Гленн Тарнер ворочает миллионами, как гирями, а гирями — как пятицентовой мелочью. Он намертво врос обеими ногами в землю Америки и в то же время непрестанно кружит над ней, словно коршун. Кружит в прямом и в переносном смысле. Спидометры его личных самолетов, реактивных разумеется, накручивают ежегодно в среднем один миллион километров.

Он кружит над Америкой — от океана до океана, — словно коршун, но нисходит на ее грешную землю, закованную в бетон аэродромов, как Христос-спаситель, и серебряный доллар, отчеканенный на монетном дворе вашингтонского казначейства, сияет нимбом над его головой, над его черными, как смоль, жесткими, как проценты, и густыми, как индексы Доу-Джонса

[1]

, волосами.

Его ждет распятие, как и Христа-спасителя. И не какой-нибудь посыпанный пеплом античности Понтий Пилат, умывающий к тому же свои библейские руки, а генеральные прокуроры почти всех американских штатов (а если хотите точную цифру — сорока пяти) жаждут привлечь его к уголовной ответственности за все мыслимые и немыслимые преступления, связанные с презренным металлом.

И не только генеральные прокуроры почти всех штатов Америки, но и почти все члены почти всех комиссий сената и палаты представителей жаждут его крови. Я уже не говорю о министерстве юстиции, о налоговом бюро, о комитете по ценным бумагам и бирже, о федеральной торговой палате, о национальном совете хорошего бизнеса (ведь плохой бизнес — это не бизнес); к губам которых давно прикипели гвозди, предназначенные для ладоней Гленна Тарнера. Но пока что через эти ладони проходят не гвозди, а доллары, миллионы долларов, десятки и сотни миллионов. И пустует Голгофа, скучает и гниет на корню крест, тщетно поджидающий одного из величайших лжепророков Америки…

Однажды мне довелось быть свидетелем очередного явления Тарнера народу. Дело происходило не в Палестине, а в Чикаго, не в пустыне, а в кишащем людьми аэропорту столицы американских гангстеров и полицейских. Тарнер прибыл в собственном реактивном лайнере, хвост которого был украшен его гигантским — в пять метров — портретом. Подпись под портретом гласила: «The unstoppable Glenn Turner» («Неудержимый Глени Тарнер»). Руки «неудержимого» были скрещены на груди, взор его устремлен в небо.

Для начала наберемся смелости и зададим вопрос: как разбогател сам Тарнер?

Гленн Заячья Губа родился в местечке Мэрион в семье полунищего издольщика из Южной Каролины. Окончить школу ему не удалось. Исключили из восьмого класса за неуспеваемость. Тогда Гленн решил переквалифицироваться в миллионеры. В течение нескольких лет он сменил двадцать шесть профессий, но ни одни из них не принесла ему ни гроша. Тарнер не унывал. «Авраам Линкольн восемнадцать раз терпел поражение, прежде чем стать президентом», — утешал он себя.

В 1967 году Гленн стал коммивояжером по сбыту швейных машин домохозяйкам глубокого Юга. Он объезжал фермы, где жили такие же, как он, нищие издольщики, и демонстрировал их матерям, женам и дочерям евклидовы строчки и римановы петли зингеровских чудо-машин. Он протискивался сквозь гирлянды хлопка, которыми фермеры украшают двери и окна своих жилищ для отгона мух, улыбался обитателям этих ветхих халуп во всю ширину своей заячьей губы и начинал священнодействовать.

Несмотря на то что всучить жене издольщика-южанина швейную машинку «зингер» лишь чуть менее сложно, чем продать полярному медведю холодильник «Дженерал электрик», дела Тарнера стали постепенно поправляться. В ретроспекте он считает, что заячья губа сыграла весьма немаловажную роль в написании этой начальной главы его «Great American success story» («Великой американской истории успеха»).

— Я старался вести себя так, чтобы люди, видя мой физический недостаток, не жалели меня, а веселились, — вспоминает Тарнер. — Поймав взгляд потенциального клиента, застывший на моей заячьей губе, я обычно говорил: «Вы смотрите на мою заячью губу, мэм? Ну и отлично. Так вот, если начистоту, я напялил ее на себя лишь этим утром, чтобы люди замечали меня. За сто долларов вы можете взять ее напрокат».