Сборник произведений британского писателя-фантаста Уильяма Олафа Стэплдона, практически не известного советским, а теперь и русским любителям фантастики.
Содержание:
* Сэм Московиц.
Олаф Стэплдон: жизнь и творчество
(пер. Л. Самуйлова)
* Олаф Стэплдон.
Пламя (повесть, перевод
Л. Самуйлова)
* Олаф Стэплдон.
Современный волшебник
(перевод Л. Самуйлова)
* Олаф Стэплдон.
Восток — это Запад
(перевод Л. Самуйлова)
* Олаф Стэплдон.
Взбунтовавшиеся руки
(перевод Л. Самуйлова)
* Олаф Стэплдон.
Мир звука
(перевод Л. Самуйлова)
* Олаф Стэплдон.
Семя и цветок
(перевод Л. Самуйлова)
* Олаф Стэплдон.
Дорога в медпункт
(перевод Л. Самуйлова)
* Олаф Стэплдон.
Старик в Новом мире
(перевод Л. Самуйлова)
* Олаф Стэплдон.
История Джона
(перевод Л. Самуйлова)
* Олаф Стэплдон.
Суть
(эссе, перевод Л. Самуйлова)
Олаф Стэплдон
Пламя
* * *
Сэм Московиц
Олаф Стэплдон: жизнь и творчество
Когда умирает автор, достигший определенной степени величия, и следует подвести какой-то итог его творческой деятельности, значимость его достижений всегда увеличивается, если удается показать, что все те годы, на протяжении которых он старался заработать репутацию, критики не признавали его достоинств. Никому из тех, кто видел тщательно организованные альбомы для наклеивания газетных вырезок, сохранившиеся в доме по Милл-Хей-лейн в Саймонз-Филд (деревушка Калди, Западный Кёрби, полуостров Виррал, Англия), где прошли последние годы жизни Олафа Стэплдона, такая мысль даже не приходила в голову. В этих альбомах — буквально сотни рецензий из практически всех СМИ англоязычного мира, выходящих с критическими обзорами книг и газетных публикаций. Большинство отзывов относятся к ранним работам Стэплдона: «Последним и первым людям», «Странному Джону», «Создателю звезд»; многие из рецензий — необычайной длины, зачастую написанные критиками, чьи имена и сейчас еще на слуху и вызывают уважение.
Богатые поэтическими образами, глубоко философские труды Стэплдона затрагивают социологические и политические проблемы; поражающие ум концепции ниспадают с их страниц бурным каскадом. Они постоянно бросают вызов рассудку среднестатистического читателя. Тем не менее критики и обозреватели (быть может, не веря своим глазам), прочитывали их от начала до конца, основательно осмысливали и оставались синих под неизгладимым впечатлением. Одно ревю за другим воздают должное завораживающему, рисующему вселенские картины воображению автора, значительности его философского подхода, пониманию им общества и умению смешивать все это воедино в работах, которые являются примерами научно-фантастических опусов. Некоторые рецензенты называют его гением — и не случайно. Неблагоприятные отзывы встречаются редко. Если признание критиков действительно является неоспоримым знаком литературного успеха, то можно считать, что Стэплдон быстро достиг вершин оного.
Похоже, именно из-за этих рецензий Олаф Стэплдон решил стать писателем на постоянной, если можно так выразиться, основе и начиная с 1932 года жить в основном за счет дохода от фамильного наследства. Выручки от опубликованных работ ему никогда не хватало для оплаты даже минимальных потребностей, но, очевидно, он полагал, что нашел свое призвание, и что преимущества этой карьеры перешивают недостатки.
