Ф. Стоктон

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ

КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ

КВАЗИФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ

Часы показывали еще только половину второго, а кабинет Главного регистратора несчастий уже был пуст. Это случилось в среду, в день, когда Главный регистратор несчастий уходил домой раньше. Он поставил себе это за правило с тех пор, как возглавил фирму. Мол, клиенты клиентами, но нельзя забывать и о личных интересах. Внимания требовали не только служебные дела, но и домик за городом, особенно в такой погожий летний день, как сегодня. Конечно, среда не была единственным днем, когда Главный регистратор позволял себе покидать кабинет после полудня. Но сам факт, что он выбрал для своих личных дел определенный день недели, немного увеличивал его престиж в глазах подчиненных, и они знали, что личные дела могут оторвать шефа от работы в любое время. Хотя кабинет Главного регистратора был пуст, в других кипела работа. В небольшой комнате, расположенной справа от кабинета шефа, в конторе архивариуса кораблекрушений, находилось пятеро мужчин. Сам архивариус человек весьма приятной внешности, неопределенного возраста - от двадцати пяти до сорока пяти лет, с таким выражением на лице, как будто ему некогда удалось добиться высокого поста, но из-за интриг завистников он вынужден был уйти в отставку. Его лицо выражало тщетность усилий в борьбе за справедливость и полную покорность судьбе. Второй из присутствующих являлся личным секретарем Главного регистратора несчастий. В дни, когда шеф отсутствовал по своим личным делам, он из его кабинета перемещался в кабинет своего приятеля - архивариуса кораблекрушений. Третьим в компании был мужчина средних лет по имени Мадерс. Он недавно подал в фирму прошение о назначении его на должность, занимаемую одним чиновником, который в свою очередь собирался перебраться повыше. Это зависело от того, сумеет ли его приятель, весьма влиятельный человек в графстве, выдвинуть на выборах одного известного политика. Впрочем, этот вопрос фактически был уже решен положительно, и Мадерс, не теряя времени даром, частенько наведывался в контору и знакомился с кругом своих будущих обязанностей. Четвертым в комнате был Джордж Уоттс, служивший присяжным в местном суде. Он пришел со своим шурином, которого из присутствующих никто не знал. Архивариус кораблекрушений снял с себя добротный сюртук, в котором он выходил из конторы пообедать, и надел сильно запятнанную чернилами тужурку. После этого он достал початую коробку гаванских сигар и, открыв ее, произнес: "Угощайтесь, джентльмены. К сожалению, это все, что осталось". Мадерс, Уоттс и его шурин взяли небрежно по сигаре, но с тем видом, который отличает угощаемого от того, кто угощает. Потом коробка была предложена Гарри Ковару, личному секретарю Главного регистратора. Но молодой человек отказался от сигар, сославшись на то, что предпочитает сигареты, пачку которых он извлек из своего кармана. Он не раз уже наблюдал, как эта коробка из-под гаванских сигар, которую он сам же принес своему приятелю после того, как шеф опустошил ее, передавалась по кругу неизменно с шестью, ни больше ни меньше, сигарами. Ковар отлично понимал, что архивариус кораблекрушений не намерен снабжать его бесплатным куревом. Если бы этот джентльмен предложил своим приятелям, которые обычно заглядывали в его кабинет по средам, бумажную упаковку из-под сигар, каждая стоимостью в розницу по пять центов за штуку, или четверть доллара за дюжину, то они были бы не менее рады этому, но архивариусу больше тешило душу положить в пустую коробку шесть сигар, создавая впечатление, что остальные девяносто четыре их импортных коллеги были выкурены. Закурив сигару, архивариус кораблекрушений сел в поворотное кресло спиной к столу и небрежно закинул ногу на ногу, как бы давая всем присутствующим понять, что здесь он у себя дома. Гарри Ковар забрался на высокий табурет, в то время как остальные расположились в трех деревянных креслах. Не успели они обменяться между собой несколькими фразами и сбросить с дымившихся сигар на пол первый пепел, как в коридоре послышались тяжелые шаги и кто-то открыл дверь кабинета Главного регистратора. Гарри Ковар соскочил со своего высокого табурета, положил на него дымящуюся сигарету и бросился в кабинет шефа, закрыв за собой дверь. Через минуту он вернулся в комнату. Архивариус кораблекрушений посмотрел на него вопросительно. - Какой-то тип в матросской робе, - сказал Ковар, взял свою сигарету и снова взгромоздился на табурет. - Я объяснил ему, что Главный регистратор будет только утром. Он сказал, что должен сделать заявление о какой-то катастрофе. Я повторил, что Главный регистратор будет утром. Мне это трижды пришлось ему повторить, пока он не ушел. - Ведь школы не отпускают своих учеников после полудня по средам, - с лукавой улыбкой заметил Джордж Уоттс. - Конечно, нет, сэр, - с чувством заговорил архивариус кораблекрушений, закидывая одну ногу на другую, - человек не должен целыми днями вкалывать, иначе он надорвется. Пусть посетители