Это — самая прославленная «артуриана» XX в!
Не просто фэнтези, но — ЛИТЕРАТУРНАЯ ЛЕГЕНДА, озаряющая тьму давно прошедших времен светом безграничного воображения…
Не просто увлекательные приключения, но — истинная Высокая магия и истинный, высокий дух первоначального, полузабытого артуровского мифа…
Это — чудо, созданное великолепным пером Мэри Стюарт.
Сказание о деяниях Мерлина, величайшего из магов Британии, и Артура, благороднейшего из британских королей. Сага о любви женщины, которую когда-нибудь назовут Гвиневерой, и славного рыцаря, которого еще не назвали Ланселотом. Повесть о королеве-колдунье, верившей в судьбу, и принце-бастарде, тщетно пытавшемся судьбу превозмочь.
Это — драгоценный подарок для всех, кому хочется еще раз оказаться в мире Артура.
Не пропустите!
День гнева
Пролог
«Мерлин мертв».
Всего лишь шепот, не более того. Выдохнувший эти слова мужчина лежал от молчаливой женщины, своей жены, на расстоянии не больше локтя, но стены единственной комнаты хижины, казалось, подхватывали слова и отражали их гулким эхом, словно каменные простенки галереи. И слова, и эхо поразили женщину так, словно муж прокричал их во всю силу своих легких. Ее рука, качавшая большую колыбель возле очага, в котором тлел торф, резко дернулась, и дитя, калачиком свернувшееся под одеялами, проснулось и захныкало.
Невиданное дело, но она не обратила на него вниманья. В ее голубых глазах, таких несообразно светлых и ярких на лице, столь же коричневом и поблекшем, сколь и морские водоросли, отразились попеременно надежда, сомненье и страх. Не было нужды спрашивать у мужа, где он добыл такие вести. Еще утром она видела, как парус купеческого корабля входил в тот самый залив, где господствовал над холмом и над сбившимися в кучу убогими постройками, составлявшими единственный город острова с его главной гаванью всех Оркнеев, новый дом королевы. В обычае рыбаков, забросивших днем свои сети за мысом, было подходить как можно ближе к кораблям с большой земли и криком требовать новостей.
Ее губы раздвинулись. С них готова была сорваться сотня вопросов, но задала она лишь один:
— Может, это и впрямь правда?
Часть первая
1
Мальчику казалось, что он один во всем летнем мире, пронизанном жужжанием пчел.
Раскинув руки, он лежал навзничь на вершине утеса и вокруг него колыхался на ветру вереск. Неподалеку чернела прямая полоса срезанного дерна. Квадраты темно-бурого торфа, сложенные один на другой словно куски черного хлеба вдоль рва-шрама, сохли на солнце. Он работал с рассвета, и ров вышел уже длинный. Теперь же мотыга праздно покоилась, прислоненная к горке торфа, а мальчик дремал после полуденной трапезы. В одной руке, лежавшей среди стеблей вереска, был еще зажат кусок ячменной лепешки. Два улья его матери — грубые корзины из ячменной соломы — стояли ярдах в пятидесяти от обрыва. Вереск пах сладостью, пьянил, точно медовуха, которую со временем сварят из меда. В пальце от его лица время от времени носились пчелы, словно крохотные камешки, пущенные из пращи. Ничего больше не нарушало тишину этого дремотного полдня, только снизу издалека накатывали крики морских птиц, что гнездились на уступах утеса.
Что-то переменилось в тоне этих криков.
Мальчик открыл глаза, но не шевельнулся и стал прислушиваться. За новыми криками потревоженных моевок слышались теперь более низкие визгливо-раскатистые и тревожные мяуканья крупных чаек. Сам мальчик не двигался с места около получаса или даже больше, да и вообще птицы давно уже привыкли к нему. Он повернул голову и увидел, как из-за обрыва шагах в ста от него, словно снежный ком, поднимается стая трепещущих крыльев. За обрывом располагалась укрытая бухточка, узкий фьорд, стены которого круто обрывались вниз без намека на пляж. Там гнездились сотни морских — птиц: кайры, длинноносые бакланы, моевки и среди них пара крупных соколов. Теперь он увидел и соколицу: с протяжными криками она металась взад-вперед посреди тучи чаек.
Мальчик сел. Отсюда он не мог видеть лодки в бухточке, да и какая лодка могла вызвать такой переполох в колониях птиц, чьи гнезда прятались высоко на обрыве. Орел? Никакого орла он не видел. В лучшем случае, подумал он, это может быть хищный орел, прилетевший охотиться за птенцами, но любой малости, что нарушила бы монотонность дневных трудов, можно было только порадоваться. Мальчик поднялся на ноги. Вспомнив, что в руке у него все еще кусок лепешки, он поднес его было ко рту, но тут увидел на нем жука и с отвращеньем швырнул его в сторону, а потом побежал к бухточке, над которой шумели птицы.
2
Вызов во дворец пришел на следующий день. Доставили его двое мужчин, королевины стражники по оружию и одеждам, и принесли они не монету или другой дар, а приказ явиться во дворец и предстать пред королевские очи. Королева, похоже, желала сама поблагодарить спасителя своего сына.
Мордред, распрямившись надо рвом, где нарезал бруски торфа, уставился на стражников, силясь побороть или хотя бы скрыть прилив внезапного волненья.
— Сейчас? Вы хотите сказать, я должен пойти с вами?
— Таков приказ, — весело отозвался старший из стражников. — Так она и сказала, чтобы мы привели тебя во дворец.
А второй с грубоватым добродушием добавил:
3
Крытый переход, ведший от дворца в королевины палаты, длинный и без единого окна, был освещен факелами, установленными в скобах через равные промежутки вдоль стен. Дверей из него было только две, и обе — в левой стене. За одной, должно быть, находилось помещение стражи; дверь была приоткрыта, и Мордред услышал доносившиеся из-за нее мужские голоса и перестук игральных камней. Другая открывалась во внутренний двор; мальчик вспомнил, что видел там солдат. Теперь она была заперта, но в дальнем конце перехода он заметил третью дверь: она была широко распахнута и ее особо придерживал слуга в ожидании, когда пройдут королева и ее свита.
За дверью ему открылся квадратный покой, служивший, очевидно, передней перед личными покоями королевы. Мебели в нем не было. Справа в узкое окно глядела полоска голубого неба и врывался шум моря и ветра. Напротив, в стороне, дальней от моря, находилась еще одна дверь, на которую Мордред поглядел с любопытством, тут же сменившимся благоговейным страхом.
Этот дверной проем был на удивленье широким и низким, таким же убогим и утопленным в землю, как вход в хижину его родителей. Утоплена эта дверь была и в стену, а над ней нависала тяжелая каменная плита; почти столь же массивными были и каменные косяки, стоявшие по обе стороны входа. Мальчик уже видел такие же врата раньше: они вели в древние подземелья, которые повсюду встречались на островах. Старики говорили, что их, как и высокие брохи, построил Древний народ, селивший в таких подземных жилищах, выложенных камнем, своих мертвецов. Но простой люд считал эти подземелья волшебными, называл их сидхами и полыми холмами. Утверждали, что сидхи охраняют проход в иной мир и что скелеты людей и животных, что нередко находили в этих подземельях, принадлежат тем безрассудным несчастным, которые слишком далеко забрели в темные земли иного мира и не смогли отыскать обратной дороги. Когда туман окутывал острова, что в этих ветреных морях было большой редкостью, говорили, что можно увидеть, как из полых холмов на одетых в золото скакунах выезжают боги и духи, а вокруг них витают печальные призраки умерших. Что бы из этого ни было правдой, жители островов избегали приближаться к курганам, скрывавшим такие подземные усыпальницы. Королевины палаты, очевидно, были построены возле одного из них, быть может, сам курган обнаружили, лишь когда стали закладывать фундамент. Теперь же проход в подземелье был запечатан тяжелой дубовой дверью с огромными железными засовами и висячим замком, призванным удержать взаперти то неизвестное, что притаилось во тьме подземных переходов.
Мордред тут же позабыл о подземельях, поскольку впереди растворилась высокая дверь, по обе стороны которой скучали два вооруженных стражника. За дверью ему открылись потоки солнечного света, тепло и ароматы и краски внутренних покоев королевы.
Комната, в которую они вошли, была точной копией покоя Моргаузы в Дунпельдире; уменьшенная, разумеется, копия, но на взгляд Мордреда — величественная. Солнечный свет лился в огромное квадратное окно, под которым стояла скамейка, яркими подушками превращенная в уютный и отрадный взору уголок. В нескольких шагах от скамьи в озерце солнечного света возвышалось позолоченное кресло. Возле кресла стояли скамеечка для ног и изящный столик. Опустившись в кресло, Моргауза указала Мордреду на скамью. Покорно сев, Мордред с бьющимся сердцем замер в молчании; придворные дамы, по слову королевы, удалились с вышиваньем в дальний угол покоя, к свету от другого окна. Поспешно явился слуга, чтобы с поклоном поднести королеве вино в серебряном кубке. По ее приказу он принес также чашу сладкого медового напитка для Мордреда. Отпив глоток, мальчик поставил чашу на подоконник. Хотя во рту и в горле у него пересохло, он не мог пить.
4
Сула сидела у двери хижины: спеша поймать последние лучи заходящего солнца, она чистила рыбу со вчерашнего улова, чтобы выложить ее завтра вялиться на солнцепеке. Когда лошадь выехала на вершину утеса, полого спускавшегося в этом месте к бухте, она как раз спускалась с деревянной бадьей к берегу, чтобы выбросить требуху на гальку, где курицы ожесточенно спорили с морскими птицами за свою долю вонючих отбросов. Шум стоял оглушительный; огромные чайки с криком налетали друг на друга, гоняли кур и своих же товарок, а ветер с моря относил в бухту омерзительный запах рыбьих потрохов.
Не успел еще Габран натянуть поводья, как Мордред уже соскользнул с крупа его коренастой верховой.
— Если ты соблаговолишь подождать здесь, господин, я только бегом отнесу это вниз и заберу свои вещи. Я скоро вернусь. Много… много времени это не займет. Наверно, мать ожидала чего-то подобного. Я поспешу, как смогу. Может, мне можно будет вернуться сюда завтра? Просто поговорить, если они захотят?
Габран, не удостоив его слова ответом, спешился и, перекинув поводья через голову лошади, повел ее в поводу. Когда Мордред, из предосторожности прижимая к себе ларец, начал спускаться вниз, слуга королевы двинулся за ним следом.
Повернув прочь от берега к хижине, Сула наконец увидела их. Она уже давно поглядывала на вершину утеса, ожидая возвращения Мордреда, и теперь, завидев, кто его сопровождает, застыла на несколько мгновений, непроизвольно прижимая к животу осклизлую бадью. Потом, опомнившись, она швырнула бадью у входа в хижину и поспешила внутрь. Она зажгла лампу, тусклый желтый свет полился наружу сквозь щель в пологе.
5
Мордред проснулся рано, в обычный свой час.
Остальные мальчики еще спали, но в эту предрассветную пору отец всегда поднимал его со словами, что пора приниматься за работу. Несколько минут он лежал, оглядывая новую комнату вокруг себя и не понимая, где он очутился, а потом все вспомнил. Он — в королевских палатах. Он — сын короля, и остальные королевские дети спят здесь же, в одной с ним опочивальне. Старший из них, принц Гавейн, лежал подле него, в одной с ним кровати. В другой спали три младших принца: близнецы и маленький Гарет.
