26 марта 1587 года Кембридж

От случая зависит, вытащит человек карту любви или карту смерти. Над унылой кембриджской равниной занимался рассвет серого дня. Лошади во дворе, словно чувствуя страх своего хозяина, вели себя неспокойно, фыркали и били копытами. Фонари в руках конюхов раскачивались на ветру. Туман был еще слишком густым, и они не отбрасывали теней на стены, а только освещали потные лица и руки людей. Запах пота, исходивший от людей и лошадей, смешивался с запахом конского навоза. Если бы испанец, хозяин одной из этих лошадей, покинул Кембридж под покровом ночи, у него был бы шанс остаться в живых. Но он испытывал судьбу, полагая, что может без опаски по-человечески поужинать и поспать несколько часов в чистой постели. Такое умозаключение и погубило его, лишив времени, необходимого для бегства. Правда, немногие люди решаются скакать верхом ночью. Самая лучшая лошадь видит в темноте не дальше человека, а дороги в Англии в эту пору превращаются в болото, в котором могут, сдается, утонуть и лошадь, и всадник. Лучше трогаться в путь на рассвете, в надежде на ясный погожий день в стране вечной сырости. Человек, идущий навстречу судьбе, не должен быть похож на преступника, сбежавшего из темницы и боящегося дневного света. Мужчина, да к тому же испанец, скачет вперед с открытыми глазами, как воин и рыцарь.

Двоих испанских слуг, сопровождавших хозяина, выполнявшего деликатную миссию в Англии, унесла лихорадка, которую обильный болотами Кембридж порождал с такой же неутомимостью, с какой севильские крестьянки рожали детей. Сменившие их слуги-англичане казались нерадивыми и ненадежными. Но кто из сородичей осудил бы их за это, если известно, что Испания готовится нанести удар по Англии? Вообще-то только один из английских слуг испанца находился рядом с ним в то утро: дюжий малый лет пятидесяти, хладнокровный и волевой, умевший управляться с сильными вьючными лошадьми. Испанец не мог запомнить, как его звали, да он особенно и не старался запоминать имена простолюдинов. Его даже раздражала английская манера обращаться со слугами словно с настоящими людьми. Все же испанец снисходительно улыбнулся слуге, поблагодарил его за его мастерство и пришпорил (вероятно, слишком сильно) своего благородного скакуна. Прочь из Англии! Надо быстрее рассказать тем, кто его послал, что они хотят сделать страшную глупость.

Настроение испанца улучшилось, когда он отправился в путь. Его конь разбрасывал копытом грязь на немощеных улицах, как будто тоже хотел поскорее оставить позади вонючий городишко. Скоро они минуют лачуги бедняков и спесивые здания колледжа. Испанец решил бежать через Грантчестерские луга. Даже его сердце невольно тронул этот цветущий край, образчик пасторальной идиллии, чьим украшением, несомненно, являлась прекрасная университетская Королевская церковь… Странная тишина за спиной заставила испанца замедлить езду. Он вдруг понял — его слуга больше не следует за ним, а исчез вместе с вьючными лошадьми. Затем всадник услышал уже другой стук копыт. Он обернулся и впервые почувствовал смертельный страх, увидев преследователей. Его слуга остановил своих лошадей и спокойно ждал чего-то около небольшой рощицы, из которой по направлению к испанцу мчались двое всадников. Один из них — дюжий детина на коренастой сильной лошадке, а его более изящный спутник гордо восседал на сером коне. Расстояние между ними быстро сокращалось. Испанец знал преследующего его всадника. Он слишком поздно понял: его слуга-англичанин, платный агент этого молодого человека, предупредил своего настоящего хозяина об отъезде хозяина мнимого. Да, испанцу стало по-настоящему страшно, но трусом он никогда не был. Он развернул коня, выхватил меч из ножен, выставил его, словно копье, и поскакал навстречу молодому преследователю. Если испанец надеялся смутить противника, то его расчет оказался неверным. В ту же секунду тот также обнажил меч, и они поскакали навстречу друг другу, будто два рыцаря на турнире. Испанец смотрел только на грудь англичанина, готовясь вонзить меч в сердце врага, но совершил ошибку: на какое-то мгновение его взгляд встретился со взглядом англичанина, взглядом холодным и беспощадным, как стальной клинок.