говорят все, что им заблагорассудится, но так жить нельзя. Иногда работу нужно оставлять. Люди, исполняющие эту работу, нуждаются в отдыхе не менее тех, кто за ней наблюдает. - И больше их, я бы сказал, - заметил Мадерс. - Наши маленькие передышки по средам, - скромно отметил Гарри Ковар, неизбежны, как смерть, она наверняка наступит, а передышки в прочие дни больше похожи на болезни, имеющиеся в различных частях тела, и нельзя быть уверенным, заболеешь ты или нет. Архивариус кораблекрушений выразил на своем лице благосклонную улыбку в ответ на это сравнение, а остальные рассмеялись. Мадерс слышал это не в первый раз, но, не желая портить отношения со своим будущим коллегой, не дал ему понять, что сказанное им ему уже знакомо. - Он набрался подобных идей от своей дьявольской статистики, - сказал архивариус кораблекрушений. - Которая, я полагаю, на него сильно действует, - добавил Мадерс. - Она бы не влияла на него так, - сказал архивариус кораблекрушений, если бы Джон Лейлор (он имел в виду самого Главного регистратора) был на своем месте. И дела здесь пошли бы совсем по-иному. У нас было бы больше силы. - Это так, - заметил Мадерс. - Да и не только это, были бы лучше здания и больше помещений. Кто-нибудь из вас бывал у "Акстера"? Ну так вот, как-нибудь поезжайте туда и взгляните, какие здания у этого департамента. Вильям Грин - это совсем не то, что Джон Лейлор. Вы не увидите его сидящим всю зиму в своем кресле с неизменной зубочисткой в зубах. Если бы я имел здесь власть, я бы сделал такие переделки, что вы бы и здания самого не узнали. Я бы переместил с этого конца здания два кабинета, коридор и парадный вход в другой конец. Я бы закрыл эту дверь, - сказал он, показывая рукой в сторону кабинета Главного регистратора, - и если Джон Лейлор захотел бы сюда зайти, ему пришлось бы идти с другого конца, как и всем людям. Гарри Ковара осенила при этом мысль, что в таком случае здесь не будет и самого Джона Лейлора, но он не стал прерывать говорившего. - И более того, - продолжал архивариус кораблекрушений, - я бы закрывал все управление по субботам в двенадцать часов. Так, как сейчас это делается, человек не имеет возможности заняться своим частным делом. Положим, я намерен купить участок земли и хочу поехать посмотреть на него, или, предположим, любой из вас, джентльмены, работал бы здесь и мечтал о покупке земельного участка и захотел бы поехать взглянуть на него. Ну и что же вы сделаете? Вы не желаете ехать в воскресенье, а когда же вы соберетесь поехать? Надо сказать, что никто из присутствующих и мысли не имел о покупке земельного участка, даже квадратного дюйма земли, если речь не шла о земле для цветочного горшка, но тем не менее все согласились с тем, что при нынешнем положении дел у человека действительно не остается времени на личные нужды. - Да, от Лейлора ждать нечего, - заключил архивариус кораблекрушений. Однако была одна вещь, которую этот джентльмен всегда мог ждать от Джона Лейлора. В те минуты, когда архивариусу во время делопроизводства, окруженному группой клиентов, удавалось произвести на них впечатление важности своей персоны и они начинали понимать, что для завершения дела к нему нужно относиться почтительно, на пороге кабинета неизменно появлялся Джон Лейлор и обращался с архивариусом таким образом, словно давал понять присутствовавшим, что тот был всего-навсего клерком, и не более, и что он, регистратор, является главой управления. Подобных унижений архивариус кораблекрушений никогда не забывал. Наступила недолгая пауза, и Мадерс произнес: - Я полагаю, вам страшно наскучили все эти бесконечные истории о кораблекрушениях, которые вам приходится слушать от приходящих клиентов. Мадерс хотел перевести беседу в другое русло, потому что, хотя он и желал остаться в хороших отношениях с будущими подчиненными коллегами, не хотел оказаться вынужденным высказываться против Джона Лейлора. - Нет, сэр, - ответил архивариус кораблекрушений, - не наскучили. Я пришел сюда не скучать и, пока я возглавляю эту контору, не намерен этим заниматься. Старые, просоленные морские волки, которые приходят сюда с докладом о своих погибших судах, никогда не рассказывают мне свои скучные бесконечные истории. Первое, что я делаю, - это даю им понять, что мне от них нужно, и ни на йоту больше. Пока я веду здесь дела, еще ни один из них не сказал лишнего. Случается, что иногда в кабинет заходит Джон Лейлор, сует свой нос в наши дела, ему, видите ли, хочется услышать всю историю от начала до конца, которая чистая ложь и чепуха, поскольку Джон Лейлор понимает в кораблекрушениях столько же, как, скажем... - Как в эпидемии в районе озера Джордж, - вставил Гарри Ковар. - Или как в любом вопросе своих дел, - сказал архивариус кораблекрушений, - и если ему взбредет в голову вмешаться, то все дело становится в тупик, если какой-нибудь второй помощник каботажной шхуны поведал ему всю историю, с того момента, как однажды утром он заметил берег, и до того, как на следующий день после полудня они выбрались на сушу. Итак, я не согласен с подобной чепухой. На свете нет человека, который