У него еще не было возможности переговорить с ними. Вчера вечером, когда Габран привез его назад во дворец, Мордреда отдали на попечение старухи, бывшей некогда кормилицей принцев; она еще состоит, пояснила ему старуха, нянькой при Гарете и заботится об одежде мальчиков и до некоторой степени — об их благоденствии. Старуха отвела Мордреда в каморку, заставленную ларями и сундуками, из которых подобрала ему новую одежду. Оружия ему пока не будет; завтра успеет получить, кисло буркнула старуха, ждать недолго, и надо думать, он немедля забьет себе голову резней и убийствами, как все они. Ох уж эти мужчины! Мальчишки — тоже не сахар, но их хотя бы приструнить еще можно, и пусть он зарубит себе на носу, она теперь, может, и в преклонных годах, но вполне в силах задать добрую порку, если потребуется… Мордред молчал и слушал, все оглаживая и щупая добрую новую тунику и пытаясь не зевать, пока старуха хлопотала вокруг него. Из ее болтовни — а старая Эйсла не умолкала ни на минуту — он заключил, что королева Моргауза была своеобразной, переменчивой, чтобы не сказать большего. То она брала мальчиков с собой на верховую прогулку, показывая им, как охотиться, по обычаю большой земли, с соколом и собаками, и до поздней ночи пичкала их различными яствами на обильном пиру; то на следующий день мальчики оказывались позабыты, им запрещалось даже входить в ее покои, а потом вновь их вызывали среди ночи послушать менестреля или развлечь заскучавшую неугомонную королеву рассказами о том, как провели день. Более того, обходилась она с сыновьями неровно. Вероятно, единственным принципом римских времен, которого придерживалась королева Моргауза, был «разделяй и властвуй». Гавейну, как старшему и наследнику, предоставлялось больше свободы и некоторые привилегии, недоступные для остальных; Гарет, младший сын, родившийся после смерти отца, был любимцем. Оставались близнецы, которые, как заключил по поджатым губам и покачиванию головой Эйслы Мордред, и без постоянных трений, вызываемых ревностью и разочарованиями, были упрямы и неуживчивы.
Когда наконец добрый час спустя Мордред, перебросив через локоть аккуратно сложенные новые одежды, последовал за кормилицей в опочивальню, он был даже рад, когда обнаружил, что все мальчики легли еще до него и теперь беспробудно спят. Эйсла осторожно забрала Гарета из постели Гавейна, потом откатила в сторону близнецов и пристроила к ним в кровать малыша. Ни один из троих даже не шелохнулся. Подоткнув вокруг них меховое одеяло, кормилица жестом указала Мордреду на место подле Гавейна. Раздевшись, он скользнул в нагретую постель. Старуха, едва слышно бормоча себе под нос, повозилась еще несколько минут, складывая на лари у постелей разбросанную повсюду одежду принцев, а потом удалилась, мягко притворив за собой дверь. Не успела она еще выйти из комнаты, как Мордред уже погрузился в сон.
А теперь в окно лился свет, настал новый день, и сна у него ни в одном глазу. Мордред с наслаждением потянулся, чувствуя, как в нем нарастает радостное возбужденье. Он нутром чувствовал, что этот день принесет ему нечто новое. Постель была теплая и чистая и лишь смутно пахла тонко выделанным мехом, из которого было сшито одеяло. Спальный покой принцев был большой и, на взгляд Мордреда, — богато обставленный: меж двумя широкими кроватями стояли сундуки для одежды и перед дверью, закрывая доступ сквознякам, висел толстый занавес. И пол, и стены были облицованы большими плитами вездесущего серого песчаника. Несмотря на то что на дворе стояло лето, в этот ранний час в опочивальне было очень холодно, но здесь было много чище, чем после самой дотошной уборки в хижине Сулы, и что-то в душе мальчика потянулось к этой чистоте как к чему-то позабытому, но желанному. Между кроватями помещалось узкое окно, в которое залетал прохладный и чистый утренний ветерок, несший с собой запах воды и соли.
Часть вторая
1
После Рождества выпал густой снег и замел все дороги. Прошло больше месяца, прежде чем смог возобновиться регулярный обмен депешами через королевских курьеров. Большой беды в том не было: в ту зиму в стране происходило мало такого, о чем следовало доложить королю. В недрах зимы мужчины — даже самые увлеченные битвами воины — не спешили покидать согретые огнем комнаты и заботились о домах и прочих нуждах своих семей. И саксы, и кельты держались поближе к очагу и если и затачивали свое оружие в свете вечерних огней, все знали, что до прихода весны обнажить его не придется.
Для мальчиков с Оркнейских островов жизнь в Каэрлеоне, пусть и более бедная развлечениями из-за непогоды, была все же достаточно шумная и оживленная, и круговерть повседневных увеселений и трудов прогнала сами мысли о доме на островах, который, как ни посмотри, зимой был малопривлекательным местом. Учебный плац под стенами крепости расчистили, и невзирая на снег и лед тренировки не прекращались ни на день. Уже стала заметна разница. Четверо сыновей Лота — в особенности близнецы — были своевольны до безрассудства, но по мере того как возрастали их уменья, росло в них и понятие о дисциплине, что приносило с собой определенную гордость. Четверка еще разделялась, по привычке, на две пары: с одной стороны, близнецы, Гавейн с юным Гаретом — с другой, но ссоры вспыхивали все реже. Основное различие можно было заметить в их обращении с Мордредом.
Верный своему обещанию, Артур со временем переговорил с Гавейном. Беседа была долгой, и король поведал старшему из оркнейцев правду о рождении Мордреда, присовокупив к ней серьезное предостереженье. Отношение Гавейна к сводному брату заметно изменилось. В нем теперь сквозила сдержанность, к которой примешивалось облегченье. Облегчение — от того, что никто и никогда не попробует оспорить его титул старшего сына Лота и что его права на оркнейское королевство поддерживает сам Верховный король. Не исчезла и былая сдержанность, быть может, даже негодование на то, что новое положенье Мордреда как незаконнорожденного сына Верховного короля ставит его выше Гавейна; рука об руку со сдержанностью шла осторожность, порожденная догадками о том, что может таить в себе будущее. Всем было известно, что королева Гвиневера бесплодна; а потому существовала немалая вероятность, и Гавейн это понимал, что однажды Мордред будет объявлен наследником Артура. Артур сам был рожден вне брака и признан сыном и наследником лишь по достижении отрочества; возможно, настанет очередь и Мордреда. И правда, ходили слухи, что у Верховного короля есть и другие незаконнорожденные дети, но чада не были приняты при дворе и им не оказывали тех милостей, какими в присутствии всех придворных осыпали Мордреда. И сама королева Гвиневера прониклась любовью к мальчику и привечала его. И потому Гавейн, единственный из сыновей Лота, кто знал правду, выжидал и лишь делал осторожные шаги к тому, чтобы возвратить былую настороженную дружбу, которая некогда связывала его со старшим мальчиком.
Мордред заметил эту перемену, распознал и понял ее мотивы и без удивления принял попытки старшего сына Лота пойти на мировую. Удивило его, однако, другое — перемена в поведении близнецов. Этим двум ничего не было известно о том, кто отец Мордреда; они полагали, что Артур принял его при дворе как бастарда короля Лота и, так сказать, человека, состоящего при оркнейском клане. Но убийство Габрана произвело на них обоих впечатление. В глазах Агравейна убийство — любое убийство — было доказательством того, что он звал «зрелостью и мужеством». А в глазах Гахериса убийство было убийством, не больше, но и не меньше, и оно отмстило за них всех. Хотя с виду, казалось, безразличный к редким проявлениям доброты и нежности со стороны матери, из своего детства Гахерис вынес сердце ранимое и ревнивое. А теперь Мордред предал смерти любовника матери, и за это Гахерис готов был платить ему уважением, а также восхищеньем. Что до Гарета, то это проявление насилия заставило проникнуться уважением даже его. В последние месяцы на Оркнеях Габран стал слишком уж самоуверен, нередко выказывал он и надменность, так что даже самый мягкий младший сын проникся к нему негодованием. Мордред, отмстив за женщину, которую звал «матерью», выступил от имени всех пятерых. И потому все пятеро оркнейских братьев начали действовать сообща, и в товариществе на учебном плацу и в рыцарском зале было заронено и начало прорастать зерно верности Верховному королю.
Новости из Камелота прибыли в Каэрлеон лишь с февральской оттепелью. Мальчикам передали вести об их матери, которая по-прежнему оставалась в Эймсбери. Ее отошлют на север в монастырь в Каэр Эйдин вскоре после того, как двор вернется в Камелот, и сыновьям позволят повидаться с ней перед отъездом. Мальчики встретили это почти с безразличием. Быть может, по иронии судьбы один лишь Гахерис, единственный из всех, еще скучал по матери; Гахерис, средний сын, которого она игнорировала. Он еще видел ее во сне, фантазировал о том, как спасет ее и вернет ей оркнейский трон, как она ему будет благодарна и сколь велико будет его торжество. Но днем сны тускнели; даже ради нее он не оставил бы ни свою новую и увлекательную жизнь при дворе Верховного короля, ни надежды на то, что однажды он будет избран в ряды привилегированных Соратников.
2
Ворота обители были открыты, привратник стоял у калитки, высматривая королеву. Завидев кавалькаду из Камелота, он вздрогнул от удивленья и закричал облаченному во власяницу послушнику, который возился на заросшей сорняками грядке латука под самой стеной. Послушник со всех ног бросился к дому аббата, и к тому времени, когда королева и ее свита въехали во двор, сам аббат, слегка запыхавшийся, с исполненным непревзойденного достоинства видом появился в дверях своего дома и застыл на вершине невысокой лестницы, дабы приветствовать гостей.
Но и в присутствии и под строгим взором аббата наваждение Моргаузы делало свое дело. Кея, спешившегося, дабы с бесстрастной учтивостью помочь королеве сойти с седла, опередил Ламорак, а Гавейн и Гахерис едва не наступали ему на пятки. Моргауза, улыбнувшись сыновьям, грациозно соскользнула в объятия Ламорака и на мгновенье застыла, опираясь на его плечо, показывая всем, что прогулка и волнение встречи потребовали крайнего напряжения ее угасающих сил. Любезно и мило поблагодарив рыцаря, она вновь повернулась к сыновьям. Она отдохнет немного в своих покоях, объявила она, а тем временем аббат Лука окажет им добрый прием, а потом, когда они сменят платье, поедят и отдохнут, она примет их у себя.
Тем самым к едва скрытому раздражению аббата Луки Моргауза сумела повернуть все дело так, словно она и не узница здесь вовсе, а королева, дающая аудиенцию. После чего Моргауза, опираясь на руку одной из своих дам, удалилась в отведенное для женщин крыло монастыря. Сопровождающие ее повсеместно четыре стражника последовали за ней, словно почетный караул.
За годы, миновавшие с коронации Артура и в особенности в то время, когда Моргауза явилась к нему как просительница, Верховный король осыпал общину Эймсбери подарками и деньгами, так что монастырь теперь был обширнее и содержался лучше, чем в те времена, когда юный король впервые приехал сюда, чтобы присутствовать на похоронах своего отца в Хороводе Великанов.