С началом Второй мировой войны дефицит бумаги сократил число изданий работ Стэплдона и отвлек общественное внимание от того типа книг, которые он писал. В 1939 году были опубликованы два его труда: выпущенное двумя томами издательством «Пеликан» произведение под названием «Философия и жизнь: новая надежда для Британии», дополненное уже после написания данной работы предисловием, в котором автор признавался, что некоторые его мысли уже нашли подтверждение в текущих событиях; и «Святые и революционеры», вышедшие в серии «I believe» («Я полагаю») издательского дома «Уильям Хайнеманн». В последующие годы войны были опубликованы: «По ту сторону доктрин» (мягкая обложка, изд-во «Сёрчлайт», 1942); «Тьма и свет» (1942), чем-то напоминающая «Первых и последних людей», но написанная в минорной тональности, и «Сириус» (1942), возможно, самый вдохновенный роман Стэплдона. Роман «Из смерти в жизнь», выпущенный в свет в 1946 году, вне сомнения, также был написан в военные годы.
Результатом этих изданий с лимитированным тиражом (ни одно из которых не было издано до окончания войны вне Англии — если вообще было) стал тот факт, что они практически не обсуждались широкими массами (и потому быстро устарели); к тому же, вследствие резко уменьшившегося спроса на литературу научного содержания, количество и длина критических рецензий на нее также заметно сократились, да и сами рецензии сделались значительно менее качественными. Что, однако же, не помешало некоторым критикам признать великолепие «Сириуса», лучшего из произведений, написанных Стэплдоном в военное время.
Олаф Стэплдон
Пламя
повесть
ПРЕДИСЛОВИЕ
ПИСЬМО
Дорогой Тос,
Мой нынешний адрес может склонить тебя к превратному мнению не в мою пользу, но, будь добр, повремени с суждением до того, как прочтешь письмо до конца. Разумеется, большинство из нас в этой уютной тюрьме полагают, что нам следовало бы находиться на свободе, и большинство ошибаются. Но не все. Так что, во имя всего святого, сохраняй объективность. Я беспокоюсь не за себя. Со мной здесь обращаются хорошо; здесь я могу продолжать исследования в паранормальной и сверхнормальной психологии с тем же успехом, что и в любом другом месте, поскольку привык быть сам себе подопытным кроликом. Но случайно (хотя в действительности, как ты сам поймешь, это была вовсе не случайность) я узнал нечто чрезвычайно важное; и коль скоро человечество должно быть спасено от чудовищной и доселе никем не предвиденной катастрофы, факты, так или иначе, должны быть преданы огласке.
Вот почему я настоятельно прошу тебя опубликовать это письмо как можно скорее. Конечно, я понимаю, что издать его могут разве что как беллетристику, но, надеюсь, и в таковом виде оно даст желаемый результат. Будет неплохо, если мне удастся достучаться хотя бы до тех, кто, обладая достаточной проницательностью, сумеет отличить вымысел от истины, преподносимой как
таковой. Сомневаюсь только, что найдется издатель, который согласится опубликовать мою историю даже как беллетристику. Я не писатель, а людям более интересны завлекательные истории о любви или преступлениях, нежели вопросы, лежащие за привычными для них горизонтами. Что до литературных критиков, то они (за несколькими блестящими исключениями), похоже, гораздо больше озабочены поддержанием собственных репутаций как cognoscenti
[3]
, нежели привлечением внимания к новым идеям.
ЭПИЛОГ
Когда вышеприведенное обращение Касса дошло до меня, я был занят профессиональными научными делами, предполагавшими массу поездок по континенту. Прошло несколько месяцев, прежде чем у меня появилась возможность навестить его. К тому времени уже была достигнута договоренность о публикации этого тома, и оригинальный машинописный текст находился в руках печатников. Я послал Кассу два письма, в которых говорил, что его история принята, но ответа так и не получил.
Разобравшись немного с работой, я сразу же обратился в психиатрическую лечебницу с просьбой позволить мне повидаться с Кассом. По прибытии я имел беседу с дежурным психиатром. Он объяснил, что Касс «почти нормален, если не считать его бредовых идей». Иногда он погружается в глубокую задумчивость, из которой его бывает не так-то и просто вытащить, но во всем прочем «ничем не отличается от вас или меня — за исключением его безумных представлений о пламени». Я поинтересовался, указывает ли что-то на то, что его бред вскоре рассеется. Это вряд ли, неохотно признал психиатр. Судя по всему, фантазийная система быстро пролиферировала в его, Касса, мозгу.