смог бы мне поведать что-нибудь новое о кораблекрушениях. Я сам в море никогда не бывал, да это и не обязательно, а если бы я и отправился в море, то едва ли меня бы постигло кораблекрушение. Но я прочитал о всех видах кораблекрушений, которые когда-либо происходили. Как только я поступил в эту контору, я заставил себя заняться этой проблемой. Я прочитал "Робинзона Крузо", "Гибель Гровекора", "Потопление "Ройял Джорджа"", о кораблекрушениях из-за смерча, цунами и других причин, которые могут превратить судно в щепки, я классифицировал каждый вид катастрофы и отнес его в соответствующую рубрику. И теперь, когда я сталкиваюсь с каким-либо кораблекрушением, я уже знаю, к какой рубрике оно относится, и знаю о нем все. И вот, когда приходит клиент с докладом о гибели судна, первое, что ему следует сделать, - это заткнуться со своей историей, встать и начать честно отвечать на некоторые мои вопросы. Через пару минут я уже знаю, какого рода кораблекрушение он потерпел, и, после того как он сообщит мне название своего судна и кое-какие подробности, он может идти. О его кораблекрушении я знаю все и пишу отчет о происшедшем намного лучше, чем он, стоя здесь и болтая три дня и три ночи. Деньги, вырученные нашими сборщиками налогов, благодаря системе, которую я разработал в этой конторе, невозможно выразить в цифрах. Шурин Джорджа Уоттса стряхнул пепел со своей сигары, задумчиво глянул на тлевший еще огонь и произнес: - Я понял вас, что не существует видов кораблекрушений, которые вы бы не знали? - Да, именно это я имел в виду, - ответил архивариус кораблекрушений. - Думаю, - ответил шурин, - я бы мог рассказать вам об одном кораблекрушении, к которому лично причастен и которое не вписывается ни в одну из ваших рубрик. Архивариус кораблекрушений отбросил в сторону потухший окурок сигары, засунул обе руки в карманы брюк, вытянул ноги и пристально посмотрел на человека, который высказал столь неосмотрительное заявление. Со снисходительно-одобряющей улыбкой на лице он произнес: "Хорошо, сэр, я готов выслушать ваш рассказ об этом, но вы не успеете поведать и четверти его, как я вас прерву и сам доскажу вашу историю до конца". - Это уж точно, - заметил Гарри Ковар, - дальше история помчится, словно локомотив по рельсам. - Ну тогда, - сказал шурин Джорджа Уоттса, - я расскажу ее. И он начал: - Это было два года назад, в первый день того месяца, когда я отплыл в Южную Америку на "Томасе Хайке". Тут архивариус кораблекрушений взял огромный реестр и открыл страницу на букву "Т". - Об этом случае в вашу контору не сообщалось, - сказал шурин, - и вы не найдете его в ваших делах. - Возможно, у "Акстера"? - спросил архивариус, закрывая книгу и ставя ее на место. - Об этом не знаю, - ответил шурин, - я никогда не был у "Акстера" и не просматривал их реестры. - Да в этом и нет необходимости, - сказал архивариус, - у "Акстера" хорошее здание, но у них нет такой системы учета погибших судов, как у нас. - Вполне возможно, - ответил шурин и продолжил свою историю: - "Томас Хайк" был небольшим пароходом в шестьсот тонн, он совершал рейс из Олфорда в Вальпараисо с грузом, который в основном состоял из чугуна в чушках. - Чушки для Вальпараисо? - спросил архивариус кораблекрушений, нахмурил брови и сказал: - Продолжайте. - Это было новое судно, - продолжал рассказчик, - построенное с водонепроницаемыми отсеками, что, кстати, не совсем обычно для судов такого класса, но оно было именно таким. Я сам не моряк и в судах ничего не смыслю. Я был пассажиром, со мной был еще один, по имени Вильям Андерсон, с сыном Сэмом, мальчиком лет пятнадцати. Мы направлялись в Вальпараисо по делу. Не помню, сколько дней мы уже находились в море, а также и то, в каком месте океана мы были, но это произошло где-то у побережья Южной Америки, когда однажды темной ночью, во время тумана, когда я спал, мы, насколько мне известно, врезались в пароход, который шел на север. Как мы умудрились это сделать, когда вокруг нас места было достаточно, чтобы свободно могли пройти все суда мира, я не знаю, но так случилось. Когда я выскочил из каюты на палубу, то другого судна уже видно не было, больше мы его не видели. Затонуло оно или добралось до порта, сказать не берусь. Вскоре мы выяснили, что в носовой части "Томаса Хайка" некоторые листы обшивки здорово вмяты и что судно заглатывает воду, словно жаждущий пес. Капитан приказал закрыть передние водонепроницаемые переборки и включить насосы. Но это не помогло. Носовой отсек наполнился водой, и "Томас Хайк" зарылся в воду. Его палуба стала наклонной, как сторона холма, а гребной винт задрался вверх и стал бесполезным, хотя машина парохода работала. Капитан приказал срубить мачты, надеясь, что это хоть как-то облегчит пароход. Но толку от этого было мало. На море были большие волны, они свободно вкатывались на пароход по наклонной палубе, словно на пляж. Капитан отдал команду крепко заколотить все люки трюмов, чтобы в них не проникла вода. Теперь попасть внутрь парохода можно было лишь через дверь рубки на корме. Заделывание всех отверстий на верхней палубе оказалось опасным