Позади часовни, там, где некогда расстилалось поле, теперь стоял окруженный стеной сад с фруктовыми деревьями и рыбными садками, а за ним был выстроен второй внутренний двор, чтобы окончательно разделить дома, где проживали затворники и затворницы. Жилище самого аббата также было расширено, и самому аббату теперь не было нужды освобождать его при приезде августейших гостей; добротное крыло, специально возведенное для гостей, замыкало сад с юга. Сюда и проводили путников двое послушников, которых приставили позаботиться о гостях. Мальчиков провели в гостевой дортуар, продолговатый и залитый солнцем покой, в котором помещалось с десяток кроватей и в котором не было ничего от монашеской суровости. Кровати были новыми и удобными, с расписными изголовьями, каменный пол был оттерт добела и застлан пестрыми домоткаными коврами, а в серебряных подсвечниках стояли наготове восковые свечи. Мордред, оглядевшись по сторонам и выглянув в широкое окно, где солнце согревало лужайку, рыбный садок и зацветающие яблони, сухо заметил, что Моргауза, без сомнения, может пользоваться какими пожелает привилегиями, поскольку, что ни говори, она больше других платит за монастырское гостеприимство.
3
С возвращением в Камелот, где мальчики вновь погрузились в бурную жизнь столицы, воспоминания об Эймсбери и заточенной в монастыре королеве начали понемногу тускнеть.
Поначалу Гахерис громогласно жаловался направо и налево на тяготы, которые, по всей видимости, приходится переносить его матери. Мордред мог просветить его относительно этих тягот, однако предпочитал молчать. Ни словом не упоминал он и о своей беседе с королевой. Младшие принцы время от времени пытались допытаться, о чем там было говорено, но на расспросы их он отвечал каменным молчанием, и потому вскоре они потеряли к этому интерес. Гавейн, который лучше других мог угадать, как повернулся этот разговор, возможно, не желая получить резкий отпор, не проявлял любопытства и потому не узнал ни о чем. Артур же, напротив, спросил сына, как прошла поездка, а услышав в ответ: «Неплохо, государь, но не настолько, чтобы жаждать новой встречи», кивнул и оставил эту тему. Неоднократно отмечалось, что когда разговор заходил о его сестрах, король становился раздражен, или гневен, или попросту скучал, и потому при дворе избегали упоминать о них, и вскоре обе королевы были почти позабыты.
В конечном итоге Моргаузу так и не отправили на север к ее сестре Моргане. Та сама прибыла на юг.
Когда король Урбген после мрачной и продолжительной беседы с Верховным королем наконец отослал от себя Моргану и вернул на попечение Артура, ее недолгое время держали в Каэр Эйдин, но по прошествии нескольких месяцев она добилась от своего брата данного без охоты дозволения вернуться на юг в собственный замок, среди холмов к северу от Каэрлеона, который пожаловал ей сам Артур в более счастливые дни. Обосновавшись там под охраной, набранной из доверенных Артуровых стражников, и с немногими женщинами, согласившимися разделить с ней неволю, она завела там малое подобие королевского двора и снова взялась (как говорили слухи, и на сей раз эти слухи были правдивы) вынашивать мелочные и полные ненависти заговоры против своих супруга и брата и делала это столь же деловито и почти так же уютно, как наседка высиживает своих цыплят.
Время от времени она осаждала короля — через королевских курьеров — мольбами о различных милостях. В ее посланиях раз за разом повторялась просьба позволить ее «любимой сестре» воссоединиться с ней в Замке Аур. При этом было прекрасно известно, что две вельможные дамы не питают особой любви друг к другу, и Артур, когда ему вообще удавалось заставить себя подумать об этом, подозревал, что желание Морганы воссоединиться с Моргаузой на деле было продиктовано надеждой заключить союз со сводной сестрой или же удвоить погибельную силу доступного ей колдовства. И здесь тоже не обошлось без злословия и слухов: говорили, что королева Моргана намного превзошла Моргаузу силой и что волшебство ее обращено отнюдь не на добрые дела. А потому Артур оставлял без внимания просьбы Морганы — подобно мужам меньшего ума и звания, одолеваемым надоедливыми женщинами, Верховный король предпочитал затыкать уши. Он просто передал это дело главному своему советнику: у него достало здравого смысла предоставить женщине улаживать просьбы и склоки женщин.
4
Одного-единственного, но показавшегося бесконечным, мгновения хватило, чтобы увидеть все.
Голую спину Ламорака, на которой блестел в свете свечи пот. Моргаузу под ним: королева была скрыта тенями и телом своего любовника, только неугомонные, жадные руки порхали по его спине да по подушке рассыпались длинные волосы. Ее постельные одежды лежали грудой на полу, подле сброшенной впопыхах туники Ламорака. Его перевязь, меч и кинжал в ножнах были аккуратно разложены на табурете в дальнем конце комнаты.
В возгласе, который вырвался из горла Гахериса, никто не нашел бы ничего человеческого, а Гахерис меж тем в неистовстве схватился за меч.
Мордред, отставший от него лишь на два шага, выкрикнул, предупреждая: «Ламорак!», и снова попытался схватить руку сводного брата.
Моргауза закричала. Охнув, Ламорак повернул голову, увидел вошедших и, скатившись с кровати, метнулся за мечом.
5
Так умерла Моргауза, королева-ведьма Лотиана и Оркнейских островов, смертью своей оставив зловещее варево невзгод для ненавистного брата.
Невзгоды эти имели тяжкие последствия. Гахерис подвергся изгнанию, а Ламорак, когда белый как полотно явился в штаб-квартиру безмолвно сложить к ногам короля свой меч, был освобожден от своего поста, а в награду за службу получил приказ удалиться от двора до тех пор, пока не уляжется пыль.
Это случилось не скоро. Гавейн в ярости, вызванной скорее оскорбленной гордостью, чем горем по матери, клялся всеми дикими богами севера отомстить Ламораку и своему брату и пропускал мимо ушей все, что бы ни говорил ему Артур, — как мольбы, так и угрозы.
Указывал ему Артур и на то, что Ламорак предложил Моргаузе вступить с ним в брак, а ее согласие давало ему, как суженому, право на ее ложе и право самому отомстить ее убийце. От этого права Ламорак, один из первых и самых верных Соратников Артура, отрекся. Но ничто из этого не могло умилостивить Гавейна, в чьем гневе была немалая доля мужской ревности.
С не меньшей яростью поносил Гавейн и Гахериса, но тут он не получил поддержки братьев. Агравейн, который из двух близнецов всегда был заводилой, теперь, без Гахериса казался потерянным; он все больше искал общества Мордреда, который по собственным причинам с готовностью терпел его. Гарет не только остерегался высказывать свое мнение, но и вообще предпочитал отмалчиваться. Своей смертью, как и своей жизнью, мать нанесла ему тяжелую обиду: сколь бы горькой ни была для самого младшего из ее сыновей история ужасной ее смерти, известие о ее непристойностях в монастыре жалило его много больнее.
Часть третья
1
Миновала зима, и наступил март, принесший с собой порывистые ветры и ревущие бури, а затем смягчившийся сладостью ранней весны. Зацветающие мхи одели утесы розовым ковром, белые цветы плясали в выгнувшихся дугой ветках куманики, сияли в траве красные лихвисы и дикие гиацинты. Вьющие гнезда птицы перекликались над узкими заливами, и по вересковым пустошам эхом перекатывалась клокочущая песнь кроншнепа. В каждой шхере и на каждой поросшей травой кочке у воды лебеди возвели себе замки из водорослей, и в каждом из них дремала, убрав голову под крыло, прекрасная и могучая птица, а бдительный супруг плавал поблизости, гордо подняв голову и подобрав паруса-крылья. Водная гладь эхом отдавалась на крики бакланов и чаек, а небеса звенели песнью жаворонка.
Мужчина и мальчик трудились на отрезке вересковой пустоши, что тянулась через холмистую сердцевину главного острова Оркнеев. В это время года вереск выглядел темным и мертвым, но по краям торной дороги и на каждом пригорке выросли бледные ароматные первоцветы. У подножия пустоши протянулась узкая полоска пастбища, золотая от одуванчиков. За ней тянулось длинное узкое озеро, а еще дальше, почти параллельно ему, еще одно; южные оконечности этих водоемов разделял лишь узкий перешеек и полоска земли, утоптанная копытами и сапогами, поскольку здесь было святилище островов. Там высились огромные круги камней, загадочные и погруженные в вековые раздумья, они внушали страх даже тем, кто знать ничего не знал об их назначеньи или постройке. Известно было, что ни одну лошадь нельзя заставить пройти по перешейку в час меж закатом и рассветом и что ни один олень не забредал сюда в поисках сочной травы. Лишь козы, твари и так небезопасные, паслись среди камней, выглаживая и объедая траву, готовя поле для ритуалов, которые отправляли здесь в священное время года.
Двое работников трудились на ровном участке пустоши, недалеко от озер и их охраняемого духами перешейка. Мужчина был высок, сухощав и крепок, и хотя одет он был по-крестьянски, двигался он как человек иного званья. В движеньях его чувствовалась быстрота и расчет тренированного тела. На его лице, еще молодом, но протравленном горькими морщинами, невзирая на привычную работу и безмятежность солнечного дня, залегла неспокойная дума. Темноглазый, как и его отец, мальчик подле него помогал вколачивать колышки в доску под ульи, которые вынесут, на пустоши, когда зацветет вереск, и установят на уже ждущие их платформы.
Без всякого предупрежденья, кроме мягкого стука копыт по пустоши и тени, упавшей на предмет трудов мужчины, к ним выехал король Оркнейский, Гавейн.
Мужчина поднял голову. Гавейн, уже начавший было произносить слова небрежного приветствия, резко дернул на себя поводья.
2
Как часто это случается, одна беда привела за собой другую. Пока Артур и его рыцари еще пересекали Узкое море, судьба нанесла новый удар: трагедия, на сей раз реальная и непосредственная, обрушилась на королевский дом Малой Британии.
Племянница Хоеля, Елена, шестнадцатилетняя красавица, выехала однажды из дома своего отца в замок Хоеля Керрек. Кортеж ее так и не прибыл. На охрану и слуг ее напали и перебили всех, а девушку и одну из ее женщин, старую кормилицу Клеменцу, увезли в неизвестном направлении. Фрейлина принцессы, хоть разбойники и не причинили ей вреда, была слишком потрясена, чтобы внятно рассказать о произошедшем. Нападение было совершено в сумерки, почти в виду того места, где кортеж намеревался остановиться на ночлег, и женщина не заметила даже значка на одежде нападавших, вообще ничего примечательного, разве что главарь их, втащивший принцессу перед собой на седло и ускакавший с ней в лес, был «самый что ни на есть великан с глазами, как у волка, и волосами, что медвежья шкура, а руки у него — как дубовые стволы».
Хоель, что вполне естественно, отмахнулся от большей части ее слов и скоропалительно сделал вывод, что это постыдное злодеяние — дело рук головорезов, наводивших ужас на Гиблый лес. Будь они бретонцы или франки, они вынудили его принять ответные меры. Женщин необходимо было спасти, а напавших на них негодяев — покарать. Даже король Хильдеберт не стал бы винить бретонского короля в том, что он пожелал отомстить за подобное злодеянье. Корабль из Великой Британии вошел в гавань Керрека, когда весь город был охвачен смятеньем, и Артур и его свита едва, успели подготовиться к тому, чтобы возглавить карательный конный рейд в лес. Сопровождал Артура и его Соратников главный капитан Хоеля, доверенный ветеран во главе отряда кавалерии.
Отряд ехал быстро и в почти полном молчании. Согласно сведениям, полученным от спасшейся фрейлины, нападение было совершено на уединенном участке, как раз там, где дорога выходила из леса и огибала солончаковое озеро. Это была одна из прибрежных лагун, нельзя сказать, что залив, но сюда докатывались волны приливов и отливов, а осенью и весной даже заходило море.