Испанец сделал смертоносный выпад, но в последнюю долю секунды его противник с невероятной ловкостью сумел уклониться от удара и вонзил острие меча в горло испанца. Сила удара была такова, что англичанин с трудом удержал в руке собственный меч. Голова его противника оказалась наполовину отсеченной. Тот упал на шею скакавшей во весь опор лошади, еще сжимая в руке меч. Но в следующее мгновение оружие выпало из обессилевшей руки всадника, сам он слетел на землю, а его правая нога ещё оставалась в стремени. Некоторое время конь продолжал тащить за собой седока, потом остановился. Приятная прохлада разлилась на Грантчестерских лугах. Ярко-синее небо сияло в вышине. Легкий весенний ветерок словно нехотя шевелил траву, и солнечные лучи щедро согревали землю. Речка весело журчала, птички, пережившие зиму, пели, утверждая торжество жизни. В столь прекрасный день Генри Грэшем отмечал свой день рождения — и только что убил человека!

Март 1587 года

Лондон Королевский двор

Долгое время оба всадника неслись опрометью, словно их преследовал сам дьявол, хотя причина была на самом деле в том, что Грэшем просто любил быструю езду и опасность. На всех станциях по дороге от Кембриджа до Лондона его ожидали свежие лошади. Прошла уже неделя с того дня, как он убил испанца.

— Тогда мне было даже полегче, — проворчал Грэшем, когда гонец привез ему вызов ко двору. — Там по крайней мере я точно знал, кто враг.

— Тысячи людей готовы отдать жизнь за приглашение ко двору королевы, — заметил Манион, ненавидевший Кембридж.

Март-апрель 1587 года

Кембридж

В часовне пел хор. Певцов было немного, поскольку для Грэнвилл-колледжа лишь недавно наступили лучшие времена, но пели они здорово. Чистые, красивые голоса благодаря полуоткрытой двери слышались далеко. Видимо, дела Грэшема шли плохо, если его не трогала музыка. Он, часто для своего возраста знавший тяжелые переживания, сбрасывал груз гнетущих эмоций благодаря наслаждению музыкой. Но сейчас он с отсутствующим видом смотрел в окно, выходившее во внутренний двор. Комнаты на одного являлись роскошью в Кембридже. Членам совета нередко приходилось разделять комнаты со студентами. На самом кембриджском дворе покой (если он там и был вообще) нарушал шум, создаваемый рабочими, строившими новый флигель (первые последствия денег, которыми Грэшем подпитывал свой старый колледж). Две недели назад строительные леса обвалились, а на них находились пятеро человек. Один сломал обе ноги, другой — руку.

Грэшем пребывал в меланхолии. Снова и снова перед его мысленным взором появлялось лицо человека, убитого им на лугу.

— Выбросьте его из головы, — ворчал Манион. Он тревожился за хозяина. И почему он так остро все воспринимает? Мало кто знал правду о молодом человеке, с гордый видом шагавшем по улицам Кембриджа и Лондона, будто все окружающее его не волновало. Это была лишь маска, скрывавшая внутренний мир человека, склонного к сомнениям и страданиям. Кажется, лишь Манион знал истинное лицо хозяина.

Апрель 1587 года

Гоа, Плимут, нападение на Кадис

Ее детство в Испании было идиллическим, а ее юность мешала ей замечать нарастающие признаки их разорения. Первый удар постиг их, когда ее беспомощному отцу пришлось отправиться на службу за тридевять земель в Гоа, взяв с собой в ссылку жену и дочь, в край страшной жары, населенный чужим и странным народом, жившим в крайней бедности. В Гоа делали состояния, но ее отец не был на это способен. Для нее же явился испытанием дальний переезд. Затем семья пережила поистине страшный удар — кончину ее отца от какой-то неведомой смертоносной лихорадки, причем большую часть их драгоценных средств перед этим они зря потратили на услуги врачей. Она и сама не понимала, как любила неудачника-отца, пока не потеряла его. Она знала о тяжелом положении своей обожаемой матери, и она решила спасать семью от нищеты, согласившись выйти замуж за французского купца Жака Анри, мрачного толстяка, с которым перед тем виделась всего лишь раз.