делом: палуба носовой частью круто уходила в воду, и если бы кто-то из матросов соскользнул по ней, то угодил бы прямо в открытый океан. Но матросы завязали вокруг пояса веревки, чтобы подстраховать себя. Довольно быстро они сумели закрыть все отверстия на палубе: пароход теперь напоминал бутылку. Дымовая труба, которая находилась впереди кожуха машинного отделения, была снесена за борт реем, когда рубили мачты, и теперь вода заливала чрево парохода через это большое отверстие. Его пришлось забить старыми парусами и заколотить досками. Страшно было смотреть, как судно, уйдя под воду носом, с высоко задранной кормой раскачивалось среди гигантских волн. Если бы не водонепроницаемые переборки парохода, которые остались неповрежденными, то "Томас Хайк" пошел бы ко дну, как чугунный утюг. После полудня того дня, когда произошло столкновение, ветер утих, и волнение значительно снизилось. Капитан вполне был уверен в том, что мы благополучно сможем в таком положении продержаться на плаву, пока к нам не подойдет какое-либо судно, чтобы снять нас с борта. На кормовом флагштоке мы подняли перевернутый флаг (сигнал бедствия), да если даже кто-нибудь и увидел такое зрелище, какое представлял собой "Томас Хайк", то и без этого сигнала суда подошли бы к нему ради чистого любопытства. Мы пытались разместиться как можно удобнее, но из-за страшного крена сделать это было не легко. Ночью мы услышали какой-то грохот и скрежет, доносящиеся из трюма. Нам показалось, что крен судна увеличился. Вскоре капитан сообщил, что груз чугунных чушек переместился к носу, еще немного, и он проломит переборки, и наш пароход, наполнившись водой, камнем пойдет ко дну. Капитан приказал всем пробраться к шлюпкам и покинуть судно как можно скорее. Спустить шлюпки на воду оказалось делом довольно несложным. Матросам даже не пришлось спускать их за борт, они просто опустили их на палубу, и шлюпки соскользнули по наклонной плоскости в воду. Шлюпки были привязаны веревками, чтобы их не унесло, пока шли все необходимые приготовления. Когда три шлюпки с запасом питьевой воды и продовольствия на борту были готовы, начали посадку. Вильям Андерсон со своим сыном и я никак не могли решиться сесть в шлюпку, чтобы, покинув наш бедный пароход, оказаться в открытом море. Хотя это и были самые большие шлюпки из тех, что имелись на борту, они казались жалкими и беспомощными в безбрежном океане. Наш пароход казался куда более надежным, и к тому же заметить его было намного легче, чем шлюпку, которую могло отнести ветром бог знает куда. Тем временем грохот в трюме прекратился, и мы предположили, что груз перестал смещаться. Обдумав наше незавидное положение, мы все же решили, что будет безопаснее остаться на судне. Капитан пытался уговорить нас сесть в шлюпку, но вскоре убедился, что это бесполезно. - Если хотите пойти ко дну, дело ваше, а я умываю руки. Еще он добавил, что на корме есть небольшая шлюпка и что нам лучше держать ее наготове, если наше положение ухудшится настолько, что заставит нас покинуть корабль. С этими словами капитан поспешил сесть в шлюпку, и она отвалила, дабы не быть затянутой в водоворот, если судно пойдет ко дну. Оставшись втроем на борту, мы стали спускать на воду шлюпку. При этом мы обвязались веревками, следуя примеру тех, кто только что покинул пароход. Мы погрузили в нее вещи, которые, как мы считали, нам понадобятся. Потом мы забрались в рубку и стали дожидаться утра. Это была довольно странная рубка, с покатым, словно крыша дома, полом. Но мы расселись по углам и чувствовали себя вполне сносно. Горела подвесная лампа, и внутри было гораздо уютней, чем снаружи. Однако чуть забрезжил рассвет, мы снова услыхали в трюме грохот и скрежет, а нос "Томаса Хайка" стал опять погружаться все глубже и глубже. Вскоре передняя переборка, которая обычно находится в вертикальном положении, оказалась у нас под ногами, и лампа теперь висела на стене, в которую превратился потолок. Нам показалось, что настало время выбираться из нашего убежища. В рубке были привинченные к полу скамьи, с их помощью мы вскарабкались на трап, ведущий в рубку, и спустились по нему вниз, вместо того чтобы подняться, как это бывает в обычном положении. Выбравшись из рубки, мы увидели перед собой часть нашей палубы, стоящей вертикально, наподобие стены дома, построенного на воде, как, рассказывают, дома в Венеции. Шлюпка, которую мы привязали длинной веревкой к двери рубки, теперь спокойно плавала в двадцати футах под нами. Мы подтянули ее так близко, насколько оказалось возможным, и стали опускать вниз на веревке нашего Сэма. После долгих раскачиваний он наконец попал в шлюпку и, взяв весла, пытался удержать ее прямо под нами, пока мы по веревке спускались вниз. Оказавшись в лодке, мы перерезали канат и стали грести что есть сил. Отплыв на безопасное, с нашей точки зрения, расстояние, мы остановились, чтобы взглянуть на "Томаса Хайка". Держу пари, никто из вас не видел в своей жизни ничего подобного. Судно погрузилось в воду на две трети и стояло вертикально, вверх кормой. Руль теперь находился на уровне марселя, а гребной винт