К берегу озера они выехали в сумерках и, не доезжая до места, откуда похитили принцессу, остановились, чтобы дождаться рассвета и прибытия Бедуира. Дождя не было вот уже несколько дней, а потому Артур надеялся отыскать здесь следы борьбы и, быть может, отпечатки подков, которые указали бы, в каком направлении скрылись разбойники. Гонец Хоеля уже ускакал в Бенойк, и вот, стоило Артуру отдать приказ остановиться на ночлег, из темноты выехал Бедуир, а следом за ним показалась его дружина.
3
Из беды, постигшей королевский дом Малой Британии, произошла одна польза. С уверенностью можно было сказать, что франкские соседи Хоеля не имели ничего общего с насилием, учиненным над принцессой, а когда повсеместно стало известно, что «великан» и его разбойники мертвы, селяне и жители леса, страдавшие от опустошительных набегов грабителей, решились наконец заговорить, и с их слов стало ясно, что недавние налеты и разграбления сел были делом рук этой самой разбойной шайки.
Поэтому, как только тело принцессы было предано земле, но еще до того, как истекло время траура, Хоель и Артур смогли обсудить требования консула Квинтилиана Иберия. Короли решили послать к римлянам посольство якобы для того, чтобы обсудить предложения римского императора, но на деле с тем, чтобы послы и их свита собственными глазами поглядели на имперскую армию. Король Хоель уже разослал гонцов к королю Хильдеберту и его братьям, чтобы узнать, были ли предъявлены подобные требования и франкам и если да, то какую позицию намерены занять франкские короли.
— На это уйдет некоторое время, — сказал Хоель, вытягивая ноги поближе к огню и растирая ладонью терзаемое подагрой колено. — Но ты, полагаю, задержишься у нас, кузен?
— Чтобы на виду у римлян расставить в боевых порядках мои полки подле твоих, пока твое посольство будет вынюхивать намерения Иберия? С готовностью, — отозвался Артур.
— Я также надеялся, что ты пошлешь людей, чтобы придать посольству весу, — продолжал Хоель. — Я пошлю Герина. Он хитрец, из тех, что тратят попусту время моего совета. Им ни за что не понять и половины того, что он скажет, не говоря о том, что означают его предложения. Он выиграет для нас несколько дней, а мы тем временем получим ответ от франков. Что скажешь, кузен?
4
Мордред сидел у окна в рабочей комнате короля в Камелоте. Внезапные порывы теплого ветерка заносили в окно сладкие запахи цветущего сада. Яблоневые лепестки уже облетели, но еще цвели вишни, что стояли по колено в голубых колокольчиках и нежных серо-розовых ирисах. Воздух полнился гудением пчел и птичьим пением, и где-то в городе христианские церкви звоном звали на службу.
Королевские секретари разошлись, и Мордред остался один. Он сидел, размышляя над тем, что еще предстоит сделать за сегодняшний день, но в ароматной тишине его мысли постепенно сменились мечтами и снами наяву. Казалось бы, еще совсем недавно он жил на островах, где провел свое детство, и с горечью думал, что в ту злосчастную ночь, когда оркнейские братья рискнули всем ради себя и своих друзей в безумной и злобной попытке свалить Бедуира, разом утратил все. Думал Мордред и о летних работах, что ему предстояли: ловить сетями и сушить рыбу, резать торф, восстанавливать стены и чинить крышу в преддверии тяжкой оркнейской зимы. А теперь?
Его рука, лежавшая на столе, коснулась королевской печати. Он улыбнулся.
Его взгляд привлекло движенье за окном. Королева Гвиневера прогуливалась в саду. На ней было платье из мягкой голубино-серой материи, которая переливалась и поблескивала при каждом движеньи. У ног королевы резвились две ее серебристо-белые борзые. Время от времени она бросала позолоченный шар, и они с лаем неслись за ним вслед, а потом после недолгой борьбы победитель весело нес шар назад, чтобы положить его к ее ногам. Две фрейлины, красивые молодые девушки, одна в одеянии желтом, как первоцвет, другая в голубом, шли следом поодаль. Гвиневера, еще прекрасная и уверенная в своей красоте, была не из тех, кто стремится подчеркнуть свою внешность, окружая себя невзрачными женщинами. Три чудесных создания с изящными собаками, игравшими у подолов их одежд, грациозно скользили по саду и цветы того сладкого мая не могли бы быть их прелестней.
Возможно, так казалось Мордреду, которого мало кто назвал бы поэтом. Он глядел вслед королеве, а его рука снова и, нельзя сказать, что против воли, потянулась и тронула дракона королевской печати. И снова его подхватили и унесли на своих крыльях мечты, но на сей раз были они вовсе не об островах.
5
Лишь некоторое время спустя Мордред смог увидеться с королевой. После разговора в беседке он с головой погрузился в круговорот дел по снаряжению затребованных Артуром полков и погрузке их на корабли. В похвально короткий срок экспедиционные войска отплыли под командованием Кея, приемного брата короля, со вполне обоснованной надеждой нагнать Артура до решающего столкновения. Гонец, прибывший с обратным кораблем, принес известия в целом радостные: Артур с Бедуиром и Гавейном уже выступили быстрым маршем на восток, и король Хоель, чудесным образом исцелившийся ввиду грядущих сражений, отправился вместе с ними. Короли франков, собрав внушительную рать, если верить депешам, также подтягивают свои полки к Отену, где Артур намеревается стать лагерем.
С тех пор известия доходили нерегулярно и были отрывочны. Ничто в них не предвещало беды, но поскольку эти вести достигали Британии лишь значительное время спустя после событий, едва ли можно было считать их удовлетворительными. Доподлинно было известно, что Кей и его экспедиционный корпус, а также выступившие с ним британские короли нагнали Артура: то же можно было сказать и о франкских ратях. Погода благоприятствовала союзникам во всем, боевой дух был высок, и на пути они не встречали препятствий.
Тем известия и ограничивались. О том, что думала или что переживала королева, Мордред не знал, да и не имел времени об этом беспокоиться. Он взялся за второе из Артуровых поручений: набирал и обучал людей для пополнения регулярной армии, значительно ослабленной отъездом экспедиционных войск. Он разослал послания всем малым королям и вождям севера и запада, и сам не мешкая следовал за своими депешами туда, где требовалась сила личного убеждения. И получил достойный ответ: Мордред во всеуслышанье объявил причины своих требований, и кельтские королевства откликнулись немедленно и с возможной щедростью. Единственным, кто оставил призыв без вниманья, стал герцог Константин. Принц, приглядывая, как и обещал, за герцогством Корнуэльским, не сказал ничего, выслал лазутчиков и удвоил в Каэрлеоне гарнизон. И лишь затем, когда были завершены и скреплены печатями договоренности о наборе и обучении новой армии, Мордред послал гонца к Сердику, королю саксов, дабы уговориться о предложенной Артуром встрече.
Июль уже подходил к концу, когда пришел ответ от Сердика, и тем же самым дождливым днем с поля битвы в Бургундии прибыл курьер и привез с собой единственную краткую депешу, а с ней немногие знаки, которые, когда курьер рассыпал их по столу перед Мордредом, сами рассказали свою страшную повесть.
Как было то в обычае, значительная часть подробностей была передана изустно. И эти заученные слова гонец произносил теперь перед застывшим как изваяние регентом.
Эпилог
Ветерок пахнул холодом и на мгновенье заставил очнуться Мордреда. Смеркалось. Кругом было тихо, все звуки казались приглушенными, так далекая волна мягко накатывает на каменистый берег.
Крик где-то поблизости:
— Король! Король!
Птица зовет. Куры спускаются по кровле за кормом. Чайка кричит, но теперь различимы слова:
— Король! Король!
Принц и паломница
Часть первая
Александр, отца не знавший
1
В шестой год правления Артура, Верховного короля всей Британии, молодой человек глядел в море с неприветливых корнуэльских скал. Стояло лето, и камни внизу пестрели гнездами морских птиц. Достигнув своего пика, прилив набегал на прибрежную гальку и с мягким шорохом разбивался о подножие скал. Вдалеке за подернутым пеной мелководьем море меняло свой цвет на все более темный, на самый темно-темно-синий, который тут и там расцвечивали гневно-белые цветы — это волны разбивались, о торчащие из воды зубцы скал. Нетрудно было поверить — и молодой человек, разумеется, в это верил, — что там, вдали, под водой лежит древняя страна Лионесса, и люди, живущие в этой проклятой земле, прячущейся в немыслимых водных глубинах, еще ходят — или, точнее, плавают, как и подобает призракам — среди домов, где и грамот рыбы, а в тихую ночь еще можно услышать глухой звон колоколов затонувшей церкви.
Но сегодня, когда солнце стояло высоко и море было настолько спокойным, насколько вообще могут быть спокойны воды на этом безжалостном к кораблям отрезке побережья, ни одна мысль о старом затерянном королевстве не омрачала чело наблюдателя на скале. Не замечал он и красоты недолгого лета вокруг. Защищая рукой глаза от солнца, он, прищурившись, всматривался вдаль, пытаясь различить что-то на юго-западе. Парус.
Странный с виду парус, он не принадлежал ни одному из кораблей, которые смотрящий узнал. Но это было и не топорно оснащенное судно, на каких выходили на лов местные рыбаки. Оснастка казалась иноземной, ветер надувал квадратный красно-коричневый парус. И когда корабль, приближаясь, поднялся над волнами, за ним показался парус второго. И третьего!
Вот уже видны и сами корабли, длинные боевые суда, низко сидящие в воде. И никакого блазона на парусах, никаких флажков, никаких штандартов на мачте; но зато вдоль банок идут ряды раскрашенных кругов, поблескивающих в скользящих солнечных лучах. Щиты.
Тут уж никто не сможет ошибиться, даже он, никогда в жизни не видевший длинных кораблей саксов. Как они оказались здесь, где не имеет права появиться ни один сакский корабль? И вдруг прямо у него на глазах корабли — а всего их было пять — как один повернули, как поворачивает стая птиц, повинуясь невидимому и неслышимому сигналу, чтобы двинуться к берегу, к пристанищу узкого залива всего лишь в миле к северу от наблюдающего. Но даже тогда наблюдатель помедлил, хотя уже собирался бежать, чтобы сообщить весть. Возможно, это корабли, заплывшие далеко на запад от Саксонского берега, узкой полоски земли, давным-давно дарованной саксам, а теперь ставшей домом федерации сакских королей. Быть может, маленькая флотилия сбилась с курса и ищет лишь убежища, чтобы залатать пробоины и набрать свежей воды. Но в последние дни штормов не было, на них не было ни следа повреждений — теперь, когда корабли подошли ближе, он смог разглядеть детали, — и как безмолвное доказательство над щитами щетинился лес копий. Так, значит, пять кораблей саксов в полном боевом вооружении?
2
Король вернулся в свои земли три дня спустя. Не успел он въехать в ворота крепости, как ему уже принялись рассказывать о неудавшейся высадке саксов и о победе его брата. От капитана отряда, который повел в бой Бодуин, до конюха, придерживавшего Марчу стремя, когда король сходил с коня, и до слуги, стягивавшего с короля сапоги, — всем не терпелось рассказать королю, что произошло, и вознести хвалу изобретательности принца.
— А где сейчас мой брат? — осведомился король.
— Я видел, как он приехал за какой-то час до тебя, мой господин, — ответил слуга. — Принц прошел в свои покои. Мальчику в начале недели нездоровилось, и госпожа жена твоего брата тревожилась за него.
— Гм.
