по случаю так бездарно проигранной войны с Японией и позорно сданного Порт-Артура. Ведь каждому мыслящему человеку, а именно к таковым относил себя репортер, было ясно как божий день, что военный бюджет попросту расхищен. А воевать малыми средствами на другом конце света означает обрекать себя на заведомое поражение. Каждая военная кампания, подозревал сугубо штатский репортер, есть война средств. Впрочем, чем бы ни окончилась любая война, в которую суждено вляпаться России, она непременно выйдет из нее обессиленной и истощенной, обремененной многомиллиардным государственным долгом, с обесцененным рублем, разрушенной промышленностью и разоренным сельским хозяйством. Отчего так? Неужели государь не видит, что вокруг него воры?

Бой часов за стеной, гулко отозвавшийся в нездоровой голове, напомнил репортеру о назначенной на полдень важной встрече с осведомителем. Надобно было торопиться. Испросив у хозяйки капустного рассолу и осадив одним махом ночное недоумение, Адаманский поискал рубаху почище, влез в выглаженные хозяйской прислугой брюки, надел пальто, шапку и, подняв барашковый воротник, вышел в студеную Москву. Огляделся вокруг, и престранная мысль посетила вдруг его: как ни стараются застройщики сгладить впечатление от зубастости Первопрестольной, зубья сами собой прорастают из земли московской: то островерхая башенка со шпилем – не с фасада, так со двора, то доходный дом, то фабричка, то особнячок, то усадебка, а то и целый магазин высотный. И все – кверху зубьями! Как оно так получается? Сие никому не ведомо. Само из земли лезет. Но пока, по счастью, зуб на зуб не попадает. А как выстроятся друг против друга, так челюсти и сомкнутся, отчего-то подумал репортер.

Квартировал Адаманский в «малодушном» вдовьем доме под ярко-зеленой железной крышей, украшенной прихотливыми башенками и шпилями; просторный двор был обустроен службами: кухней, ныне пустующими конюшней и людской, поскольку лошади были давно распроданы, а дворня распущена по домам. Барский особняк, знававший лучшие времена, теперь ветшал и поддерживался лишь средствами от сдачи комнат в наем.

По Садовой-Черногрязской навстречу репортеру неслась поземка, производя завихрения вокруг его особы. Да только невдомек ему было, что те завихрения влекли к нему, словно затягивали в воронку, персон, с которыми затейницей-судьбой ему в тот день уже была предначертана встреча. Случаются дни, когда клубок встреч становится судьбоносным и определяет всю последующую жизнь.

Первого января 1905 года Москва внепланово и скоропостижно лишилась своего градоначальника: покинул пост генерал-губернатора великий князь Сергей Александрович. Никакой замены ему государь не прислал. Один временщик сменял другого, и до самой середины апреля Общество нетрадиционных потребителей «Взаимная польза» им. Мосоха исподволь руководило Первопрестольной, просто смазывая колесики и винтики обезглавленной чиновной машины. Громоздкий агрегат скрипел, но ехал в заданном Обществом направлении.

На фоне московских беспорядков и уголовщины всякого бы поразила титаническая деятельность Общества нетрадиционных потребителей. Да не всякому она была явлена, а только тем неординарным потребителям, кои в то Общество имели честь быть вхожими. В одном из особняков Чертолья, придерживая золотое пенсне на узкой переносице, ответственный секретарь Общества – бывший боярин Никита Романович Захарьин зачитывал вслух свежий «Московский листок». Благодаря браку Иоанна Грозного с Анастасией Романовной Захарьиной род Захарьиных-Юрьевых стал в шестнадцатом веке близким к царскому двору, но примерить шапку Мономаха боярину так и не довелось, и закончил он свою прежнюю жизнь, приняв монашество под именем Нифонт. Но будучи

приобщенным доподлинно

самим основателем Москвы Мосохом, с энтузиазмом занялся благоустройством Первопрестольной.

Немногочисленные слушатели, разместившиеся у изразцовой печи в жарко натопленной приемной частной московской лечебницы, внимали Захарьину с интересом.

