КАК только Борис Карцев узнал, что отряд, в котором он должен был участвовать в качестве зоолога, вышел в экспедицию уже два для назад, в нем сразу поколебалось состояние уверенности в ходе событий. Минуту назад все было ясно и просто. Он прибыл в прекрасном настроении, полный планов и надежд. Солнечный город встретил его теплым дыханием ясного летнего утра. Ожидался раскаленный день с размякшим от жары асфальтом и пустынными площадями. Но снежные вершины, сияющие в перспективе улиц, напоминали о прохладе горных ущелий, о ледяных потоках, прыгающих по камням. Ему не приходило в голову, что поездка отодвинется на неопределенный срок и он надолго застрянет в городе для организации самостоятельного выезда вдогонку за экспедицией.

Секретарша с участливой улыбкой смотрела на обескураженное лицо Бориса, ожидая его расспросов.

— Уже два дня назад… — пробормотал Карцев. — Почему же меня не предупредили?

ВЕТЕР дул с востока — сухой, горячий, не приносящий облегчения от палящего зноя. В окно лаборатории было видно, как он треплет зелень посевов, ровными рядами идущую по направлению к подножиям гор. Дальше тянулся пейзаж, похожий на этюд, написанный в широкой, свободной манере: бугры сыртов однотонно бурого цвета, за ними — зеленая полоса кустарников на предгорьях, уходящая длинными языками в ущелье, еще дальше — красно–бурые громады скал и над ними — бледноголубые остроконечные снеговые вершины, сияющие под раскаленным солнцем.

— Как дела? — спросил Петренко, не поднимая головы от микроскопа.

Женя пожала плечами, задумчиво разглядывая знакомый пейзаж за окном.

— Все то же, — ответила она помолчав.

— Как последний анализ?

ДОРОГА до станции отняла почти двое суток.

Павел Березов проявил себя энергичным и расторопным руководителем поездки. Да и передвигаться оказалось легче, чем предполагал Борис. Он был в этих местах еще во время войны и запомнил все трудности передвижения, начиная с нехватки машин и вьючных лошадей и кончая низкой квалификацией шоферов… Теперь все было иначе. До Рыбачьего их доставил великолепный многоместный автобус, совершавший регулярные ежедневные рейсы. Далее они устроились на машине Академии наук, отправлявшей груз в Тянь–шаньскую базу. Трудной была только вьючная тропа через перевал, где передвигаться можно было только верхом на лошадях. Но Павел нашел в поселке знакомых людей, договорился о лошадях, и к вечеру второго дня путешествия их отряд остановился в ущелье Кыз–Булак среди необозримых стад курдючных овец.

Косматые собаки, захлебываясь истерическим лаем, бросились под ноги лошадям. Из юрты вышел старый киргиз в полосатом халате, подпоясанном красным платком, и отогнал собак. В сумраке неожиданно быстро опустившейся ночи пергаментно–смуглое лицо старика под пушистой лисьей шапкой казалось совсем черным.

— Он? — тихо спросил Борис.

Павел кивнул головой и сошел с лошади. Борис последовал его примеру.

— НУ, как здоровье? — спросил директор, поднимаясь со своего места.

— В порядке, Анатолий Петрович, — ответил Павел, пожимая его тонкие пальцы своей широкой рукой.

— Мы вас заждались, — продолжал директор, мельком взглядывая на Бориса.

Павел заторопился его представить.

— Мой друг, Борис Карцев, зоолог. В связи с его приездом у меня опять к вам просьба, Анатолий Петрович.

ВЫСОКО над их головами клубились косматые облака, чуть подкрашенные по краям лучами восходящего солнца. Отвесной стеной падали от облаков к их ногам красно–бурые скалы. Справа и слева тянулись стены ущелья, расступаясь сзади воротами широкой долины.

Впереди, где стены ущелья сходились под острым углом, змеей извивалась, поднимаясь вверх, узкая, не шире ладони, трещина.

— Ну, вот мы и пришли, — сказал Павел, сбрасывая рюкзак.

Его слова отчетливо прозвучали в гулкой тишине ущелья.