обнажился. Груз в трюме настолько сместился к носу, что судно почти перевернулось. Пойти ко дну мешал лишь воздух между переборками отсеков, куда не проникла вода. Довершением к этому плачевному зрелищу был перевернутый флаг, обозначающий сигнал бедствия, который развевался на кормовой мачте. Уже рассвело, но мы почему-то еще не видели остальных шлюпок. Мы предполагали, что они не станут отплывать очень далеко, а отойдут лишь на безопасное расстояние, чтобы дождаться рассвета. Но очевидно, все были до того напуганы, что гребцы старались вовсю и оказались теперь значительно дальше, чем рассчитывали. Итак, мы весь день оставались в шлюпке и не спускали глаз с "Томаса Хайка". Судно держалось на плаву и, казалось, больше не собиралось погружаться в воду. Не имело смысла трогаться с места, так как мы не знали, куда плыть. К тому же мы думали, что с проходящего мимо судна скорее заметят торчащую из воды корму парохода, чем нашу крошечную шлюпку. Запасов у нас было вроде бы достаточно, и мы решили поочередно стоять на вахте, дав возможность другим отдыхать. На следующее утро картина была все та же. Правда, теперь на море была небольшая зыбь, и пароход покачивался на волнах, но держался все так же прямо. Следующая ночь была похожа на предыдущую, однако утром мы обнаружили, что нас отнесло на почтительное расстояние от "Томаса Хайка", который, впрочем, пребывал в том же положении, подобно бую, поставленному на отмелях. Мы по-прежнему не видели ни одной шлюпки и почти уже не надеялись их увидеть. Скудный завтрак, состоящий из сухарей и остатков вареного мяса, отнюдь не способствовал хорошему настроению. Мы сидели, умирая от тоски, когда Вильям Андерсон сказал: - Слушайте, мы будем полными дураками, если так и будем здесь сидеть, дрожа от холода и питаясь этими паршивыми сухарями, в то время как в двух шагах от нас полно еды и есть все, чтобы согреться. Если пароход продержался на плаву двое суток, он с таким же успехом может продержаться еще неизвестно сколько, а мы могли бы вернуться и взять все, что нам нужно. - Отлично, - согласился я, так как уже устал от безделья. Сэм тоже поддержал это предложение. Итак, мы отправились на судно и подошли к самой палубе, которая, как я уже говорил, теперь стояла вертикально, подобно стене дома. Дверь рубки единственное отверстие в палубе - находилась в двадцати футах над нами, и веревки, которые мы привязали к поручням трапа в рубке, свисали вниз. Сэм, довольно проворный малый, забрался по одной из веревок наверх, а потом, завязав на ней несколько узлов на расстоянии фута один от другого, бросил веревку нам, так как ни я, ни Вильям Андерсон не смогли бы забраться по веревке, если бы на ней не за что было ухватиться руками. Огромных трудов стоило нам влезть по канату вверх, тем не менее наконец мы оказались у трапа. Когда мы добрались по трапу до пола у рубки, который, как вы слышали, находился теперь перпендикулярно, как стена, мы вынуждены были воспользоваться мебелью, надежно привинченной к полу, чтобы оказаться у переборки, служившей теперь полом. Рядом с переборкой находилась небольшая комнатка, кладовая стюарда, в которой мы обнаружили изрядные запасы провианта, сваленного теперь в большую кучу. Коробки с бисквитами, консервные банки, многочисленные бутылки в оплетках представляли собой беспорядочное нагромождение в одном углу кладовой, все содержимое ящиков смешалось. Вильям Андерсон и я бросились отбирать то, что нам могло понадобиться, а Сэму велели пробраться в какую-нибудь из кают, находившихся по четыре с каждой стороны рубки, и принести несколько одеял и простыней, из которых мы могли бы соорудить себе навес, так как днем в лодке было жарко, а ночью холодно. Собрав все, что считали нужным, Андерсон и я пробрались к себе в каюты, чтобы забрать все, что хотели спасти. Сборы были в самом разгаре, когда Сэм, который находился в дверях рубки, громко сообщил, что начинается дождь. Сначала я хотел крикнуть ему: "Захлопни дверь в рубку, чтобы вода не попала внутрь!" Но потом передумал и чуть не расхохотался над такой нелепостью. Над входом в рубку была небольшая надстройка, с одного края которой имелась дверь. В том положении, в котором сейчас находилось судно, надстройка была прямо над входом в рубку, так что дождь никак не мог проникнуть внутрь. Вскоре мы услышали, как дождь вовсю забарабанил по корме. Мы взобрались на трап и выглянули наружу. Вокруг была густая пелена дождя, какую можно увидеть только в тропических широтах. - Как здорово, что мы здесь, - заметил Андерсон. - В шлюпке мы бы давно потонули в такой ливень. Я с ним полностью согласился, и мы решили переждать внутри парохода, пока кончится дождь. Это произошло только спустя четыре часа. Когда мы выглянули наружу, то увидели, что наша шлюпка почти до краев полна воды и осела настолько, что, если бы кто-нибудь из нас попробовал влезть в нее, она незамедлительно пошла бы ко дну. - Вот дела так дела, - сказал Андерсон и добавил: - Ничего не остается делать, как сидеть, где сидим. Я подозреваю, что в душе он был чрезвычайно рад этому обстоятельству. Можно понять