«Вечно юный, неугасимо-пылкий и неистощимо-фантастичный А. А. Пороховщиков выступил с новым грандиозным проектом, имеющим задачей перекроить Москву заново, расширить ее «дистанцию» на 100 кв. верст и дать населению все блага культуры. А. А. Пороховщиков был когда-то самым популярным человеком в России: ему принадлежит идея Добровольного флота, он «учредил» наш «Славянский базар» – эту вторую биржу Москвы, в недавнее время его же инициативе обязана постройка новых торговых рядов – единственного в Европе по грандиозности храма торговли; он устроил первый в России цементный завод, тридцать лет назад подал мысль о постройке Московской окружной дороги и еще не далее как год тому назад обжегся на устройстве своего пресловутого огнестойкого поселка.

Новый проект А. А. Пороховщикова не менее грандиозен и, пожалуй, более осуществим, но разве лишь через сто лет. Как бывший когда-то председатель думской комиссии о пользах и нуждах общественных, г. Пороховщиков решил на этот раз посвятить свои думы и фантазии бедному населению Москвы, замыслив удешевить его жизнь самым простым способом: застройкой новых местностей комфортабельными и дешевыми жилищами.

В ту же самую пору – в январе 1905 года, на другом конце света случилась находка, которая вошла в историю человечества и по сей день не оставляет его в покое. Но бывают новости, которые любят тишину.

Чем бы ни занимался человек, живущий на юге африканского континента, он обязательно втайне мечтает найти золотой самородок или крупный алмаз.

Та январская ночь принесла вожделенную прохладу, но не тишину. Напротив, ночь была напитана разноголосицей саванны и как всегда обманчивым одиночеством под высоким звездным небом, шатром покрывающим от края до края Трансвааль. Непроницаемая мгла затянула рудник «Премьер» Главной алмазной компании горной промышленности, на котором копошились весь день рудокопы.

Прошло десять лет с тех пор, как в конце декабря 1895 года вооруженный отряд англичан, принадлежавший частной британской горнорудной компании, во главе с неким Джеймсоном под предлогом угнетенного положения своих соотечественников в Южно-Африканской Республике пересек границу Трансвааля со стороны Родезии с целью захвата золотодобывающего района. Кто бы усомнился в истинных намерениях освободителей угнетенных?! Несмотря на то что через несколько дней отряд попал в засаду и был вынужден сдаться, это событие и послужило началом войны, навсегда изменившей историю клочка земной тверди, нашпигованного золотом и алмазами.

Январь – самый жаркий в этих краях месяц – подходил к концу. Горный мастер Фредерик Уэллс – крепыш невысокого роста, разменявший пятый десяток, был человеком усердным, скрупулезным и азартным, как все старатели. Покончив в одиночестве с ужином, мастер расстегнул ставший тесным жилет и выкурил трубку. Что-то беспокоило его с самого утра: то ли сон, в котором он следовал за солнечным лучом, то ли неясное предчувствие. Сняв со стены фонарь, мастер отправился на рудник. Под его высокими шнурованными ботинками поскрипывала порода, свет фонаря выхватывал фрагменты стены штрека. Подняв фонарь, Уэллс зажмурился от внезапного яркого луча, полыхнувшего высоко над головой. Бутылка? Донышко банки? Мастер скрестил пальцы. Добравшись до объекта, Уэллс прикоснулся к нему ладонью и почувствовал холод камня.

В тот же знаменательный день, который впоследствии нашел свое место в энциклопедиях по причине обретения человечеством удивительного алмаза, в Москве случилось некое происшествие, оставшееся совершенно незамеченным широкой публикой. С утра бывший сокольничий царя Алексея Михайловича, а ныне верный дружок господина Углицкого – Бобрище вышел в заснеженный парк и обнаружил неподалеку от дома дохлого медведя. Было бы излишне самонадеянным утверждать, что никогда ранее медведи не дохли. Дохли конечно же. Но данный медведь сдох, на взгляд сокольничего, как-то уж очень показательно. Прямо-таки неспроста сдох – именно здесь, посреди Москвы. Поскольку всем известно, до какой степени суеверны бывают охотники, то неудивительно, что Бобрище отнес встретившегося ему медведя на свой счет. Страшно обеспокоенный, он поспешил к своему приятелю, дабы развеять мрачные подозрения или же утвердиться в оных.

Уар пребывал в расстроенных чувствах по причине внезапной и необъяснимой холодности этуали и встретил друга вконец разбитым хандрой. Заметив подавленное состояние сокольничего, он произнес:

– Когда тебе плохо, приходи ко мне и тогда поймешь, что не одному тебе.

