Прижав к груди переплетенную подшивку карт, Робин Друри шел через библиотеку, с беспокойством чувствуя на себе взгляды окружающих. При поступлении в Сандвик четыре года назад он, ветеран войны с Лескаром, был намного старше и взрослее многих абитуриентов, поэтому привык к вниманию окружающих. Но за годы учебы Друри примелькался сокурсникам, так что сейчас такие взгляды, особенно в библиотеке и в данный момент, могли означать только одно.

,

Робин вздохнул.

«Ну что, Урия, значит, наконец ты это сделал».

Он нахмурился, и сразу многие отвели глаза, кроме брата Лукаса с его откровенно ледяным взглядом. В ответ на неуверенную улыбку Робина старый священник отвернулся, качая головой.

Робин без стука открыл дверь в небольшой кабинет, который занял под выполнение проекта. Там на двух стульях расслабленно возлежал долговязый тощий парень с копной рыжих волос. В руках он держал по небольшому раскрашенному деревянному кубику и постукивал ими друг о друга; издаваемый стук отдаленно напоминал грохот залпов паровой пушки.

В глубине пустыни Гелансаджар вода – это жизнь. Как предписывает Китабна Иттикаль, Священная Книга атараксианства, все цивилизованные народы должны делиться водой со странниками. Большинство жителей Гелансаджара объявляет себя поклонниками Атаракса, они трижды в день возносят молитвы, как предписывает Священная Книга, но водой делятся не всегда, и из-за этого Колодец Черепов получил свое зловещее название.

Колодец расположен в низине и представляет из себя каменную чашу, полную воды. Всадники-бандиты окружили караван и теснили тяжело нагруженных верблюдов и лошадей к воде. Все бандиты – бородатые, нечесаные, с грязными лицами, на них плохо пригнанные трофейные доспехи, когда-то снятые с убитых врагов; они размахивали изогнутыми шамширами или короткими мощными конскими луками с зазубренными стрелами, страшно гримасничали, ругались и кричали во всю мощь своих легких.

Дюжина охранников каравана угрожающе махала клинками, но расстояние между бандитами и охранниками было слишком большим для контратаки. Чтобы напасть на бандитов, пришлось бы сильно удалиться от своих. Одного человека запросто отрезать, о чем уже свидетельствовала горстка трупов – утыканные стрелами две лошади из каравана и лежащий лицом в грязи толстый купец в голубом с золотом халате, из его спины торчало три стрелы.

Вдруг один охранник каравана засиял золотым светом и сразу кинулся вперед. Он двигался не быстрее других, значит, его боевая магия не ускоряла движений. Бесстрашно приблизившись к бандиту, он подпрыгнул и вонзил свой шамшир во всадника. Клинок проник глубоко в левый бок бандита, рассекая доспехи и тело.

Но и бандит ответил ударом в левый бок охранника. Изогнутый клинок ровно разрезал кожаный доспех, но соскользнул вниз, не нанеся вреда золотистому телу. Охранник с криком триумфа схватил бандита за бороду, но под его тяжестью и сам упал на землю, таща за собой врага. Они упали одновременно, и следующий удар меча оказался для противника смертельным.

Стоя по стойке «смирно» в центре комнаты, Урия Смит сопротивлялся искушению наклониться над поддоном с песком и устроить землетрясение на макете Гелора. Ему казалось, что макет этого города он сделал неплохо, – даже Робин был поражен и улыбнулся ему, – но все его труды были явно напрасны. От членов комиссии исходила волна напряжения, и Урию, как молния, пронизывал апокалипсический ужас.

«Самым

гипотетическим

в этом проекте были наши надежды, что его оценят хотя бы по справедливости».

Членов комиссии было трое, у каждого, как требуют правила, выбрита макушка и оставшиеся короткие волосы высветлены до седого или почти белого цвета. Когда-то Урия удивлялся: цель этого подрезания волос и их окраски – имитация естественного выпадения волос как претензия на обычно приходящую с годами мудрость, но в данном случае это выглядит насмешкой над естественным процессом.

«Учились бы на своем опыте, тогда оказались бы покрыты шрамами и этим доказали бы нам свою умудренность».

У капитана Айронса от обиды покраснело не только лицо, но даже выбритая макушка. Своим негнущимся пальцем он пригвоздил их отчет к столу, за которым заседала комиссия. Лица командиров рыцарей Уоррена и Стаблфилда были бесстрастны, но, видя множество пометок, испещрявших лежавшие перед ними копии отчета, Урия догадывался, что в плане они обнаружили уйму поводов для критики. А хуже всего – что головомойка началась, когда он и Робин не доложили еще и половины своего проекта.

Спрятавшись в тени за троном, Наталия Оганская внимательно наблюдала за гостем отца, князем Василием Арзловым. Чарующе глубокий и спокойный голос гостя звучал так, будто они с тасиром обсуждали что-то несерьезное – игру в шахматы, погоду, какое-то приятное общее воспоминание. Поза и жесты Арзлова ничем не выдавали ни его усталости, ни нервного напряжения, вполне естественных после долгой дороги.

Тасир внимательно слушал гостя. Время от времени кивал или дергал себя за длинную седую бороду, давая понять, что внимательно слушает князя. Вот так же и ее отец допрашивает.

«Сидит почти неподвижно, испытующе всматриваясь своими янтарными глазами. Под этим взглядом все всплывает из самых глубин памяти. Его трудно обмануть, хотя многие верят, что сумеют; но в действительности удается немногим».

Наталия улыбнулась, глядя на человека, стоящего перед троном отца.

«Может, моего отца ты и сумеешь надуть, князь Арзлов, но уж не меня».

Принц Тревелин преклонил колено у кромки серого ковра, проложенного через всю комнату аудиенций к трону его отца. Он продвигался медленно, даже торжественно, этим выражая уважение к человеку, сидевшему на троне, и различным институтам, которые он воплощал собой.

И еще, – сказал себе принц, – от стыда за столь длительное отсутствие». Принц не впервые представал перед отцом, но вид святого Мартина всегда производил на него сильное впечатление, даже если смотреть на него из дальнего конца комнаты. Фигура святого представляла собой:у массивного каменного кресла, святой поддерживало кресло так же, как мартинистская церковь поддерживает правительство. Фигура святого, выполненная из ого гранита, спокойная и мощная, руки его простерты в приветственном жесте, охватывала взглядом у всю комнату, как будто здесь собрались все любимые члены его личной паствы.

Два каменных волка, каждый высотой до середины бедра святого Мартина, обрамляли кресло, образуя его подлокотники. Волки вырезаны из того же серого гранита, что и сам замок Вулфсгейт, и казалось, что они вырастали прямо из пола. Ребенком Тревелин считал волков частью замка – физическим воплощением воинской и духовной природы замка Вулфсгейта и человека, который с этого трона управлял Илбирией.

К шее одного волка на золоченом поясе был подвешен меч в ножнах, к плечу другого прислонен позолоченный пастуший посох. Меч и посох, соответственно, воплощали собой политическое и духовное руководство короля Ронана народом Илбирии. Ронан правил именем Господа, благословением Айлифа и под охраной Божественного Волка, его временная земная власть отражала милость Бога к нему, к его роду, его нации. Меч и посох ставились у трона, когда король Ронан отправлял свои официальные функции, так что хоть придворные и отсутствовали, Тревелин все равно понял, что отец вызвал его по государственному вопросу, а не из светской любезности.

«Значит, он готов официально обсуждать то, о чем мы вели переписку в последние месяцы».