Принято думать, что врачи всесильны – им под силу победить болезнь и даже смерть. Но мало кто задумывается о том, что они такие же люди, как все, – им также бывает одиноко, они также тяжело переживают предательство, также хотят счастья.
Доктор Толмачева понимает, что пропадает без любви, без столь необходимой ей работы.
Где все те люди, которые окружали ее раньше? У них своя жизнь. Где ее любимый? Он здесь, рядом, но только любит ли он ее? Или погружен в собственную жизнь, в свои тревоги и неудачи? И зачем ему ее мир – с чашкой горячего чая в чисто убранной кухне, с огромной доброй собакой и коричневым мышонком, так похожим на заведующего отделением патологической анатомии?
Оказывается, не так уж сложно создать в отдельно взятой квартире свой мир, свой Ноев ковчег, но как же трудно оставаться в нем мудрой, справедливой и любимой...
1
Центр медико-биологических исследований имени Ганса Селье располагался в парижском пригороде. Но вряд ли кто-то назвал бы словом «пригород» эти широкие дороги, огромные корпуса, прекрасные, в несколько уровней, транспортные развязки, зеркальные переходы между проездами и зданиями. Скорее новый, современный, даже фантастический город науки. Правда, там было мало деревьев, но среди стекла и бетона то тут, то там виднелись прудики, бассейны и фонтанчики, на каменных плитах стояли кадки с растениями, каждый свободный клочок превращен в газон, по камням ползли гроздья цветущих роз – и все это вместе производило на Таню впечатление прекрасного города будущего. Способствовала этому и скульптура на главной площади научного городка: установленный на каменном постаменте чугунный кулак с поднятым кверху большим пальцем – в выемку между пальцем и ладонью обычно забирались туристы, чтобы сфотографироваться.
Однако через несколько месяцев работы в Центре счастье постепенно рассеялось. Внимание к архитектуре притупилось, огромные примитивистские статуи, которые в Париже считаются современным искусством, начали раздражать. Таня перестала умиляться и цветущим розам («а что бы им не цвести, если климат позволяет?»), и маленьким фонтанчикам, в которых никто не стремился искупаться даже в самую жару («зачем купаться в фонтанах, если кругом полно спортивных комплексов с бассейнами?»).
Был даже период, месяцев через восемь после того, как она приехала работать во Францию, когда ей наскучило абсолютно все: и сам Париж, и исследовательский центр, и собственно работа в лаборатории клинической биохимии, которой руководила мадам Гийяр. И каждым следующим утром, когда Таня шла от автобусной остановки к «своему» корпусу, ей все больше хотелось плюнуть на все и развернуться. Достать банковскую карточку, отдельную, отложенную подальше, на которой хранились деньги на обратный билет, и вернуться в Москву, домой.
Спасла Таню от депрессии чешка Янушка, такая же, как Таня, «стажер-исследователь». Янушка работала в лаборатории мадам Гийяр на целый год дольше Тани и жила в том же кампусе – городке для студентов и молодых ученых.
– То, что ты чувствуешь, – это и есть ностальгия, – объясняла Янушка Тане. – Делать с этим ничего не надо, у большинства проходит само. У меня тоже сначала так было. Ужасно скучала по дому, по родителям, по младшему брату, плакала по ночам. А теперь привыкла, могу жить где угодно – хоть в Африке, хоть в Азии. Главное для меня – нигде не оставаться надолго. Чувствовать себя везде как в гостях. Поработал, узнал страну – и дальше. Земля такая большая! Всюду хочется побывать. Если б я была христианкой – я бы пошла в монахини, чтобы работать в разных странах, помогать женщинам, бедным, больным...
2
Февраль в Москве выдался снежный. Основные холода уже прошли, и в конце месяца даже стало проглядывать солнце, но временами зима не уступала свои права, и на улице мело, мело...
В такие дни Валентина Николаевна Толмачёва, когда-то хороший врач-реаниматолог, а теперь просто неработающая и не совсем здоровая почти сорокалетняя женщина, не любила выходить из квартиры – боялась упасть. После операции по удалению надпочечника
[1]
любые сотрясения тела были ей противопоказаны. Об этом предупредил Валентину коллега и спаситель Аркадий Барашков, да она и сама понимала всю относительность благополучия ее состояния. Но сейчас и в ее маленьком мирке было неплохо. Как только перестала болеть послеоперационная рана, Тина с бешеной энергией принялась устраивать свой немудреный быт. Даже странно было вспоминать, как до операции ее не волновало, чисто ли в доме, есть ли в холодильнике еда, лежат ли на столе чистые салфетки... Небольшую свою квартирку и ее нынешних обитателей Толмачёва теперь с нежностью называла Ноевым ковчегом. А жителей в этом ковчеге, не считая ее, было всего трое.
Как приятно посидеть вечерком в чисто вымытой кухне за чашкой чая! Тина взглянула на настенные часы. Половина седьмого. Однако, пожалуй, самое время вымыть посуду. Всей-то посуды – чашка да ложка, но скоро, наверное, придет Азарцев. Тина даже боялась вспоминать, какой грязнулей и неумехой она выглядела в его глазах всего каких-нибудь четыре месяца назад. Но это было до операции. Теперь она делила жизнь на «до» и «после».
Сквозь чистые шторы синело вечернее небо. Качались за окном на ветру голые ветки каштана. Тина улыбнулась: скоро весна. Как она любила время, когда на каштане вровень с ее балконом распускаются желтовато-розовые соцветия, будто огромные эскимо! Она прикрыла глаза, представив цветущее дерево. Надо же, в больнице у нее рос под окошком клен, здесь – каштан! И давно когда-то у нее была еще одна знакомая пальма. «Пожалуй, стоит включить эти три растения в круг близких друзей».