Но сокольничий, погруженный в собственные тревожные думы, вникать еще в чьи-либо не был расположен. Чтобы не пугать друга, начал издалека:

– Лежишь, да? Гулять не выходил? А некоторые выходят, – сказал он со значением.

Четвертого февраля около четырех часов пополудни в круглый двухсветный зал со стеклянной крышей ресторана «Славянский базар» ввалился Адаманский, возбужденный донельзя, и двинулся было к буфету. Но, заметив за одним из столиков, на диване темно-малинового трипа, недавнего знакомца, уселся рядом без спросу. Днем и по вечерам ресторан бывал малолюден. Зато завтраки у понимающих людей здесь были в чести. Адаманский наведывался сюда крайне редко: рюмка водки стоила здесь очень дорого – тридцать копеек, тогда как в большинстве московских ресторанов не больше десяти, но, выпив ее, можно было закусить почти без ограничений. И некоторые экономы, выпив всего-навсего три рюмки и оставив гривенник на чай, за рубль наедались до отвала – на весь день.

Уар не терпел фамильярности, но, заметив, что с хроникером творится неладное, промолчал в ожидании пояснений.

– Великого князя Сергея Александровича разорвало взрывом!.. Адская машина! Террористы! – отрывисто сообщил Адаманский, с трудом переводя дух.

Как ни странно, ужасная новость не произвела на Димитрия Иоанновича Углицкого (как значилось в той визитной карточке с золотым обрезом) никакого впечатления.

– У Никольской башни! В куски, вместе с каретой и кучером! – не мог уняться хроникер. – Я был неподалеку. Сам все видел… Кровищи!..

Такого подлого расклада наши герои никак не ожидали. Красные, поманившие цветом, чудовищно обманули ожидания нетрадиционных потребителей. Элитная плоть была ими рассована по недоступным местам, а большей частью – уничтожена. Остатки разлетелись в дальние края. И тогда Общество предприняло отчаянный маневр. Как осеняют нечисть крестом и крестным знамением, так осенили и пометили они звездой эту страшную и бестрепетную орду своей бывшей челяди. И затаились в ожидании грядущего поколения сытых и свободных.

Резервную кубышку московских нетрадиционных потребителей – красный чудо-дом на Сретенке – новые смертные власти подвергли вивисекции: хоромы поделили на клетушки и набили их строителями коммунизма. Строители коммунизма пользовались, в силу исторически сложившейся привычки, черным ходом, а уникальные инженерные коммуникации им и вовсе были без надобности.

Однако новая власть и приближенные к ней особы одни только и были в те времена сыты. Пить в Москве было больше попросту некого. Власть оказалась чрезвычайно подозрительной, и подобраться к ней никак не получалось. Тогда Исидор Лангфельд предпринял сложный маневр: подсадил Максима Горького на разбирание замков. Хобби до такой степени увлекло буревестника революции, что в благодарность он ввел нового знакомого и его друзей в круг скороспелой коммунистической сытой знати.

Когда же самого Лангфельда новые власти однажды взяли на гоп-стопе, то не посадили, а, оценив его организаторскую хватку в сфере экспроприации, стали продвигать по комсомольской линии – прямо в ЦК: отвечать за комсомольские взносы.

Видя такое дело, Епифан подал заявление в единственную партию, был в нее принят и удивил нетрадиционных потребителей стремительным карьерным взлетом. Попивал вкусных однопартийцев, а на невкусных писал доносы.

Сразу после революции в Москву хлынула деревня. А элитная плоть наоборот, – отхлынула. Перед нетрадиционными потребителями во всей безрадостной полноте встал вопрос пропитания. И в 1920 году Общество «Взаимная польза», переименовавшись в духе новых веяний в артель «Организованный труд», состоявшую при УПОЛБЫТЕ, всерьез озаботилось продовольственными проблемами. Название артели отражало концепцию, которой традиционно придерживались нетрадиционные потребители: организовать труд так, чтобы не работать самим.

С целью преодоления продовольственных трудностей артель организовала Научно-исследовательский институт питания, который разместился в бывшем Воспитательном доме, построенном когда-то в Устьинском проезде с одобрения императрицы Екатерины II. Ранее при Воспитательном доме для опекаемых устроены были столярные, слесарные и другие мастерские, была учреждена ремесленная школа. Регулярные концертные вечера по пятницам и воскресеньям в театральном зале Воспитательного дома проходили с непременным участием хора питомцев.