человека, который провел в лодке безвылазно два дня и две ночи. По крайней мере спорить на эту тему было бесполезно, и мы принялись устраиваться в своем убежище. Мы притащили из каюты несколько матрасов и подушек и, когда стало совсем темно, зажгли лампу, предварительно наполнив ее прованским маслом, не найдя в кладовой ничего более подходящего. Ночью мы отлично выспались, ничто не потревожило нашего сна, если не считать того, что, переворачиваясь на другой бок, Вильям Андерсон каждый раз поднимал голову и пускался в рассуждения о том, насколько здесь лучше, чем в этой "проклятой посудине". Встав на следующее утро, мы отменно позавтракали, даже приготовили чай с помощью спиртовой горелки, используя вместо спирта бренди. После завтрака мы с Андерсоном решили отправиться в капитанскую каюту в кормовой части, которая теперь находилась довольно высоко. Надо было посмотреть, нельзя ли чего-нибудь спасти, когда подойдет какое-нибудь судно и выручит нас. Однако мы лазали не так блестяще, как Сэм, и оказались в затруднительном положении. Сэм сообщил, что где-то в первом отсеке за переборкой он видел лестницу, и, так как мальчишка сгорал от желания попасть в капитанскую каюту, мы милостиво позволили ему сходить и принести ее. Под нами в переборке была задвижная дверь, и мы отодвинули ее настолько, чтобы Сэм мог беспрепятственно спуститься вниз. Словно обезьяна, он ловко пролез в следующий отсек. Это было не особенно трудно, хотя нижняя часть отсека, за которым следовало машинное отделение, находилась ниже ватерлинии. Сэм сразу же отыскал лестницу, с одного конца которой были железные крючья, и в тот момент, когда он передавал ее нам, что сделать было очень непросто, потому что ему приходилось взбираться на все, что попадалось под руку, лестница опрокинулась, и один из крючьев угодил прямо в стекло иллюминатора. Хотя стекло было толстое и прочное, тяжелая лестница разбила его вдребезги. К несчастью, иллюминатор находился как раз ниже ватерлинии, и в дыру тут же хлынула вода. Мы стали бросать Сэму одеяла, чтобы он заткнул ими иллюминатор. Добраться до него было нелегко, и, когда ему наконец удалось это осуществить, затея оказалась бесполезной, так как вода била с такой силой, что удержать в иллюминаторе пробку из одеял не было никакой возможности. Мы испугались, что Сэм захлебнется от стремительно прибывающей воды, и велели ему выбираться из отсека как можно быстрее. Он снова поднял лестницу и, зацепив ее за дверь, вскарабкался наверх. Взглянув вниз, в отсек, мы убедились, что еще немного, и вода зальет отсек полностью, и задраили дверь как можно плотнее. Тогда Вильям Андерсон мудро заметил, что судно все глубже будет погружаться, по мере того как будет прибывать вода, которая скоро достигнет дверей рубки, и что нам лучше покинуть рубку и задраить вход как можно плотней. По лестнице, добытой Сэмом, мы выбрались наверх и принялись задраивать дверь в рубку. Мы делали это так добросовестно, что вода вряд ли бы просочилась наверх. Над трапом, ведущим в рубку, были также двойные створчатые двери, закрывавшиеся горизонтально, когда судно находилось в обычном положении, - ими пользовались только в ненастную погоду. Их мы тоже плотно закрыли, обеспечив таким образом двойную защиту против воды. Однако прежде нам пришлось законопатить щели в двери рубки, для чего мы использовали полосы, отрезанные карманным ножом от простыней. Потом мы уселись на ступеньках трапа и стали ждать, что будет дальше. Двери всех кают были распахнуты, так что мы могли видеть сквозь толстые стекла иллюминаторов, что судно погружается все глубже и глубже. Сэм забрался в одну из кают и сообщил, что вода только подбирается к корме. Однако, взглянув вскоре на иллюминаторы в кормовой части, мы увидели, что они снаружи уже залиты водой, которая все прибывала и прибывала. Свет пробивался внутрь теперь с трудом, свидетельствуя о том, что мы опускаемся в воду. - Чертовски здорово, что сюда вода не просачивается, - заметил Вильям Андерсон. Он был неисправимым оптимистом и старался видеть во всем светлую сторону. Однако я почему-то не почувствовал радости, когда, взглянув на кормовой иллюминатор, увидел воду вместо неба. Я становился все мрачнее и мрачнее по мере того, как мы погружались. Однако мы все еще могли что-то видеть вокруг, просто удивительно, сколько света проникает сквозь толщу воды! Спустя некоторое время мы заметили, что темнее не становится, и Вильям Андерсон радостно закричал: - Ура, мы перестали погружаться! На что я мрачно заметил: - Какая разница? Ведь над нами тридцать, или сорок футов воды, или больше, насколько мне известно. - Возможно, - согласился Вильям Андерсон. - Но зато ясно, что, сколько воды попало, столько и попало, и, насколько мы осели, настолько и осели. - Какое это имеет значение? - возразил я. - Тридцать или сорок футов над нами ничуть не лучше, чем тысяча, раз мы почти на дне. - На дне? Каким же образом вы собираетесь оказаться на дне, когда сюда не проникает вода? - вскричал Вильям Андерсон. - ...