День не задался. Сперва нас обстреливали русские, потом появился Штайнберг.

Я предупреждал его. Предупреждал много раз:

— Штайнберг, не играй с судьбой. Удача не бывает бесконечной.

— Понимаю… Знаю… — кивал он в ответ на мои увещевания, но по глазам его я видел, что делается это лишь для того, чтобы я отвязался. Ему было наплевать на мои слова, на мое мнение, да и вообще на всех и вся. Штайнберг считал себя лучшим, мир крутился вокруг его «эго».

Он и вправду оказался лучшим из всех присланных нам за последний год новобранцев. То, как он стрелял, восхищало. В снайперском деле Штайнберг был сродни музыканту, способному извлечь изумительные мелодии даже из самого захудалого инструмента, а снайперская модификация 7,92-мм карабина «Маузер» 98k не такой уж плохой инструмент в умелых руках. Те, кто слышал его «музыку» в исполнении Штайнберга, уже не могли ничего рассказать. Они умирали мгновенно. Штайнберг никогда не промахивался, всегда бил точно в цель: сердце, лоб, висок.

Захожу в блиндаж к командиру роты, приветствую его. Капитан Бауер мечет молнии. Он раздраженно машет рукой, указывая на стул возле стола. Я остаюсь стоять. Невысокого роста, кривоногий и щуплый, Бауер скорее походит на школьного учителя, чем на командира роты. Говорят, что военная форма идет каждому мужчине. Бауер — исключение. Он кажется сугубо штатским человеком, но первое впечатление обманчиво. Капитан бесстрашен в бою, и требует того же от подчиненных. Бауер редко бывает резким, но поблажек никому не делает. Солдаты его слегка побаиваются, однако уважают. Ко мне, впрочем, он относится достаточно снисходительно. Он ко всем без исключения обращается на «вы», будь то опытный ветеран или обосравшийся от страха новобранец. «Тыкает» он только двум-трем людям в полку, и это означает его полнейшее расположение. Я вхожу в их число. Мне капитан тоже весьма симпатичен. Офицер старой школы, без всей этой расовой истерии, он просто делает свое дело.

— Ты вообще занимаешься ими? — Капитан опирается ладонями на стол и подается вперед, неотрывно глядя мне в глаза. — Угробили двух человек! Чему ты их там учишь, я тебя спрашиваю?!

— Я делаю все, что от меня зависит…

— Значит, вы делаете недостаточно! — резко перебивает меня капитан, переходя на «вы». Это нехороший признак, и я благоразумно решаю промолчать. Потеря двух снайперов — тяжелая утрата для нас. Урон, который мы наносим противнику, огромен. Я понимаю, почему у Бауера сдали нервы. Постоянное напряжение все чаще дает о себе знать, порой превращая нас во взвинченных, ничего не соображающих существ. Война, которая так победоносно началась, разгорается адским пламенем, готовым поглотить всех нас. Русские оправились от поражений и теперь наступают на всех фронтах. Они давят на нас напористо, не считаясь с потерями. Мы выкашиваем их сотнями, но они накатываются волна за волной, отбрасывая нас все дальше и дальше на запад.

Бауер тяжело вздыхает, в сердцах машет рукой:

Готовиться начинаю вечером до наступления темноты. Сгущаются темные облака, ночь по всем признакам обещает быть безлунной. Мне это только на руку — сама природа дает шанс раствориться, стать невидимым. Поверх униформы надеваю камуфляжный комбинезон, который с большим трудом выпросил у танкистов СС. Он не сковывает движений, очень удобен, а рисунок «дубовый лист» прекрасно подходит для окружающей местности.

В сборах мне помогает молодой начинающий снайпер по фамилии Земмер, один из оставшейся в нашей роте четверки. Остроносый, с веснушчатым лицом, он выглядит совсем мальчишкой, но рука у него твердая, стреляет он неплохо, хотя часто слишком торопится. Прежде до серьезных заданий я его не допускал, однако теперь, после выбывших Штайнберга и силезца, придется рассчитывать и на этого юнца.

Земмер надел на мою каску проволочный каркас и аккуратно прикрепляет к нему маскировку. Я должен слиться с местным пейзажем, и тут нельзя допустить промашку. Пожухлая листва, трава не того оттенка, все это может быть обнаружено противником, а со снайпером не церемонятся, его сразу накрывают минометным или артиллерийским огнем. Закончив с каской, Земмер «украшает» мой камуфляжный комбинезон пучками травы и лоскутами ткани. Я подтягиваю ремни, несколько раз слегка подпрыгиваю на мысках. Ни одна деталь экипировки не должна издавать шума. Ночью любые звуки далеко слышны. А сейчас тихо, русские нас не беспокоят, видимо, к чему-то готовятся. Я постепенно превращаюсь в некое подобие ходячего куста.