Плоть нельзя сделать пригодной к употреблению путем воспитания, решили артельщики и пошли к цели биохимическим путем, собрав под крышей бывшего Воспитательного дома лучшие научные умы, не съеденные революцией. В клинике лечебного питания проводились исследования по восстановлению функций организма, нарушенных при алиментарных формах дистрофии; разрабатывались новые технологии по применению крови свежезабитого здорового рогатого скота, использованию сухой крови, сушеных рыбных продуктов, консервов из мяса, печени кашалота и прочих доступных деликатесов. Но ничего, годного к употреблению, из этого не получалось.

Неподалеку артельщиками был открыт ресторан «Труд Инвалида» и при нем казино: шмен-де-фер, баккара, коммерческие игры, буль. Новая элита несколько расширила ассортимент питания артельщиков. В этом смысле НЭП некоторым образом улучшил продовольственную ситуацию. Но с насильственным окончанием этого сладкого, но короткого отрезка отечественной истории ресторан был реквизирован под стройотдел горуправы.

Но московских нетрадиционных потребителей ожидала новая напасть, на сей раз – духовная: эта угодливая шестерка, этот подлипала – Ежов – вдруг загорелся переименовать Москву в Сталинград. Сколько нечеловеческих, сверхприродных сил положили московские на алтарь Отечества, возбуждая в сознании лукавого правителя проблески внутренних запретов и сомнений! Насилу отстояли.

– Абсурд! – уверенно констатировал Фофудьин, покачав головой. – Я не вижу ни малейшего проблеска логики в том, что творится вокруг.

– А нужна ли она – эта ваша логика? – Царевич неторопливо распечатал пачку контрабандных Treasurer и поднес к чутким ноздрям. – В мире нет ничего скучнее и бесполезнее логики. Отследить причинно-следственные связи может практически любой представитель фауны. Как бы это ни было обидно университетским преподавателям логики. В лабораториях белые мыши азартно давят на красную кнопку, раздражаясь отсутствием полета мысли у особей в белых халатах. Логика – атавистический инструмент. К тому же грубый, как монтировка.

– И чем же, по-вашему, абсурд лучше?

Святослав Рувимович колыхал в пухлой ладони фужер, любуясь тяжелыми масляными наплывами коньяка на его тонких стенках.

В тот год тотального хаоса плоть роилась в цокольных этажах хрущевок, где ее наиболее продвинутыми представителями устроены были «качалки» и видеосалоны. К красоте и здоровью в последний раз можно было приобщиться всего за рубль. Но потная плоть мало интересовала вечных москвичей. Как, впрочем, и рубль.

– Святослав Рувимович, что это за молитвенный листок вы там теребите? – раздраженно буркнул Параклисиарх, зашедший с утра на кофеек, изготовлением которого так славилась очередная жена соратника. Самому главе службы безопасности варить элитный продукт было некому – бобылем жил.

– Вы не поверите, дружище! В голове не укладывается! Вот, полюбуйтесь, до чего дошло!

Фофудьин убрал чашку подальше и разложил перед Малютой «Известия». Но тот брезгливо отодвинул газетенку.

На расширенном заседании совета безопасности директор Института питания бодро докладывал о концепции сбалансированного питания, разработанной коллективом.

– Концепция оказала решающее влияние на теоретические представления о путях ассимиляции пищи и на решение важнейших практических задач. В частности, на создание новых видов продуктов с оптимальным содержанием факторов питания, предназначенных как для здоровых людей, занимающихся разнообразной профессиональной деятельностью, так и для людей, страдающих различными заболеваниями.

Совет столбенел и не мог надивиться такому иезуитскому подходу. Их категорически не устраивала замена полноценной еды для здоровой плоти какими-то сомнительными «факторами питания». Научный оплот откорма плоти, созданный для решения вполне определенных практических задач, совершенно вышел из-под контроля и в экстазе погрузился в пучину фундаментальных исследований, а есть, между тем, было решительно нечего.

– Плоть должна питаться натуральными продуктами, а не этими вашими «факторами питания»! – возмущался Фофудьин.

– Вы отстали от жизни, уважаемый Святослав Рувимович, – снисходительно улыбался директор. – За границей давным-давно питаются факторами. Это только у нас, отсталых, лаптем щи хлебают. Вы, батенька, за границу бы съездили, посмотрели.