Король не проявил никакого беспокойства о здоровье ребенка своего брата. Это был мальчик чуть старше двух дет и пока единственное дитя Бодуина и его молодой жены Анны. Живой и обычно крепкий малыш был еще одной шпорой, погонявшей ревность старшего брата: у Марча не было сына, и хотя он был внимателен — поговаривали, даже слишком внимателен — к своей ирландской королеве, она не подарила ему детей, а он слишком ревновал к ее молодости и красоте, чтобы отослать ее от себя. Сама мысль о том, что сын брата Александр, похоже, будет единственным наследником королевства, лишь наполняла корнуэльского короля горечью, разжижавшей ему кровь и отравлявшей злобой его дни.
3
С высокого неба смотрел затянутый дымкой месяц и почти не давал света. Беглецам приходилось двигаться осторожно. Но когда они достигли прибрежной дороги, само море как будто отражало свет в небеса, и путь перед ними простерся яснее. Несколько миль они держались вдоль берега, с плеском пересекая вброд протоки и, насколько решались на неровной тропе, погоняли лошадей. Наконец дорога пошла резко вверх к гребню холма, а затем к болотам, где старая римская дорога по мосту переходит реку Тэймарес. Отсюда на северо-запад вел прямой как стрела путь.
Даже без отраженного морем света здесь ехать было легче. Хотя мощеную дорогу покрывали выбоины и местами она поросла сорной травой, путь был в сравнительно неплохом состоянии. Некоторое время спустя небо прояснилось, показав немногие звезды.
Горен, слуга, которого послал с ними Друстан, знал путь, а оседланные им лошади были сильными и свежими. Небольшая кавалькада продвигалась с неплохой скоростью. У Анны, глядевшей вперед меж ушей своего гнедого, пытаясь избежать ям, все еще не было времени для горя. Все ее существо теперь было нацелено на бегство, на то, чтобы увезти сына в безопасное место. Меч Бодуина в ножнах был приторочен к луке седла, его окровавленную рубашку она, поспешно свернув, затолкала в седельную сумку, а огромный гнедой, на котором она ехала, был любимым жеребцом мужа. Пока хватало и этого. Все, что любил Бодуин, было с ней, а сын Бодуина крепко спал на руках у Сары. Анна глядела на темную дорогу, погрузившись в мысли о предстоящем пути, и скакала, спасая все, что осталось ей от мужа.
Однако не проехали они и десяти миль, как Горен повернулся в седле, настойчиво указывая назад. Через пару минут и Анна услышала этот звук — топот копыт, все приближавшийся по дороге.
Она хлестнула поводьями по шее гнедого, и тот ускорил свой и так не медленный бег. За спиной у нее ребенок завел сонное хныканье, и она услышала напуганный голос Сары, которая пыталась утихомирить его.
4
Дорога заняла у них почти месяц. Не зная, как воспримет Марч историю Садока (или, если уж на то пошло, поверит ли он ей), они не решились избрать прямой путь, но спешили тропами, протоптанными крестьянами и угольщиками. Тяжкий даже для лошадей путь через лес и укрытые от людских глаз речные долины или по заболоченным низинам, которые стали опасными топями и трясинами, когда путники покинули пределы Марчевых владений и вступили в Летние земли. Анна обнаружила, что денег у нее в достатке. Помимо того, что она побросала вместе с пожитками, и того, что навязал ей Друстан, в седельной сумке она нашла еще кошель золота, положенный туда, предположительно, все тем же Друстаном. Так что путники вполне могли оплатить свой ночлег. Время от времени путникам удавалось остановиться в довольно респектабельной таверне, где они давали отдых себе и лошадям день-другой, но обычно они были благодарны и приюту в каком-нибудь затерянном сельском доме, или в амбаре, или даже, в худшем случае, в пастушьей хижине, покинутой на лето, пока ее хозяин увел отары дальше на склоны холмов.
Тяжкий путь и постоянная необходимость заботиться о ребенке — и поддерживать и ободрять Сару — сделали для Анны одно: не оставили времени горевать. Дни проходили в напряжении: верховая езда, поиски безопасной дороги и, когда день клонился к закату, — крыши над головой. Так что к ночи принцесса уставала настолько, что спала беспробудно и не видела снов.
Три недели у них ушло на то, чтоб достичь Гвелума, а оттуда пришлось двинуться обходным путем к переправе. Однако за Северном, в самих Летних землях, где дороги охраняли люди Верховного короля, они почувствовали себя в безопасности, хотя Анна и страшилась, что Марч догадается о цели ее путешествия.
Замок, где жила родственница Анны, Крейг Эриэн, лежал в верхней части долины реки Уай, прятался среди холмов возле одного из притоков большой реки. Хозяйка его, вдовая Теодора, недавно снова вышла замуж — за пожилого ветерана по имении Барнабас, командовавшего некогда одним из отрядов на службе Верховного короля. Анна и ее кузина никогда не были близки, но время от времени она обменивалась с Теодорой письмами. Обе стороны, разумеется, знали, что, поскольку детей у Теодоры не было, права Анны на Крейг Эриэн и прилежащие к нему земли более весомы, чем притязания вдовы и ее нового мужа, так что Анна была вправе искать здесь убежища. Но у беглянки не было времени послать гонца с вестями о смерти Бодуина и с просьбой приютить ее и ее осиротевшего сына.
И потому, пока усталая маленькая кавалькада медленно тащилась по петляющей вместе с рекой долинке на последнем переходе своего дальнего пути, Анна вовсе не была уверена в приеме. Она никогда не встречалась с Барнабасом и не имела представления о том, что это за человек. Ветеран Артуровых войн, женатый на состоятельной вдове и удалившийся в отставку в укромное поместье посреди этих богатых земель? Возможно, и даже вполне вероятно, с ужасом и нехорошим предчувствием думала Анна, что он захлопнет ворота перед вдовой Бодуина и его юным сыном, который может отнять Крейг Эриэн у него и у его наследников. И кто станет винить Барнабаса, если он не захочет оскорбить короля Марча, приютив беглую принцессу? Он может найти десятки причин, чтобы закрыть перед ней дверь.
Часть вторая
Алиса, матери не знавшая
5
Лежа на животе в пыли, маленькая девочка наблюдала за парой ящериц. Ящерицы дрались или совокуплялись — девочка не знала, что перед ней: первое или второе. Оба этих занятия, думалось ей, почти одно и то же. Ящерицы барахтались и извивались, шипели, разинув широкие пасти цвета дыни, то выскакивали на солнце, то стремглав неслись обратно в тень тамариска. Потом они с быстротой молнии влезли вверх по шершавым камням окружавшей сад стены и исчезли в нагретой солнцем щели.
— Алиса! Алиса!
Мужской голос был высокий и довольно тусклый.
— Алиса!
Дитя скорчило рожицу в сторону расщелины, в которой исчезли ящерицы, но не ответило, а вместо этого неохотно перекатилось в пыли на спину, готовясь встать. Где-то над перистой кроной тамариска нежно и надтреснуто зазвонил колокол.
6
— Замечала ли ты, — сказала однажды Алиса, которой минуло уже одиннадцать зим и которая была настолько хороша собой, насколько вправе быть девочка ее лет — уже не милое дитя, но еще и не юная дева, — что мой отец всегда заговаривает о душе, когда северный ветер наполняет замок сквозняками?
Она обращалась к своей служанке Мариамне, которая только усмехнулась в ответ.
— Что тут скажешь, хуже были бы суровые мысли, когда дует ветер с юга. А так путь нас ждет быстрый и легкий, и к концу апреля мы, благодарение Господу, будем греться на солнышке! Хорошо будет вновь оказаться дома.
Мариамна была родом из селения в каких-то двух милях от Иерусалима. В услужение в дом герцога она попала в прошлое паломничество Ансеруса с дочерью в Святую Землю.
— Это было чудесно, правда? — Алиса коротко вздохнула. — Путь в Иерусалим был лучше всего — тебя, правда, с нами тогда не было, — и погода стояла прекрасная, и столько мест мы повидали — и Рим, и Тарентум, а потом мы еще задержались у родни моей матери в Афинах. Ты ведь видела Афины на обратном пути. И само паломничество… Разумеется, в Иерусалиме чудесно, хотя там и нечего делать, кроме… Я хочу сказать, я знаю, что в паломничество отправляются ради спасения души, вот только… — Незаконченная фраза угасла с чем-то, очень похожим на вздох.
7
Город Тур открылся им на закате сырого и ветреного апрельского дня.
Франкскому городу далеко было до Камелота. Мрачная королевская крепость была возведена из серого камня. Жавшиеся к ее подножию дома, которые, казалось, будто съежились в страхе, в лучшем случае были наполовину каменными, наполовину деревянными, а в худшем — были сложены из торфяных кирпичей и покрыты подтекающими соломенными крышами. Огибавшая город величественная широкая река была тоже серой, и под низким сводом безрадостного неба по ней перекатывались белые буруны. Трудно было даже представить себе что-то более непохожее на розово-красное очарование замка Ансеруса или опаленное солнцем и осыпающееся от времени великолепие Иерусалима. Но странноприимный дом на противоположном от города берегу реки построен был ладно и крепко, и внутри было сухо. Усталых путников встретили огнем в каминах, мясом и красным вином, лучшим, чем все то, что они до сих пор пробовали в пути. Герцог, испытавший лишь благодарность, что его не ожидает гонец с повелением явиться ко двору, удалился в свою комнату сразу после ужина, а с ним отправились ко сну и его истомленные дорогой спутники.
На следующее утро дождя как не бывало, солнце стояло высоко в небе, и через покрытую рябью голубую реку городок казался если не великолепным, то, во всяком случае, привлекательным — с расцветающими плодовыми деревьями меж домов и людьми, спешившими через мост над рекой на утренний рынок. Был тут даже позолоченный шпиль, поблескивавший в лучах весеннего солнца, и на стене цитадели развевался штандарт — верный знак того, что город посетили своим присутствием или сам король, или старая королева, его мать.
И в самом деле, приглашение на аудиенцию прибыло в тот самый момент, когда Ансерус с дочерью сидели за завтраком. Королева Клотильда держит двор в Туре и примет герцога и госпожу Алису, его дочь, как они вознесут первые свои молитвы у раки святого, после чего она будет счастлива видеть их гостями под своим кровом во все время их пребывания в городе. По словам гонца, королева решила поселиться не в самой крепости, а в своем дворце неподалеку от города. Эскорт сопроводит туда приглашенных.
На первый взгляд путников, «дворец» разочаровал их так же, как разочаровали их вчера едва различимые за пеленой дождя серые силуэты Тура.
8
Дворец — дворец или обширная усадьба — оказался даже больше, чем думала Алиса. Она поняла свою ошибку, когда перед ней открылось огромное, раскинувшееся едва ли не на акр скопление домов и хозяйственных построек, внутренних двориков и садов, где трудились над клумбами работники, и дворов, по которым сновали служанки с корзинами провизии или охапками белья. У конюшен мужчины — охрана и ратники, надо думать — лениво грелись на солнышке или играли в кости на нагретых солнцем плитах внутреннего двора, в то время как конюхи и скотники возились со своими подопечными. Принц бегом вел ее меж двух рядов ульев, потом мимо загона, где толпились белые козы, и Алисе пришлось, подоткнув золотистые юбки, поспешать за ним как придется по брусчатке, которую, конечно, никогда не мели. Они миновали кузню, где кузнец, снова склонившись над мечом, который он показывал королеве Клотильде, кивнул им в знак приветствия. В переменчивом свете горна жаровни за кузнецом виднелся лес копий, прислоненных к дальней стене. Дворец королевы Клотильды, пожалуй, мог бы снарядить и обеспечить лошадьми и оружием небольшую армию.