Меня провели в небольшую палату. Касс лежал, растянувшись, в мягком кресле у открытого окна; глаза его были закрыты, а чуть повернутое в сторону загорелое лицо принимало всю силу солнечного света. Брови собрались в складки, по-видимому, в напряженном сосредоточении. Волосы оказались более седыми, чем я ожидал; но плоть лица выглядела твердой и здоровой, хотя и изборожденной морщинами у глаз и на худых щеках. В голову мне пришла странная мысль: он вполне мог сойти за стареющего Данте. Меня он поначалу не узнал.
Приветствовав его с сердечностью, которая, однако же, прозвучала несколько наигранной, я подтянул к нему стул. Касс по-прежнему молчал.
Потом он глубоко вздохнул, открыл глаза, улыбнулся мне и сказал:
Рассказы
Олаф Стэплдон
Современный волшебник
Олаф Стэплдон
Восток — это Запад
Утром я покинул мою съемную квартиру в Западном Кёрби и проследовал вдоль эстуариевого берега к своему любимому купальному месту, где волны во время прилива не добивают всего нескольких ярдов до подножия глинистых клифов. Песчаный пляж, как всегда в жаркий воскресный денек, уже заполонили группки отдыхающих, купавшихся и принимавших солнечные ванны. Я разделся, бросился в воду и плыл до тех пор, пока берег не начал казаться всего лишь тонкой полоской между морем и небом. Там я довольно-таки долго пролежал на воде «звездочкой», позволяя солнцу пробиваться сквозь мои сомкнутые веки. В конце концов я ощутил легкое головокружение и тошноту, поэтому поспешил вернуться на берег. Во время относительно продолжительного обратного заплыва я был поражен тем фактом, что берег и скалы, которые я ожидал увидеть битком забитыми, фактически опустели. Единственная горка одежды, которую я смог заприметить и потому принял за мою собственную, озадачила меня своим цветом. Я пришел в еще большее недоумение, когда, выбравшись из воды и пройдя к этой горке, обнаружил, что кто-то, судя по всему, утащил мой фланелевый костюм, оставив вместо него чудаковатый «восточный» маскарадный наряд — напоминающие пижамные брюки и рубашку из богато расписанной синей парчи. Даже полотенце было украшено китайским или японским узором, но в одном из уголков помечено моими собственными инициалами. После тщетных поисков моей личной одежды я насухо вытерся и начал экспериментировать с маскарадным костюмом, дрожа и проклиная сыгравшего со мной столь грубую шутку юмориста.
Яркая серебряная монета, размером с флорин, выпала из одного из карманов. Я поднял ее и удивился: выглядела она весьма странно. При ближайшем рассмотрении я удивился еще больше, так как на аверсе был выбит суровый, но отнюдь не уродливый женский профиль, обрамленный легендой: «Godiva Dei Gra. Brit, et Gall. Reg.» Реверс, по всей видимости, представлял собой архаичную версию королевского герба, в котором наличествовали французские лилии, но отсутствовала ирландская арфа. На кромке я разобрал: «Один флорин. 1934». Имелись тут и какие-то японские буквы, которые, к моему изумлению, я тоже прочел. Они означали: «Королевство Британии. Два шиллинга». Другие монеты в карманах оказались столь же фантастичными. Нашел я там и надорванный конверт с письмом, написанным по-японски. Я сразу же определил, что на нем стоят мои собственные имя и фамилия — только в японской транскрипции. Адрес принадлежал известной судостроительной фирме из Ливерпуля. Известной? Собравшись с мыслями, я понял, что, пусть она и кажется знакомой, в действительности я ничего о ней не знаю.