И воздух, - добавил я, - насколько я понимаю, люди тонут, когда им нечем дышать. - Любопытно получается: утонуть в океане и при этом остаться сухим, как щепка, - заметил Вильям Андерсон. - Но нам не о чем беспокоиться - воздуха нам должно хватить надолго, ведь кормовой отсек - самый большой на судне, и в нем уйма воздуха. В кормовом отсеке трюма нет ничего, кроме швейных машин. Я видел, как их грузили. Чугунные чушки находятся в основном посередине или по крайней мере ближе к ней от кормового отсека. Так что никакой груз не оставляет столько свободного воздуха, как швейные машины. Они в легкой деревянной упаковке, а не в ящиках и едва занимают половину всего свободного пространства. Вокруг них сплошной воздух! Приятно, когда трюм не заполнен целиком тюками хлопка или мешками с пшеницей. Возможно, это в самом деле приятно, но какой смысл в этом? К тому же Сэм, который тем временем обшаривал рубку, интересуясь, как обстоят дела, сообщил, что течь в двери опять возобновилась и еще вода просачивается у металлических иллюминаторов. - Хорошо, что мы больше не погружаемся, - опять торжествовал Вильям Андерсон. - Иначе большое давление воды раздавило бы эти толстые стекла. А так нам остается заделать все щели. Чем больше мы будем заняты делом, тем бодрее будем себя чувствовать. Мы нарезали еще полосок ткани и начали заделывать все щели, которые только могли обнаружить. - Как нам повезло, что Сэм нашел эту лестницу, - снова воскликнул Вильям Андерсон. - Иначе как бы мы смогли добраться до иллюминаторов в кормовых каютах? А так прислонишь ее к нижней ступеньке трапа, которая, правда, стала верхней, и можно дотянуться до чего угодно в рубке. Мне же пришло в голову совсем обратное: было бы гораздо лучше, если бы Сэм вовсе не находил никакой лестницы, но я не хотел омрачать хорошего настроения Вильяма и промолчал... - А теперь, если не ошибаюсь, сэр, - произнес рассказчик, обращаясь к архивариусу кораблекрушений, - вы, кажется, сказали, что могли бы докончить эту историю сами. Может, вы прямо с этого места и начнете? Архивариус выглядел явно озадаченным - похоже было, что он забыл о своем обещании. - Нет, пожалуй, - пробормотал он. - Доскажите лучше вы сами. - Хорошо, - сказал шурин Уоттса. - Итак, я продолжаю. Мы заделали все щели и сели ужинать, так как были очень голодны, потому что не пообедали. Мы не стали ни готовить чай, ни зажигать лампу, ведь это отняло бы у нас драгоценный воздух, но, несмотря на это, наш ужин был довольно недурен для людей, тонущих в открытом океане. - Больше всего меня волнует вот что, - заговорил Андерсон. - Если над нами сорок футов воды, то наш флаг наверняка не виден на поверхности. Если бы перевернутый флаг торчал из воды, с проходящего мимо судна его заметили бы и поняли, что тут что-то не так. - Если это все, что вас заботит, - вставил я, - вы будете спокойно спать. Но если с корабля флаг и заметят, то как они догадаются, что мы здесь, а если и догадаются, то как они нас вытащат? - Что-нибудь придумают, - жизнерадостно сказал Андерсон. - На моряков можно положиться. И мы легли спать. Наутро воздух в той части рубки, где мы находились, свежим назвать было нельзя, и тогда Андерсон сказал: - Я знаю, что надо делать. Надо перебраться в кормовые каюты, где воздух чище. Сюда мы будем приходить есть, а потом опять отправимся в каюты дышать свежим воздухом. - А что мы будем делать, когда и там воздух кончится? - невинно поинтересовался я у Вильяма, у которого был вид человека, собирающегося провести здесь все лето. - А... Что-нибудь придумаем, - сказал он. - Излишество в потреблении кислорода так же вредно, как и во всем остальном. Когда здесь кончится весь воздух, мы сможем прорезать дырки в трюм и выпустим воздух оттуда. А если мы будем экономить, его хватит еще бог знает на сколько. На ночь мы разошлись спать по каютам, используя вместо койки заднюю стену. К полудню следующего дня мы почувствовали, что в рубке совсем нечем дышать, и изъявили желание глотнуть свежего воздуха. Мы добрались до переборки и сверлом, найденным в кладовой, просверлили три отверстия в полу, который теперь стал одной из стен, так же как корма с двумя иллюминаторами - потолком, как я уже упоминал. Потом каждый припал к своему отверстию, наслаждаясь воздухом, поступающим из трюма. - Это просто замечательно! - сказал Вильям Андерсон. - Мы должны благодарить судьбу, что трюм не загружен треской или мылом. Ничто не пахнет так приятно, как новые швейные машины! По совету Вильяма мы сделали себе пробки, чтобы затыкать отверстия на то время, пока мы "переваривали" очередную порцию воздуха. - Теперь, - говорил Вильям Андерсон, - нам нет надобности возвращаться в наши неудобные каюты. Мы можем остаться здесь и, устроившись со всеми удобствами, вдыхать свежий воздух, когда захочется. - И на сколько же, как вы считаете, хватит воздуха в трюме? поинтересовался я. - На сколько угодно, если мы будем расходовать его так же экономно. А когда он перестанет поступать через эти отверстия, а это, я думаю, все-таки случится рано или поздно, мы сможем выпилить большую дыру в полу, спуститься в трюм и дышать там вволю. Вечером мы проделали отверстие примерно в квадратный фут, чтобы