Теодовальд помедлил, дожидаясь Алису в тени узкой стрельчатой арки, а затем вывел через лабиринт построек на виноградники за ними. По залитому солнцем склону долины виноградники террасами уходили к самым вершинам холмов, ершившихся лесом в полумиле от дворца. Лозы только-только собирались цвести, да и сами они были пока всего лишь приземистыми растеньицами с пеньками, посаженными ровными радами по склону холма, и не обещали грядущего урожая. Но и так можно было заметить, что они были много лучше, чем любимые и ухоженные лозы в крохотном огороженном винограднике Замка Розы. Жаркое солнце Луары светило на нежно-зеленые листья и розоватые бутоны, а земля между радами уже спекалась в летнюю пыль. Неудивительно, думала Алиса, что вина Луары так не походят вкусом на наши, регедские.
Кругом не было ни души, слуги и охрана остались далеко позади во внутренних дворах. Теодовальд быстро огляделся по сторонам.
— Скорее, — бросил он. — Сюда! — И побежал меж лоз.
Оказалось, что через виноградник, разделяя его на две части, вверх по склону холма ведет тропинка, достаточно широкая, чтобы по ней можно было прокатить тачку, оставившую глубокие колеи. А также очень пыльная. Туфелькам Алисы уже пришлось несладко, и не так уж у нее было много роскошных платьев, чтобы она могла позволить себе загубить золотистый шелк. Она помедлила, но мальчик настойчиво подстегнул ее:
9
Когда бы Алиса услышала, что говорила королева Клотильда герцогу, она без труда бы поняла, почему юного принца так бдительно охраняют даже в его собственном доме.
— Только Господь со всеми святыми его знает, сколько еще лет мы сможем принимать паломников в Туре. Как ты знаешь, герцог, земли к северу от реки — в руках моего сына Хильдеберта, так что дорога, по которой вы ехали через долину, и монастырь, где провели вы прошлую ночь, принадлежат ему.
— Истинно так. Наше путешествие было удобным и безопасным. К чему ему чинить препятствия паломникам? И, прошу прощения, госпожа, лишать себя дохода, какой они ему приносят? Он христианин, не так ли? Я склонен был полагать…
— О да. Когда господин мой король Хлодвиг был принят в лоно Святой церкви, окрещены были и его сыновья, и с ними наши воины без числа. — Губы королевы искривила сардоническая улыбка. — Но наши подданные сперва воины и уж потом христиане.
— Но пока ты держишь двор в Туре, госпожа моя, сыновья твои, разумеется, будут поддерживать и храм, и порядок на торных путях к нему, как замышляли ты и твой супруг.
Часть третья
Странствующий рыцарь
10
Мать Александра так и не вышла замуж, хотя ее молодость и красота — и возможно, укромное маленькое поместье в долине реки Уай теперь уже ее по праву — приводило к ее порогу немало преисполнившихся надежды родовитых воинов. Но всех их ждало разочарование. Принцесса Анна осталась одинокой, жила в удобстве и медленно и постепенно все больше находила удовольствия в такой спокойной жизни. Теодора и Барнабас были неизменно добры: первая искренне радовалась обществу Анны, а последний, избавившись от страхов, что Анна, вновь выйдя замуж, приведет еще одного претендента на Крейг Эриэн, посвятил себя их благополучию. С помощью этого доброго и мягкого человека Анна научилась управлять делами небольшого поместья, что они с Барнабасом делали теперь от имени Александра.
Как водится, принцесса со временем оправилась от горя и потрясения, причиненных ей убийством мужа, что нисколько не умерило ни ее ненависти к королю Марчу, ни решимости дождаться того дня, когда Корнуэльского Лиса заставят заплатить за свое подлое преступление. Она позаботилась о том, чтобы пока мальчик рос, он все больше узнавал о том, каким человеком был его отец, и научился гордиться и радоваться такому наследству. Люди с жалостью звали его Александр Сирота, но на деле ребенок не был обделен отеческим участием, как это вполне могло случиться, поскольку Барнабас присмотрел затем, чтобы он обучился искусствам, какие понадобятся ему в будущем, — и как рыцарю и воину, и как хозяину, пусть и небольшого, поместья.
Счастье ребенка не было запятнано знанием о том, как умер его отец. Когда еще по-детски он впервые спросил об этом, Анна рассказала ему лишь, что родился он в Корнуолле, где его отец принц Бодуин служил своему старшему брату королю Марчу, и что Бодуин умер, когда его сыну было два года. Поскольку Бодуин как младший сын не имел никаких прав на земли в Корнуолле, Анна (так она сказала) решила уехать и предъявить свои и Александра права на Крейг Эриэн. И правильно поступила, добавила она, поскольку король Марч, хотя и не имел своих детей, еще жив, так что здесь и ей, и ее сыну живется лучше, и среди плодородных долин у границы Уэльса их ждет намного лучшее будущее.
— Он, наверное, уже старик, — сказал однажды Александр, когда они заговорили об этом вновь. — И у него нет сына. Так что вскоре, быть может, мне стоит отправиться в Думнонию и поглядеть на Корнуолл и королевство, которое однажды может стать моим?
— Никогда не станет, — ответила мать.
11
Молодой хозяин Крейг Эриэн нашел Анну во фруктовом саду, где она присматривала за тем, как садовник подстригает яблоневое дерево. Когда Александр начал рассказывать ей о случившемся у реки, она, взяв его за локоть, поспешила увести его в сторону, подальше от ушей работника.
— Потому что, — твердо сказала она, — если это действительно были люди Марча, тебе может грозить опасность.
И она не дала ему сказать ни слова больше, пока они не вошли в ее личный покой, откуда Анна поспешно отослала хлопотавшую там служанку.
— Но, мама, — запротестовал Александр, — эти люди нарушили границы наших владений, а тот, кого я убил, — он же напал на меня! Спроси Барнабаса, он тебе расскажет, как все случилось. Я увидел корнуэльский блазон и окликнул их, чтобы поздороваться, а этот выхватил меч. Что мне оставалось делать?
— Да, да, знаю. Не в том беда. Но остальные ведь вернутся в Корнуолл. Ты сказал, при вас с Барнабасом было еще два наших человека? Они были близко? Достаточно близко для того, чтобы люди Марча могли разглядеть их знаки?
12
Никак нельзя было предугадать, какой дорогой отправятся корнуэльцы, но Александр недолго думал, какой им выбрать путь — кратчайший. А потому из Крейг Эриэн они выехали на юго-восток, чтобы пересечь реку Уай у римского моста в Блестиуме, а оттуда дорога вела через холмы к долине Северна и удобной переправе к востоку от Венты.
Сразу за Блестиумом, небольшим городком, не без основания гордившимся славным постоялым двором, дорога уходила в холмы, местами сужаясь так, что почти превращалась в пастушью тропу. Но погода стояла отличная, земля под копытами лошадей была сухой, и продвигались путники быстро. Они ни разу не заметили тех, кого преследуют, и каменистый тракт не сохранил следов подков, но тут и там встречались, к примеру, конские яблоки у обочины — верные признаки того, что какие-то путники все же недавно проехали этим путем. До паромной переправы через Северн оставалось не более мили, когда в угасающем свете дня Александр и его спутники спешились на прогалине у хижины дровосека, чтобы дать отдых лошадям и самим подкрепиться провизией из седельных сумок.
Хижина стояла заброшенная, так как дровосеки ушли по хорошей погоде глубже в лес, к тому же в ней воняло, и поскольку ночь выдалась сухая и теплая, спать они устроились под открытым небом. Увейн и Бранд, оба хорошо знавшие дорогу, заверили Александра, что первый паром пойдет через реку вскоре после рассвета, так что нет никакой нужды появляться на берегу ранее этого часа. Хижина, в которой ночевал паромщик, находилась на противоположном берегу реки. А потому вся троица уселась за нехитрый ужин, и вскоре Александр, завернувшись в плащ от ночной росы, уснул под мирное всхрапывание пасшихся поодаль лошадей.
Утро настало светлое и радостное, предрассветный туман инками висел на ветвях деревьев, одеялами укутывал холмы. Они выехали на длинный спуск, ведший к пристани парома, когда солнце только-только выбиралось из-за гребней далеких холмов, и перед путниками стелились длинные синие тени. Туман перинами лежал над водами притоков, и в его прорезах поблескивала гладкая как зеркало вода. Воды реки набухали утренним приливом, а над головой с криками кружили Морские птицы. Паром уже проделал две трети пути через реку, туман рассеивался — и вот над гладью Северна показался коричневый парус. Бранд рассказывал путникам об известий ему таверне, примостившейся на повороте дороги в каких-то нескольких милях за переправой, и мысль о сытном завтраке веселила сердца.
— Если они здесь проезжали, мы сможем расспросить паромщика, — заметил Увейн. — А если нет, значит, мы их обогнали и вполне можем подождать их на старом тракте на Гвелум. Они ведь не ждут погони и лошадей не гонят.
13
Таверна была удобной, и для Увейна вскоре нашелся лекарь. Будучи должным образом перевязана, рана была сочтена чистой и уже на пути к исцелению. Трое путников задержались в таверне на два дня, пока лекарь не разрешил Увейну снова сесть в седло, а затем отправились в обратный путь в Крейг Эриэн.
Но когда они выехали к развилке на дороге, откуда крутая тропа уходила на запад в долину Малого Уай, Александр, натянув поводья, пожелал своим спутникам доброго пути.
— Потому что, — сказал он, — ступив раз на этот путь, я должен пройти его до конца. Моя мать поймет. Дело еще не закончено. — Тут он помедлил. — Она рассказала мне кое-что, о чем я пока поклялся молчать, но передайте ей такое послание: я отправился в поход сделать то, что она хотела, чтобы я сделал, только чуть раньше времени. Скажите ей, я скачу на Север, чтобы разыскать моего кузена Друстана в Каэр Морд, и как только представится случай, пошлю ей гонца с письмом. Возможно, случится так, что я проеду здесь вместе с Друстаном, когда он будет возвращаться в Камелот, и тогда мы с ней свидимся.
Бранд и Увейн пытались уговорить его сперва поехать с ними домой и вновь держать путь на Север после того, как он еще раз переговорит с принцессой Анной, но Александр (который, освободившись от помочей, отнюдь не намеревался позволить матери завязать их вновь) отказался слушать их, повторил послание матери, а потом, повернув голову лошади на Север, оставил их глядеть ему вслед, качая головами.
14
День клонился к закату, когда Александр достиг реки и обнаружил, что кузнец сказал правду: река набухла и грозно клокотала. Мощной волной она катилась к морю под обрывистым берегом, который в тот самый момент, когда Александр выехал на него, оборвался под давлением воды, отчего в поток полетел каскад камней и земли. Единственное, что указывало на существование моста, были тяжелые деревянные сваи, торчавшие из противоположного берега там, где дорога, снова поднимаясь вверх, терялась среди деревьев.
За тесно стоявшими друг к другу деревьями Александр все же смог разглядеть что-то, что походило на угол здания. Нет сомнения, монастырь. Повернув лошадь, Александр дал ей постоять минуту-другую, рассчитывая глубину и скорость течения реки. Но даже на его бесшабашный и неопытный взгляд, вброд реку было не преодолеть, поэтому, пожав плечами, он повернул лошадь прочь и послал ее рысью по речному берегу. Тропа, местами крутая и неровная, была тем не менее торной, как будто проезжим людям не раз случалось по ней путешествовать. Интересно, сколько разочарованных путников вынуждены были останавливаться у замка с мрачным названием Темная Башня, чтобы молить о пристанище и крове на ночь? Теперь, когда поток сам решил, молодого человека мучило не только взбудораженное любопытство, но и какая-то необъяснимая нервозность. И все же, когда стали сгущаться сумерки и вдалеке за бурлившей рекой послышался крик совы, он не испытал ничего, кроме благодарности, заприметив вдалеке свет среди деревьев.