— Это и есть Батырлар–джол? — спросил Борис, задирая голову, чтобы рассмотреть вершины скал. — Облака не ниже восьмисот метров. А впечатление такое, что там, где облака, только еще начало.

БОРИСУ КАРЦЕВУ не приходило в голову, что экспедиция, которую он нагнал спустя неделю после экскурсии в долину Батырлар–джол, затянется на такой длинный срок.

Шли месяцы. Станция за станцией — отряд двигался по отрогам Тянь–Шаня, углубляясь в самое сердце гор, в поисках таинственного центра, откуда шло тяжкое дыхание пораженной неведомой болезнью природы.

Болезнь еще не имела имени, в переписке органов здравоохранения и научно–исследовательских институтов она получила наименование “форма 101”. Она появлялась внезапно — разила молниеносными, не знающими промаха ударами, шла из кишлака в кишлак отмечая свой путь смертью и разрушением, и исчезала так же внезапно, как и появлялась. Ее появление совпадало с набегами грызунов — в годы влажные, обильные пищей, с тучных горных пастбищ спускались проворные острозубые зверьки, гонимые великим инстинктом расселения. Они несли на себе насекомых, переполненных микробами страшной болезни. Ночью человек чувствовал укол и, не просыпаясь, начесывал место укуса. А наутро, багровый от жара, он просыпался, схваченный в тяжелые объятия болезни.

Болезнь шла на убыль. Но было опасение, что она покидала речные долины не навсегда. И перед отрядом стояла задача — найти ее природные очаги, разыскать места, где укрывалась она, пережидая тяжелые времена, — разыскать и уничтожить.

СМЕНЯЛИСЬ дни и ночи, уходили недели и месяцы. Работа приближалась к концу. На огромной карте Тянь–Шаньского хребта жирными чертами синего карандаша начальник отряда окружил обнаруженные очаги болезни. Развернулись истребительные работы. Уже не десятки, а сотни истребителей из числа местного населения шли по следам их отряда, затравливая сотни тысяч грызунов, уничтожая переносчиков заразы.

В этот яркий летний день какое‑то странное чувство беспокоило Бориса. Он рассеянно вскрывал зверька за зверьком, привычными движениями распластывал его в ванночке и прикалывал булавками лапки. Машинально диктовал протокол вскрытия. Бросал кусочки внутренностей в пробирки для микробиологического анализа. Но какая‑то мысль, еще не ясная и едва ощутимая, упорно сверлила, мешая сосредоточиться. Как только Борис направлял на нее внимание, она расплывалась и исчезала, продолжая оставаться непонятой и неосознанной.

Вчерашний день был похож на предыдущий, как один вскрываемый суслик на другого. Обход ловушек. Вскрытия. Вечером — сбор в палатке начальника отряда. На сборе подвели итоги восьмимесячных работ. Долго спорили над картой, уточняя путь, пройденный экспедицией… Не тогда ли зашевелилась в мозгу эта беспокойная мысль?

Борис бросил вырезанные из печени в селезенки кусочки в пробирки, подставленные лаборантом, положил пинцет и ножницы в кювету со спиртом и встал. Работа была закончена. Он вышел из палатки, посмотрел, жмурясь, через очки–консервы на солнце, поднял руки, выставляя на яркий свет ладони и пальцы. Таков был порядок, которому неукоснительно следовали все работающие с трупами животных: солнечный свет нес жесткие ультрафиолетовые лучи, убивающие микробов.

Так постоял он несколько минут, предаваясь своим мыслям и машинально прислушиваясь к голосам, доносящимся из палатки начальника. Там шел оживленный разговор, что вообще было необычно для дневного, рабочего времени. Густой баритон начальника и мягкий, глуховатый тенор его заместителя прерывал незнакомый женский голос. Женщин в отряде не было, и голос этот удивил Бориса. Он снял консервы, начал стаскивать комбинезон, продолжая прислушиваться. Голоса звучали явным возбуждением. Женщина настаивала на чем‑то взволнованным и слегка раздраженным тоном. Бас успокоительно и в то же время недоумевающе рокотал на самых низких нотах.

ПАВЕЛ положил пятый камень рядом с четырьмя голышами, лежащими ровным рядом на берегу, над водой. Наступило пятое утро этой фантастической жизни — на крошечном клочке суши, на островке, в окружении вод заколдованного озера.

