Люди шли по большаку под лучами палящего солнца, задыхаясь от пыли, поднимающейся от проезжающего мимо транспорта, устремленные к одной-единственной цели — повидать чудо, а если повезет, то и прикоснуться к нему. Они возлагали на это чудо надежды, но просили в основном не деньги — вымаливали здоровье, спасение от напастей, избавление от пороков. Чудом являлась икона, привезенная в Россию издалека. Собственно, если бы не телевидение и радио, то люди так и не узнали бы, что была у нас в стране в течение трех веков чудотворная икона, что когда-то давно ее вывезли за границу, а потом переправили через океан. И вот теперь благодаря чьей-то политической воле, усилиям дипломатов и энтузиазму нескольких подвижников икону торжественно возвратили на ее историческое место в отдаленный и уже весьма захиревший монастырь. По случаю возвращения иконы, а может быть, и в надежде на прибыль от массового прибытия паломников в монастыре был сделан косметический ремонт, и, сопровождаемая песнопениями и хоругвями, икона была водружена туда, откуда триста лет назад неожиданно исчезла. Слава о ней по всей стране пошла великая, и всякий верующий — и старый, и молодой, и мужчины, и женщины — все, кто мог и хотел, устремились на богомолье.

Мария шла в числе других, сгибаясь от усталости, от жары, но в сердце ее трепетала и билась небывалая радость. Она впервые была на богомолье. Ей давно мечталось совершить что-нибудь подобное, пойти в какое-нибудь святое место, и поэтому теперь она шла, неся в груди огненный шар возвышенных чувств и твердую надежду, что установленная вновь в монастыре, печальная от долгих странствий Богоматерь, изображенная на иконе, принесет счастье и ей, Марии. Под счастьем Мария понимала избавление от пьянства мужа, отца двух ее детей, да добрый урожай незамысловатых овощей на нескольких грядках плохо ухоженной земли в ее огороде. Еще бы ей хотелось, чтобы Божья Матерь поспособствовала тому, чтобы кто-нибудь подарил ее детям теплую одежку, а то у младшей дочки, Саши, была только одна старая кофточка да платье, а старший, Сережка, сейчас пылил по дороге рядом с матерью еще в дедушкиных штиблетах. За эти штиблеты его ужасно дразнили местные ребята, хотя покойный дедушка сшил их после войны на заказ у единственного в их городке сапожника и очень ими гордился. Штиблеты были крепкие еще и сейчас, потому что сшиты были из настоящей кожи; муж Марии их непременно бы пропил, если бы нашел, но, к счастью, она спрятала их до времени на чердаке за кучкой старой, пыльной, никому уже не нужной утвари. И в школу Сереже идти было совершенно не в чем. Из костюмчика, который ему привезли год назад родственники соседей, он уже вырос, а ничего нового пока ему никто не подарил. И еще, мечтала Мария, хорошо бы Богоматерь сделала так, чтобы на земле наконец установились всеобщее благоденствие, мир и порядок.

Так она шла по дороге в толпе, лелея в груди заветные думы, не обращая внимания на Сережу, который усердно корчил рожи шедшему впереди него за руку с матерью другому, такого же возраста, как он, пареньку в очках. И даже спящая трехгодовалая Саша, которую Мария несла с утра на руках, не вызывала у нее пока беспокойства. Ноша была тяжела, но мечты Марии облегчали тяжесть. Но вот Саша открыла глаза и болезненно застонала. Лоб ее покрылся мелкой испариной. Хныча, она потерла глаза грязной рукой и заплакала.

— Ну, потерпи! Скоро придем или присядем отдохнуть! — машинально сказала мать и одернула Сережу, который, разозлившись, что мальчик, объект его внимания, вместе с матерью ушел вперед, стал загребать ногами пыль на дороге.

Далеко впереди, на взгорке, в дрожащем мареве горячего воздуха, показался монастырь, расположенный на краю небольшого городка. Узкой лентой к нему вилась дорога, заполненная людьми. Мария на глаз прикинула расстояние. Без привала детям было не дойти. Вздохнув, она сошла на обочину. Прямо перед ней стояли в ряд несколько старых покосившихся изб. Окна их были заколочены, палисадники заросли. Перед ними была запущенная, покинутая жителями деревенька из трех десятков домов.

Доктор Александр Петрович Якушев маялся от безделья, сидя в ординаторской хирургического отделения, в котором проработал уже семь лет после окончания института. Сначала он, конечно, оставаться в этом захолустье не собирался. Его манили ординатура, аспирантура, работа в хорошей клинике, уж минимум в областном центре, опять же и жена это Утехино просто ненавидела… Однако зарплата… Зарплата совершенно не позволяла Александру Петровичу скопить хоть маломальские сбережения на переезд, не говоря уже о том, что жизнь требовала ежедневных трат. Что и говорить, перепадали, конечно, ему, как хорошему хирургу, кое-какие незначительные суммы. (А с кого здесь было значительные-то брать, если все население еле-еле сводило концы с концами?) Но сейчас, конкретно в этот момент, уже сняв с себя медицинский халат и вручив его для стирки старшей сестре, Александр Петрович пребывал в ожидании очередной зарплаты и отпускных денег. С завтрашнего дня он уходил в отпуск, а бухгалтерия была по непонятным причинам закрыта. Лишь на двери была приклеена серая бумажка с корявой надписью шариковой ручкой: «Отпускные будут выдавать после обеда». Александр Петрович уныло смотрел в окно на пыльные акации палисадника да вертел в руках кошелек, в котором, кроме завалящей мелочи, лежал билет на вечерний автобус. Жена его еще две недели назад уехала с сыном к родителям, и Александр Петрович с вожделением думал о том, что скоро, очень скоро и он хоть на время уедет на пыльном автобусе из этих мест и не будет видеть больных, не будет слышать их жалобы. Рыбалка, уха на костре, походы в лес за грибами и ягодами заманчиво маячили в сознании Александра Петровича.

«Вот в бухгалтерии всегда найдется время пообедать или чайку попить, — думал расстроенный Александр Петрович, — а ты тут должен сидеть голодный как черт и ждать, когда выдадут наконец эти несчастные отпускные».

За акациями в окне поднималось знойное желтоватое марево, издалека, как сквозь вату, доносился натужный бой колоколов.

«И не лень людям в такую жару черт знает куда тащиться!» — подумал Александр Петрович про богомольцев и увидел, как из больничных дверей осторожно вынырнул на костылях больной Ерофеев. Он оглянулся по сторонам, мимоходом перекрестился и торопливо затрусил в направлении ближайшего магазина.

«Черти!» — подумал Александр Петрович и разозлился. Этому больному он сам несколько дней назад сделал довольно сложную для районного лечебного учреждения операцию и только этим утром на последнем обходе категорически приказал ему лежать в палате еще три дня и не выходить дальше туалета.