И конь тоже увидел его и, быть может, даже почуял стойло и ужин. Навострив уши, гнедой Александра пошел скорее, и вскоре конь и всадник выехали из-под тягучей тени леса на просторную поляну, откуда перед ними открылась долина — и вот он, на небольшом каменистом плато среди скал стоит замок.
Замок был небольшим — пара башен, соединенных стеной-куртиной, заворачивавшейся назад, чтобы объять замковый двор, где сараи и стойла приютили животных и слуг, и большая амбарного вида постройка, которая, по всей видимости, служила складом. С трех сторон замок огибал поток, создавая естественный замковый ров. Питавший поток ручей находился чуть выше по склону холма, так что вода бежала вниз, белая от пены на скалистом ложе, чтобы омыть вход в замок — узкий деревянный мост вел через ров к утонувшей в стене арке ворот. Все это казалось скорее мрачным, чем величественным: старая постройка, почерневшая от времени и непогоды, выстроенная для защиты этой дикой и прекрасной долины. Сама долина лежала высоко в холмах, по обе стороны замка лес уходил к скалистым гребням, где среди камней каркали вороны. На дне долины у подножия леса трава, даже в это время года, была скудной, ютилась среди островков папоротника и шиповника. Странный замок для королевы, подумал Александр, но потом вспомнил, что рассказал о королеве Моргане кузнец: она была изгнана с позором своим мужем и более того, она тяжко оскорбила своего брата, Верховного короля. Так, значит, этот замок, так уместно названный Темной Башней, был, по сути, местом ее изгнания, ее заточения? Что же за прием ожидает там того, кого ночь застигла в дороге? Александру и в голову не пришло, что одинокая и заточенная королева, возможно, с радостью распахнет ворота юному и привлекательному принцу.
Как бы то ни было, искать пристанища в этих местах было больше негде. Александр послал коня через реку, которая хоть и бежала здесь быстро, но широко разлилась по пойменному лугу, потому брод здесь оказался легким. Подъехав к замковому рву, он спешился и повел коня в поводу через деревянный пеший мост.
Часть четвертая
Прекрасная паломница
17
Однажды, за несколько месяцев до того, как началось приключение Александра, холодным и ясным январским полднем герцог Ансерус, поискав дочь, нашел ее в солярии, круглом помещении на верху башни, в обществе Мариамны. Девушки, которым полагалось быть занятыми тканьем гобелена, сидели рядышком в квадрате солнечного света, свободно падавшего из окна, и над чем-то смеялись. Будь Алиса ниже родом и положением, чем герцогская дочь, можно было бы сказать, что они хихикали. С появлением герцога смех внезапно смолк, и обе девушки встали, чтобы присесть в поклоне. Потом Мариамна, повинуясь взгляду своей госпожи, снова присела и вышла из солярия.
Алиса устроилась поудобнее, и герцог пододвинул кресло поближе к окну. Несмотря на солнечный свет и распространявшееся от жаровни тепло, в комнате было прохладно. Ансерус потер руки, прочистил горло, но еще прежде, чем он заговорил, девушка скромно произнесла:
— Да, отец.
— Что ты хочешь сказать этим «да, отец»? Я ведь еще ничего не говорил.
— Нет, но ветер дует с севера, и Новый год только-только миновал, и тебя пробирает холод.
18
Вскоре приготовления к «последнему паломничеству» были в разгаре, С самого начала предосторожность сыграла в них особую роль: было решено, что на этот раз путники не станут подвергать себя опасностям долгого пути через франкские земли, но отправятся морем до самого устья Луары, пересядут там на другой корабль и по широкой реке поднимутся до самого Тура.
Никакие других вестей от королевы Клотильды не пришло. И от Мэдока тоже; судя по всему, он был где-то в другой части страны, но — как говорилось в послании его управляющего, — «безусловно, будет более чем счастлив обсудить предложение герцога, союз, который, как известно всем, всегда был ему по сердцу».
— В этом я нисколько не сомневаюсь; — все, что сказал ка это герцог Ансерус, пожалуй, довольно сухо.
На корабль они взошли в середине апреля. Скуку плавания не нарушали никакие события, погода была тихой, и все по мере того, как корабль все дальше уходил на юг, весна Менялась летом. Корабль ненадолго причалил в Керрике, столице Малой Британии, где герцог на несколько дней остановился передохнуть в доме родича. Оттуда герцог Ансерус послал письмо королеве Клотильде, давая ей знать о своем скором прибытии. Письмо было не более чем данью вежливости, но когда немалое время спустя их корабль благополучно причалил в Нанте, оживленном порту в устье Луары, путники были приятно удивлены и польщены, обнаружив, что их ожидает эскорт, значительный отряд вооруженных людей с гербом старой королевы на платье. По словам их командира, королева послала ратников помочь британским паломникам пересесть на небольшую ладью, которая доставит их в Тур, и сопроводить их туда со всеми мерами предосторожности.
— Меры предосторожности? — Вопрос Ансеруса прозвучал, пожалуй, резковато. — Какая же опасность может поджидать нас на реке?
19
Королевский замок в Туре был внушительной крепостью. Возведенные из камня стены поднимались из самой скалы, утесом нависшей над рекой, которая здесь текла глубже и шире, создавая грозную естественную преграду между королевствами Орлеана и Парижа. Замок был окружен рвом, вода в который по системе шлюзов и желобов забиралась из реки. Путь к главным воротам вел по деревянному мосту, проехать по которому могли бок о бок не более двух всадников разом.
Но оказавшись за крепостными стенами, путник забывал о негостеприимной дороге. Алису и ее отца разместили в приятных покоях с окнами на юг; обстановка была удобной, а в комнате Алисы — даже красивой. Солнце согрело каменную плиту подоконника, а сами покои были залиты светом. За окном скользили, весело перекликались вернувшиеся с юга ласточки.
С высоты замка городок, примостившийся за крепостным рвом, казался чистеньким и мирным, почти что игрушечным: пестрел красными черепичными крышами меж тыквенных огородов и зацветающих деревьев, которые подступили прямо к стенам великой базилики, возведенной лет сто назад, чтобы приютить раку святого. Открывавшаяся из замковых окон картина была на удивление мирной, и ничто даже не намекало на близкую грозу, ничто не создавало впечатления, что внизу лежит пограничный город внезапно ослабевшего королевства. Ворота в окружавших город стенах были распахнуты, и через них взад-вперед двигались спешивший на рынок люд, скот и телеги, которые казались на таком расстоянии совсем крохотными.
Но Алиса, сидевшая в нише окна, пока Мариамна расчесывала ей волосы, без сожаления думала о том, что обещавшему быть таким приятным и удобным паломничеству скоро придет конец. День-другой на отдых, отец вознесет молитвы — и они начнут долгий путь домой. Марий заверил, что «Меровей» будет в их распоряжении, когда он им только понадобится.
Алиса вздохнула.
20
Остались они на восемь дней.
Герцог уехал бы раньше, но Алиса понимала, что долгая дорога его утомила. Более того, она уговорила отца отдохнуть два-три дня и лишь потом посетить раку, но и тогда сократить свой визит настолько, насколько допускают приличия. Герцог Ансерус легко поддался на уговоры, узнав, что епископ Оммантий уехал на несколько дней в Орлеан, предположительно, по делам, связанным с грядущей коронацией Теодовальда. В прошлое паломничество герцога в Тур Ансерус и епископ несколько раз встречались и прониклись искренней приязнью друг к другу. За прошедшие годы они несколько раз обменивались письмами, и перед отбытием в Орлеан епископ оставил послание, в котором умолял Ансеруса не уезжать из Тура до его, Оммантия, возвращения.
Хотя город кипел слухами будто растревоженный улей, паломникам, по всей видимости, ничего не угрожало. Тяжеловооруженные ратники, сопровождавшие их на борту «Меровея», каждый день провожали их к раке святого и (как поведала своей госпоже пораженная Мариамна) стояли на страже у их покоев всю ночь напролет. В отсутствие хозяина или хозяйки королевские апартаменты и большой зал замка пустовали; обед и ужин подавали в уютной галерее, выходившей на город и южные склоны долины, и сам дворецкий, пожилой человек с постоянно озабоченным лицом, наблюдал за прислуживавшими гостям пажами и служанками. Единственным их собеседником, если не считать собственного священника герцога, отца Ансельма, был брат Иоанн, которого (к его собственному и столь очевидному сожалению) оставили дома исполнять обязанности замкового капеллана, тогда как королева и юные принцы уехали в Париж. Отец Иоанн был достаточно молод и не лишен мирских интересов, чтобы счесть присутствие Алисы хотя бы некоторым утешением. Дочь герцога, со своей стороны, находя его остроумным и учтивым, наслаждалась его обществом за столом, но не могла не думать о том, что в этом последнем паломничестве, которое как будто обещало столько новых приключений и даже опасностей, ей, похоже, будет так же одиноко, как и в прошлых странствиях в Иерусалим.
Они провели в Туре уже шесть дней, когда из Орлеана возвратился Оммантий, и герцог получил приглашение посетить епископа и отобедать с ним на следующий день. Поскольку до тех пор их пребывание в Туре не было отмечено особыми событиями, Ансерус без труда дал себя уговорить Алисе позволить провести день, как ей вздумается: отправиться покупать шелка или прокатиться верхом, как обычно с охраной, чтобы полюбоваться окрестностями. Ввиду надвигавшихся торжеств в Орлеане лавки торговцев были доверху набиты самыми богатыми тканями, и Алиса вскоре отыскала желаемое. Потом в обществе Мариамны и тяжеловооруженной охраны — на должном расстоянии в должном числе — она выехала из городских ворот и легкой рысью направилась ко дворцу королевы.
Там все оставалось таким, каким она его помнила, разве что казалось меньше. Свиньи все так же хрюкали в своих загонах; коровы, услышав цокот копыт, равнодушно поднимали головы от травы; козы и овцы заступали дорогу лошадям на узкой тропе, и чумазый паренек гнал гусей по двору, через который Алиса и Теодовальд убегали от докучной дворни. Но перемены были не менее явны. Хотя в пристройках для слуг еще кипела жизнь, ратники уже покинули поместье, и в покинутой оружейной не лежали груды оружия. Не было здесь — за чем они в основном сюда приехали — и следа Иешуа. По удрученному выражению на лице Мариамны каждый мог бы сказать, что девушка рассчитывала хотя бы получить известие о нем, но все, чего они добились, были заверения (одного из оставшихся управляющих), что он все еще при королеве в Париже, а оттуда, вероятно, поедет с ней прямо в Орлеан, куда она направится с новым королем.
21
Весь день дул легкий, но ровный бриз, подгонявший «Меровей» к морю. Алиса не стала спускаться в каюту, а осталась на палубе с отцом, глядя на то, как проплывает мимо берег, провожая взглядом небольшие поселения и ища в них признаки усобицы или неспокойствия. Дважды их окликали с больших пристаней, но это было лишь приветствие: может, кто-то, кто знал капитана корабля, — пассажиры видели, как он поднимает в ответ руку.