— Разрешите обратиться, герр обер-ефрейтор, — чуть запинаясь, робко спрашивает Земмер.

— Обращайся.

Некоторое время мы держались, надеясь, что командование бросит на помощь обещанные резервы, которые прорвут кольцо русских и вызволят нас. Ничего не произошло. Обещания так и остались обещаниями. Когда положение стало совсем невыносимым, и пришло осознание, что бонзы бросили нас на съедение русским волкам и помощи не будет, мы решили пробиваться. Особых надежд никто не питал, но получишь ты пулю, или замерзнешь в этом аду, разница небольшая, а так хотя бы смутный шанс выжить появлялся.

После долгих обсуждений было выбрано направление прорыва. Идея казалась безумной, но именно потому могла сработать. С северной стороны обступающий нас лес разрывала совершенно голая, шириной в километр, равнина. Если лес кишел красноармейцами, то белое заснеженное пространство, по данным нашей разведки, охраняло всего около двадцати иванов, на вооружении у которых было два пулемета «Максим». Ничего удивительного — даже будь наши солдаты полны сил, прежде чем они преодолели бы пятьсот метров до позиции русских, их бы перестреляли, как мишени в тире. А наши парни едва держались на ногах. Быстро бежать вперед по колено в снегу не получится, а укрыться там негде.

Все понимали, что проскользнуть незаметно не удастся. На равнине пулеметы и автоматчики будут косить нас десятками, а если кому все же посчастливится достигнуть линии русских, то придется драться врукопашную. Смазка в оружии замерзла, и многим нашим солдатам нечем защищаться, кроме как ножами и саперными лопатками. По глазам собравшихся было видно, что на рукопашную схватку никто и не надеялся. Никто не думал, что до нее дойдет — русские не смыкали глаз, проход отлично простреливался, и им не составляло большого труда беспощадным, шквальным огнем превратить нас в кровавое месиво, так и не дав приблизиться. Но все согласились, что стоит попробовать.

Идея была проста: ночью подобраться насколько можно ближе, снять пулеметчиков и, стреляя из всего оружия, что еще действовало, вырваться из окружения.

Обер-лейтенант Рубер подошел ко мне:

Стемнело. Земмер жмет мне руку, желает удачи, и я выбираюсь из траншеи. Метров пятьдесят до первого кустарника бегу на полусогнутых ногах, пригнувшись. Возле него падаю на живот, осматриваюсь и перевожу дыхание. Все чисто. Дальше можно передвигаться лишь ползком. Впереди плотной стеной чернеет полоса леса. Иногда в небо взлетают осветительные ракеты, и я замираю. Русские изредка постреливают, но больше для острастки, как напоминание о том, что они здесь и готовы разделаться с нами. Ни для кого не секрет, что иваны готовят мощную, решительную атаку. Но когда? Без артподготовки они не пойдут, и чем быстрее я выполню свою задачу, тем больше жизней спасу. Наши войска спешно перегруппировываются, а новых разведданных русский наводчик ночью в темноте не соберет.

Чем ближе пробираюсь, тем медленней и осторожней. У кромки леса застываю и прислушиваюсь, но подозрительных звуков не отмечаю. Слабый ветерок колышет листву деревьев, длинные ветви которых при вспышках осветительных ракет отбрасывают корявые уродливые тени. Пахнет сырой землей и прелой травой. Лес кажется мертвым, угрюмым, и в то же время загадочным.

Очутившись между деревьями, поднимаюсь и делаю первый шаг. Аккуратно наступаю на землю всей стопой, переношу вес тела на ногу и замираю. Вокруг такая тишина, что любой звук разносится далеко по округе. Двигаться в темном лесу, не задевая торчащих во все стороны веток и не создавая шума, крайне тяжело. То и дело приходится останавливаться и озираться по сторонам. Мышцы болят от напряжения, кожа влажная от пота.

На то, чтобы преодолеть километр пути до своей лежанки у пня, уходит около часа. Место заранее тщательно замаскировано, и мне остается только занять позицию и укрыться сетью. Предстоит бессонная ночь, когда ты должен неподвижно лежать, сконцентрировав все внимание на окружающей обстановке. Ни на мгновение не следует забывать, что из охотника ты легко можешь превратиться в жертву, потому что добыча — такой же хищник, как и ты сам. Малейшая ошибка, и ты труп.