было чем дышать, когда мы уляжемся спать, но спускаться в трюм мы не стали, так как он был заставлен швейными машинами. На следующий день мы с Сэмом время от времени опускали голову вниз, чтобы вдохнуть порцию свежего воздуха. Однако Андерсон был этим не очень доволен, так как считал, что не следует излишествовать, дабы растянуть оставшиеся запасы воздуха в трюме насколько возможно дольше. - Что толку экономить воздух, когда мы все равно рано или поздно задохнемся в этом плавучем гробу? - спросил я Вильяма. - Что толку? - воскликнул он. - Разве у нас не предостаточно бисквитов, мясных консервов и запасов воды, не говоря уже о вине и бренди, чтобы немного поднять настроение, разве у нас нет замечательных матрасов, чтобы спать? Так почему бы нам не наслаждаться жизнью, насколько это возможно? - Единственное, чего я хочу, это выбраться из этой ловушки. Мысль о том, что мы заперты здесь, под толщей воды, невыносима. Уж лучше попытаться выбраться отсюда и плавать на поверхности, найдя какой-нибудь обломок. - Об этом и не мечтайте, - произнес Вильям. - Как только мы откроем дверь или иллюминатор, вода хлынет сюда с такой силой, что мы пойдем ко дну прежде, чем успеем выбраться. И что бы вы стали делать на поверхности? Вряд ли вы сумеете найти какой-нибудь обломок, чтобы удержаться на плаву. А если и найдете, то, думаю, без пищи вы все равно долго не протянете. Нет, сэр, единственное, что надо делать, это наслаждаться комфортом, и вы увидите, произойдет что-нибудь такое, что поможет нам выбраться отсюда. Спорить с Андерсоном было бесполезно, и я больше не сказал ни слова на эту тему. Что касается Сэма, то он проводил досуг у иллюминаторов каюты. Видимость была гораздо лучше, чем может показаться, и мы могли наблюдать за рыбами и даже дельфинами, проплывающими мимо и недоумевающими, отчего наше судно висит между дном и поверхностью океана вниз носом. Сэма очень беспокоило то, что меч-рыбе могло прийти в голову протаранить иллюминатор и тогда бы нам определенно настал конец. Он то и дело кричал: "Вот она!" И каждый раз, когда я вскакивал с места, он говорил: "Нет, это дельфин". Я всегда считал, что было бы гораздо лучше, если бы мальчишки с нами не было вовсе. В ту ночь наш пароход раскачивался и двигался сильнее, чем тогда, когда мы только что оказались его пленниками. - Должно быть, наверху сильное волнение, - высказал предположение Андерсон. - И если бы мы были там, нам несдобровать. А внизу, как в колыбели, и, кроме того, можно сделать вывод, что мы не очень далеко от поверхности, иначе бы качка совсем не ощущалась. Около полудня на следующий день мы вдруг почувствовали, что пароход вздрогнул и его как следует тряхнуло, и мы услышали далеко под нами страшный грохот и скрежет, от которого мурашки пошли по коже. Первое, что пришло мне в голову, это то, что мы ударились о дно, но Вильям сказал, что в таком случае не было бы так светло, а потемнело бы, если бы мы погрузились глубже. Вскоре грохот прекратился, и нам показалось, что в рубке не только не становится темнее, а наоборот. Сэм, находившийся у иллюминатора, закричал: "Небо!" И в самом деле, мы совершенно ясно увидели сквозь иллюминаторы голубое небо! Потом судно перевернулось, приняв свое естественное положение, и мы оказались стоящими на полу. Рядом со мной находилась дверь в каюту и, заглянув туда, я увидел, как сквозь мокрые стекла иллюминаторов внутрь пробивается солнечный свет. Ничего лучшего я еще в жизни не видел! Вильям Андерсон одним прыжком очутился у иллюминатора и, отвинтив его, распахнул настежь. Мы считали, что воздух в каюте вполне пригоден, чтобы дышать, но теперь, когда снаружи ударила свежая струя, мы поняли, какая была разница. Вильям высунул голову и принялся ею вертеть во все стороны. - Пароход почти совсем всплыл! Мы можем открыть дверь рубки. Все трое бросились к трапу, который теперь принял нормальное положение, и в считанные секунды дверь была распахнута. Выглянув наружу, мы убедились, что судно находится почти в том же положении, как и в тот момент, когда капитан и остальные садились в шлюпки, хотя палуба теперь не была такой покатой, как тогда. - Знаете, что произошло? - воскликнул Вильям после минутного размышления. - Из-за этой качки прошлой ночью груз чугунных чушек в носовой части перемещался из стороны в сторону, железные крепления расшатались и под тяжестью чугуна подались, и груз, проломив борт, пошел ко дну. А потом мы всплыли. Разве я не предсказывал, что что-нибудь подобное произойдет? - Дальше я буду краток. На следующий день нас подобрало судно, шедшее с грузом сахара на север, и мы были целыми и невредимыми доставлены в Олфорд. Там мы разыскали капитана парохода и экипаж, которых после трех или четырех дней скитаний подобрал один корабль. После этого он отправился на наши поиски, но вернулся ни с чем, так как наш пароход ушел под воду. - А теперь, сэр, - обратился шурин Уоттса к архивариусу, - попробуйте отнести этот случай к какой-нибудь группе кораблекрушений. - Джентльмены, - произнес архивариус, поднимаясь с места. - Однако уже четыре часа, пора закрывать контору.