К этому времени я был уже глубоко встревожен состоянием моего рассудка. Как так вышло, что я читаю по-японски? Откуда эта одежда? И что стало с воскресной толпой?
Раз уж письмо было адресовано мне, я прочитал его. Автор принимал приглашение погостить у меня несколько дней с его женой. Упомянув о различных судовых вопросах, которые дошли до меня с гнетущим смешением привычности и новизны, он подписался, если не ошибаюсь, «Адзуки Кавамура».
Олаф Стэплдон
Взбунтовавшиеся руки
Олаф Стэплдон
Мир звука
В помещении было тесно и душно. Казалось, музыка не имеет четкой формы. Это были сущие джунгли шума. Время от времени то один инструмент, то другой выдавал полтона, но каждое из этих недоразвитых музыкальных созданий погибало прежде, чем успевало встать на ноги. Какой-то другой и враждебный зверь набрасывался на него и пожирал целиком, или же сами джунгли подавляли его.
Эта непрекращающаяся борьба за существование утомила меня. Я закрыл глаза и, должно быть, уснул, так как внезапно резко пробудился, или же мне это только почудилось. Случилось нечто странное. Музыка все еще продолжалась, но я был парализован. Я не мог открыть глаз. Не мог позвать на помощь. Не мог пошевелить телом, так как вовсе его не чувствовал. У меня не было тела.
Что-то случилось с музыкой и с моим слухом. Но что? Казалось, сплетение звуков стало несравненно более объемистым и закрученным. Я не особо разбираюсь в музыке, но тут вдруг я осознал, что эта музыка переполняет, так сказать, все интервалы между нормальными полутонами, что она использует не только четвертитоны, но также «сантитоны» и «миллитоны», с тем эффектом, который, несомненно, стал бы настоя-
щей пыткой для среднестатистического уха. Мне, в этом моем измененном состоянии, она давала ощущение насыщенности, цельности и живости, которых так недостает обычной музыке. Более того, эта странная музыка имела и другой источник изобилия. Она поднималась и опускалась над вереницами октав, уходя за пределы нормального слуха. И однако же я ее слышал.
Олаф Стэплдон
Семя и цветок
Жил-был бедняк, у которого было поле, где он и трудился с утра до вечера. Была у него дочь, единственный и любимый ребенок. На закате, после работы, он посмотрел на поле; и полумрак упал на него, смотрящего, и появились звезды. Божий цветок висел над ним, но он этого не знал. Однако он позвал дочь из дому, погладил ее рукой по головке и сказал: «Поле дает хороший урожай; я куплю три пары туфель и чулок». Она принялась веселиться во мраке, и он увидел в ней Бога.
На рассвете с востока пришла армия и опустошила поле. Солдаты сожгли дом и имущество, жестоко надругались над девочкой. Придя в ярость, мужчина убил троих их них, но оставшиеся проломили ему череп и бросили, полуживого, в траву у дома. Покончив со всем, они ушли, и девочка умерла.
Мужчина пролежал в траве весь день, ни о чем не догадываясь. Но вечером он открыл глаза и увидел небо. И одна яркая звезда принесла ему успокоение, поэтому он позабыл о своей боли, думая лишь о Боге. Но затем он повернул голову, увидел девочку и все вспомнил. Он подполз к ней и принялся целовать ее волосы. И он дал обет.
И потому, когда рана зажила, он поспешил стать солдатом. Он ушел с товарищами на большую войну, ни на миг не забывая о дочери. Он с наслаждением убивал врагов изо дня в день, до тех пор, пока не упился их кровью.
* * *
Содержание и источники:
* Сэм Московиц. Олаф Стэплдон: жизнь и творчество. Sam Moskowitz. «Olaf Stapledon: The Man Behind the Works» в книге: Olaf Stapledon «Far Future Calling», 1979, Publisher Oswald Train.
* Пламя. The Flames: A Fantasy, 1947