Самое трудное в снайперском деле — ожидание. Нельзя позволить себе резких движений, даже лишний раз пошевелиться. Тело постепенно немеет, затекают ноги и руки, иногда начинает сводить мышцы. Ночи здесь влажные, и под утро вся одежда насквозь пропитывается влагой. Сырая земля забирает твое тепло, с каждой минутой становится все холоднее и холоднее, тело пробивает озноб. Ко всему прочему начинают заедать вши, от которых, кажется, я теперь до самой смерти никогда не избавлюсь. Словно чувствуя, что ты, наконец, беззащитен перед ними, они резвятся на тебе сильнее прежнего.

Саперы оказались ребятами понятливыми. Поделились не только бутылкой шнапса, но и сунули мне в придачу банку шпрот и немного хлеба. Хочется промочить горло, забыться хотя бы на время. Только не в одиночку. Поскольку от прямого разговора с Бауером теперь не отвертеться, я направляюсь к нему в блиндаж. Нам действительно следует поговорить по душам, чтобы не держать обиды друг на друга.

Капитан оказывается на месте и, завидев меня, поднимается навстречу.

— Заходи, Курт, присаживайся, — доброжелательно говорит он, указывая на табуретку.

— Я не с пустыми руками, герр капитан, — показываю ему бутылку.

— Совсем не помешает в довершение сегодняшнего дня, — он достает две кружки, ставит их на грубо сколоченный стол. Затем водружает рядом алюминиевую тарелку и выуживает из своих запасов круг копченой колбасы. Режет ее неровными ломтями, после чего садится напротив меня.

Встретив ожесточенное сопротивление на нашем участке, русские немного утихомиривают свой пыл, сбавляют темп. Тех, кто уже забрался в наши окопы, бьют лопатками, колют штыками, расстреливают в упор. Иваны увязают. Каждый солдат и с той и с другой стороны дерется отчаянно, не щадя жизни. Перевес сил на их стороне, но мы стоим грудью. То тут, то там возникают ожесточенные схватки. Гранаты взрываются прямо среди дерущихся.

Наш участок мы пока держим, не подпуская врага слишком близко, но долго это продолжаться не может. Неожиданно появляется Нойманн с пулеметом на плече.

— Не ждали? — объявляет он, проверяя ленту и ставя пулемет на сошки.

— Ты как раз вовремя! — кричу ему радостно.

Нойманн в ответ салютует и прищуривается, целясь в русских.

Штаб нашего полка по-прежнему в этой деревне. Здесь царит полный хаос, как и в прошлый раз. Ничего не изменилось. В спешном порядке полк готовится к удержанию русских сил. О том, что наш участок прорван, командованию, конечно, известно. На нас — ободранных, полуголых, бредущих с опустошенными глазами, местные пехотинцы смотрят настороженно. В их взглядах читаются смешанные чувства. В них видится и сожаление, и товарищеское сопереживание, но среди некоторых улавливаю долю презрения. Тут все понятно: мы не удержались, сдали позиции, и теперь им придется отдуваться за нас. Каждому ясно, что русские будут стремиться развить успех на этом участке фронта. Даже желторотый юнец догадается, что к чему.

Кстати, юнцов здесь хватает. Опять пригнали партию совсем молодых ребят из Германии. Снова эти затравленные взгляды, перепуганные детские лица.

Среди нас, вышедших из леса, практически не было новобранцев. Выжили в основном опытные солдаты. Мальчишки остались лежать на поле боя.

— Ну, надеюсь, тут хоть пожрать дадут, — ворчит Нойманн.

— Я бы на твоем месте особой надежды не питал.

Расталкивает меня Нойманн.

— Что ты трясешь меня?

— Вставай, Бауер вернулся!

— Что-о?!

Быстро вскакиваю, протираю глаза и, схватив карабин, отправляюсь за Нойманном. День в самом разгаре, стоит душная летняя жара. Ветра нет, на деревьях даже листики не дрожат. Смотрю на часы — я поспал всего пару часов.

Совещание закончилось, командиры рот выходят из избы, переговариваясь между собой. По их озабоченным лицам видно, что они не в большом восторге от поставленных задач.

Я поднимаюсь, направляюсь к Калле.

— Все решено, — поясняет мне капитан. — Делаем бросок завтра на рассвете. Ты со своим учеником зачислен в мою роту.

— А Бауер?

— Капитан Бауер понижен майором фон Хельцем до командира взвода за невыполнение приказа. Ты что-то хотел?