Ежась от холода, Павел осмотрелся по сторонам. Над водой в косых лучах восходящего солнца дрожал розовый туман, ровной полосой закрывавший подножия далеких гор восточного берега. Слева сквозь туман просвечивал — совсем близко! — северный берег. Справа тянулась полоса мелководья, из которой, как пальмы, вздымались мощные стволы гигантских тростников.

— Дьявольская ловушка! — пробормотал сквозь зубы Павел, спускаясь по каменистому обрыву.

Темнела вода, чуть поблескивая тяжелыми, свинцовыми отблесками зари. Стволы тростников уходили в мрачную, непроницаемую черноту. Павел осторожно опустил кончик ботинка в воду.

Кусая губы от злобы, он выждал, пока нога сквозь кожу ботинка не ощутила легкого удара. Тогда резким рывком он выбросил ногу на берег, сморщив лицо гримасой отвращения. В воздухе мелькнуло длинное полупрозрачное тело странного существа и шлепнулось на землю. Павел придавил его ногой, с омерзением разглядывая панцырь утолщенной головы с темными, неподвижными бусинками глаз и длинными серповидными челюстями, впившимися в кожу ботинка. Вытянутое, расчлененное тело извивалось и дергалось, пытаясь освободиться от придавившей ноги.

ОПЯТЬ, как восемь месяцев назад, шел Борис Карцев вслед за Женей Самай, прислушиваясь к ровному стуку ее горных ботинок и посматривая на ее мягкий профиль, когда она глядела по сторонам, выбирая направление. Вслед за ним гуськом по узкой тропинке шли их спутники: двое помощников Бориса — студенты–зоологи — и врач Попов, вызвавшийся сопровождать спасательный отряд.

С восточной стороны подъем на хребет был пологий, так что идти было нетрудно. Они вышли через два часа после того, как начальник экспедиции дал согласие отпустить четырех сотрудников, и рассчитывали к ночи добраться до перевала, чтобы с раннего утра начать спуск в долину чудес. Борис кратко предупредил своих товарищей о предстоящих трудностях и всех неожиданностях, с которыми им придется столкнуться. Зоологи умирали от любопытства, и всю дорогу Борис слышал за своей спиной их возбужденные голоса.

Первая тысяча метров подъема была совсем легкой. Здесь проходила пастушья тропа, протоптанная стадами в течение многих лет.

Затем потянулись альпийские луга, за которыми начались скалы — голые, едва прикрытые кое–где клочками бурой растительности. Дороги уже не было. Люди карабкались по скалам, выбрав направление на седловину между двумя снеговыми вершинами.

Борис не мог удержаться от вопросов, хотя и видел, что Жене совсем не до них. И как только ветер, почти беспрерывно свистевший в ушах, стихал, он пользовался случаем, чтобы отвлечь Женю от ее мыслей.

ВСЮ НОЧЬ душераздирающе кричали лягушки. Павел и Петренко ворочались в спальных мешках, забываясь ненадолго свинцовым сном и опять просыпаясь от нестерпимо громкого рева. Мысли исчезали в голове, мозг пустел, как коробка со снегом, поставленная на горячую плиту, звуки пронизывали все тело, проходя сквозь него тупыми, болезненными ударами.

Только под утро внезапно, точно подчиняясь палочке невидимого дирижера, дикий концерт прекратился. Петренко сейчас же захрапел, наверстывая потерянное для сна ночное время. Павлу не спалось. Он лежал, высунувшись из мешка и опираясь на ладони, курил и думал.

Был какой‑то барьер, в который упиралась быстро несущаяся, как нитка с разматывающегося клубка, лихорадочно работающая мысль, натягивалась, рвалась и снова наматывалась в тот же спутанный тяжелый клубок.

Этим барьером был островок, куда их закинула прихоть нелепого случая, опрокинувшего все их расчеты, разрушившего все их планы.

Павел сознавал свою вину в этой неудаче, хотя он был уверен, что Петренко ни в чем его не обвиняет. Он упрекал себя за свою вечную горячность, нетерпение, порывистость, которые завели его и Петренко в такое жалкое, безвыходное положение.