Сейчас им с матерью предстояло сесть на огромный корабль «Сан-Фелипе», перегруженный товарами из обеих Индий. В другое время такое длительное и опасное путешествие по морю волновало бы ее, но сейчас другие заботы ее тревожили. Кажется, если бы судно пошло ко дну, она бы это едва заметила. Даже кораблекрушение казалось ей приятнее брака с тучным стариком. Нянька некогда рассказывала ей, что мужчины делают с женщинами, и сейчас ее тошнило при одной мысли об этом. Она никогда не знала близости с мужчиной, и ее пугала перспектива такой близости даже с молодым красавцем. Но с таким человеком, как ее муж… это было бы просто отвратительно!

Анна Мария Люсиль Риа де Сантана ожидала поднятия на борт корабля с непроницаемым видом. Она приняла решение, а проявление эмоций означало слабость, разрушительную для брони, защищавшей ее душу. Пусть жирный купец разделит с ней ложе. Она будет недвижной и холодной, как статуя. А ее ненависть к мужу будет подпитывать ее ненависть к Испании, где и произошло, по ее мнению, настоящее предательство. Несколько поколений ее предков жили здесь и принадлежали к правящему классу, и вот теперь эта страна не колеблясь вышвырнула их, наказав испанца-отца за его женитьбу на англичанке.

Май — 18 Июня 1587

Нидерланды, захват Сан-Фелипе

Правитель Нидерландов Алессандро Фарнезе, герцог Пармский, прочел письмо своего родича Филиппа II Испанского с великим вниманием. Помощники герцога безмолвно ожидали его указаний. Письмо оторвало его от позирования художнику, писавшему портрет герцога. Именно поэтому он красовался сейчас в экстравагантном наряде: при непокрытой голове шею его окаймляли широкие, по моде, брыжи, камзол украшало золотое шитье, причем сам камзол и рукава в кружевах различались по цвету. Однако прежде всего привлекало к себе внимание лицо герцога. Но не прямой нос, коротко стриженные черные волосы или ухоженные борода и усы. Взгляд приковывали темные глаза герцога: в них ощущались какая-то загадочность и глубина, как у человека, много повидавшего и пережившего. Посторонним людям казалось странным, что у него такой грустный взгляд. В конце концов, он являлся внуком императора Карла V, племянником короля Филиппа II, человеком, о котором можно сказать, что он не просто родился в сорочке, а при его рождении мир лежал у его ног. Кроме того, это был человек сильный, красивый и, бесспорно, умный. Чего же ему недоставало? Главу дома Фарнезе уважали не только в Италии, но и во всей Европе. К тому же с самого начала герцог Пармский выбрал для себя карьеру военного. В двадцать шесть лет он служил помощником коменданта во время битвы при Лепанто. Многие молодые люди погибли в той легендарной битве, а те, кто остался жив, покрыли себя неувядающей славой. Ведь именно тогда удалось остановить орды неверных; и победа эта свершилась не ради людей, но во имя Бога.

А потом в тридцать восемь (всего лишь!) лет герцога назначили командующим королевской армией во Фландрии, тревожной провинции, где голландцы-еретики воевали не только с испанцами, своими временными хозяевами, но и с истинной верой. Ему удалось снова завоевать большую часть Фландрии благодаря своей блестящей стратегии, тактике и умению использовать фанатичную преданность своих солдат. Говорили, будто Антверпен станет могилой для этого военачальника, которого ждет унизительное поражение, но он посрамил болтунов, взяв Антверпен. Если многие испанцы считали Дрейка исчадием ада, то не меньше англичан так же оценивали герцога Пармского.

Герцог дочитал письмо, аккуратно сложил и вернул секретарю.