К вечеру ветерок замер, и продвижение их замедлилось. Берега расходились, и водную гладь тут и там усеивали небольшие островки. Кораблю теперь приходилось осторожно пробираться по протокам между ними. Подошел слуга, спросить, не подать ли ранний ужин, и Алиса с отцом спустились вниз.
Королевская каюта была скромных размеров, но богатая обстановка и удобства в ней делали ее почти роскошной. Новоявленная аскеза королевы Клотильды еще не коснулась ее речного флота. Из основной каюты двери вели в две каморки поменьше: в одной находилась постель Алисы с соломенным тюфяком для Мариамны, а другую занимал герцог. Как и в прошлое их путешествие, на палубе у лестницы внизу стала стража.
Сгущались сумерки, облака, собравшиеся на западе, принесли с собой тьму. «Меровей» еще медленно полз среди островов, которые, затененные ивами и зарослями ольхи, казались всего лишь плотными сгустками тьмы, плывшими по воде.
Вскоре после ужина Алиса удалилась к себе. Мариамна, преисполненная вполне понятного ужаса и потрясения от того, что поведала ей Алиса об убийстве детей, казалось, позабыла о своих страхах в предвкушении скорого возвращения домой. На деле она скорее склонялась к тому, чтобы веселиться над трудностями прислуживания своей госпоже в столь тесном покое. Она помогла Алисе раздеться и облачиться в постельные одежды, расчесала ей длинные блестящие волосы, а потом, прибрав, как могла, крохотную каюту, удалилась на свой тюфяк в какой-то паре шагов от кровати госпожи. Очень скоро дыхание ее стало ровным.
Часть пятая
Александр влюбленный
24
Было бы утомительно подробно описывать весь тот слишком стремительный и неизбежный процесс, превративший Александра в любовника королевы Морганы. Она выхаживала его, и если слабая лихорадка предпочла подольше не отпускать свою жертву, то, что же делать, очаровательная королева тем больше времени проводила в лазарете и тем чаще варила ему свои действующие исподволь снадобья из трав и плодов и других, тайных, ингредиентов. Дама Лунеда держалась замкнуто и отчужденно; остальные молодые рыцари из свиты Морганы, возможно, улыбались или дулись и перешептывались меж собой, но сама королева ничего не видела, ни для чего не находила времени, кроме одного Александра.
Наконец лихорадка спала. Возможно, были и те, кто заметил, что она отпустила юношу лишь тогда, когда он надежно запутался во власти королевиных чар, когда все увидели, что думает он лишь о ней одной и тоскует по ее прикосновению, ее взгляду, ее присутствию, — ну что ж, тогда Моргана перестала навещать лазарет, предоставив роль сиделки старой Бригите.
С того времени юный принц стал быстро набираться сил и вскоре смог уже вставать с постели, стоять и ходить по покою, сам без посторонней помощи совершать омовения и одеваться. Что он и сделал однажды вечером, когда Бригита оставила его. Вынув лучшую свою одежду, выстиранную и тщательно сложенную в одном из ларей, Александр отправился на поиски королевы.
Королевские покои, где поместили Александра, находились в центральной части замка, двери их открывались в коридор, ведший направо и налево к башням-сестрам. Александр помедлил у двери, спрашивая себя, где лежит главная лестница, которая приведет его вниз в приемные покои замка. Теперь он уже не сомневался, что, обладая, как это было очевидно, милостью королевы, он будет принят дамой Лунедой и гостеприимный замок широко распахнет перед ним свои двери. Но сколь бы ни было велико его желание вновь увидеть Моргану, он сознавал, что вежливость требует, чтобы он сперва повидал хозяйку замка, выразил ей свое почтение и благодарность и подождал приглашения присоединиться к собравшемуся обществу за ужином.
— Итак, Грегори, не можешь ли ты сказать, где мне найти госпожу Лунеду? Она свободна в этот час, чтобы принять меня?
25
Даже после бессонной ночи Александр чувствовал себя на следующее утро более бодрым, чем на протяжении многих Дней. Встав с зарей, как только собрался с духом, он спустился по лестнице, чтобы подождать Моргану во дворе замка.
Королева, разумеется, заставила себя ждать, но со временем она все же появилась и притом одна, если не считать стражи, сопровождавшей ее во всех прогулках за стенами замка. Моргана была облачена во все зеленое: в травянисто-зеленую накидку, подбитую золотистым шелком, и шапочку из того же шелка с плюмажем из перьев, которые, игриво загибаясь, касались ее щеки. Выглядела она столь же прекрасной, какой была в пиршественной зале или в мучительной тишине лазарета. Склонившись, чтобы поцеловать ей руку, он не отрывал губ чуть дольше, чем требовали приличия, потом помог ей сесть в седло ее чудесной каурой кобылы, вскочил на собственного гнедого и вслед за королевой шагом двинулся по деревянному мосту.
Моргана хорошо знала окрестности, поэтому Александр предоставил ей решать, куда отправиться. Лошадь у него была свежей, так что вслед за королевой он добрым галопом проскакал по берегу реки почти до того самого места, где случилось его столь удачное падение, затем они свернули в лес, где узкая просека пошла вверх, что и заставило их перейти на рысь. Некоторое время спустя деревья поредели, и всадники выехали на залитую солнцем укромную лощину на склоне холма, где лошади снова смогли пойти бок о бок. Моргана слегка натянула поводья, послав кобылу шагом, и Александр дал своему скакуну самому выбирать скорость, подстраиваясь под кобылу королевы.
Все это время за ними следовали четверо стражников. Время от времени Моргана оглядывалась через плечо с довольно трогательной гримаской недобрых предчувствий. Стражи следят за ней неотрывно, объяснила она Александру, и о каждом движении докладывают ее брату Артуру. Она боится стражников, премиленько созналась она, боится, что вскоре, прескучившись монотонностью своего удела в этом отдаленном уголке так далеко от своих семей, они могут послать Артуру какую-нибудь ложь, а брат прикажет отвезти ее назад в Каэр Эйдин на суровом Севере или отправить ее в строго охраняемое узилище (как она это назвала) замка Кастель Аур среди валлийских холмов. А там, как было сказано намеком, Александр ее больше не увидит. Если только, разумеется, не согласится помочь ей избежать столь жестокой и несправедливой кары, которую обрушил на нее Верховный король…
Но здесь она просчиталась. Как бы ни был одурманен Александр, его не удалось заставить открыто высказаться против решения Верховного короля. Для него, на протяжении всей его недолгой жизни, Артур и Камелот представляли все, что есть на земле доброго и справедливого. Не удалось также заставить Александра, знавшего о том, какое, великолепие окружало Моргану в Темной Башне, о роскоши ее покоев, о дорогих нарядах и кушаньях, об усердии слуг, зная о ее «дворе», и ее «советах», и свободе ее передвижений по окрестностям, пусть даже под стражей, — учитывая все это, Александра никак нельзя было заставить счесть королеву достойной сострадания узницей, с которой дурно обращаются. А потому он с сочувствием слушал, клялся в вечной преданности — пока еще он не осмеливался говорить о любви, — но сторонился любых разговоров о «спасении» и даже о какой бы то ни было попытке «сбежать от соглядатаев». Моргана, со своей стороны, избегала любого прямого ответа на его осторожные расспросы о причинах столь строгого решения Артура. Он был достаточно юн, чтобы — особенно когда чудные глаза Морганы, казалось, глядели прямо ему в душу, а маленькая ручка покоилась у него на колене, когда их лошади шли рядом — одновременно поверить в то, что Артур справедливо покарал ее за супружескую измену, и в то, что ее прискорбно и жестоко использовали, что беду на нее навлекло лишь предательство любовника. Любовника, которого, благодарение Богу и Артуру, давно уже нет в живых.
26
В тот день Александр ее больше не видел, а с наступлением ночи явился один из ее пажей с посланьем — словами любовными, но твердыми, — что вести, привезенные графом Ферласом, расстроили королеву, и дело, возникшее из них и занимавшее ее весь день, все еще удерживает ее вдали от возлюбленного. Она должна молить его о прощений, но не может сказать, когда… и так далее и тому подобное. Ей удалось представить все происходящее чем-то вроде недомогания, на какое иногда жалуются дамы, но кому, как не ему, было знать, что это неправда. После сказанных ею при расставании сегодня утром слов несчастный принц не мог поверить, что его отлучают от ее милостей и от ее ложа. Однако ничего нельзя было поделать, только попытаться скрыть свою досаду и удалиться с наивозможным достоинством в свой покой в западной башне. Там Александр провел беспокойные часы, когда гордость боролась с ревностью и заставляла его вышагивать взад-вперед по помещению и спрашивать себя, будут ли ему рады за сегодняшним обедом в большом зале или на почетное место подле королевы теперь усадят графа Ферласа.
Как выяснилось, ни королева, ни граф Ферлас на обеде тем вечером не присутствовали. Это, разумеется, не принесло никакого облегчения Александру, который (редкий случай) ел мало и благодарил небо, что его соседка за столом дама Лунеда витает мыслями где-то далеко, бледна более обычного и не склонна вести беседу. Хозяйка замка встала от стола рано, и Александру удалось вновь сбежать в уединение западной башни, чтобы ожидать там вызова своей госпожи.
Призыва не последовало. Вместо него появился, как всегда, Питер с еще одним полным извинений посланием и настойкой, которую, как продолжала настаивать королева, Александру следует пить перед сном. «Против возвращения лихорадки, которая, как мне известно, может возобновиться в течение двух или трех лун, если не продолжить лечение».
Александр, снедаемый иной лихорадкой, которая, если б он только знал, была вызвана той самой королевиной настойкой, указал на стол и произнес, прилагая немалые усилия к тому, чтобы говорить с обычной своей дружелюбной вежливостью:
— Поставь кувшин вон там, хорошо? Благодарю тебя. Настойку я выпью позже. Скажи мне, паж, королева лично дала тебе это послание?
27
— Королева Островов? — воскликнул Александр.
— Ну, так она себя называет. — Исходи эти слова из уст особы не столь возвышенной, как королева Моргана, их тон можно было бы назвать злорадным. — Вышла замуж за какого-то мелкого королька. Ей еще повезло, что она хотя бы его подцепила, учитывая то, что одни боги знают, сколько лет эта девка была любовницей Мерлина, а он ей в дедушки годился!.
Они сидели во внутреннем покое королевы Морганы — в приюте блаженства, в ее опочивальне. Граф Ферлас, отдохнув два дня в замке, вернулся к себе домой отвезти матери печальное известие о смерти брата, и с тех самых пор королева изо всех сил старалась ублажить уязвленные чувства своего любовника и показать, что ничего меж ними не изменилось. Александру приходило на ум, что пока Ферлас оставался в замке, беседы графа с королевой Морганой были достаточно продолжительными даже для того, что они там могли обсуждать. Но (хотя он отказывался признаться в этом даже самому себе) часы передышки, когда нет нужды постоянно выслуживаться днем и предаваться сладостным, но изнурительным успехам ночью, были скорее желанны, чем наоборот.
Несмотря на все это, когда прибежал ее паж, Александр с готовностью последовал за ним. Моргана в одиночестве сидела в королевских покоях у южного окна, которое выходило на речную долину. Ему протянули руку для поцелуя, не более того, а поднявшись, юноша увидел, что прекрасное лицо туманит забота.
Нет нужды спрашивать, что ее тяготит; внезапно она жестом указала ему на кресло наискосок от себя и начала говорить.
28
Такое уже случалось. День был хорош, Александр был при оружии и верхом на своем добром скакуне, и впереди его ждало, приключение. Но прошлое не звало Александра. Тогда он был очень юн, а вот сейчас… С головой, все еще полной мыслями о своей властительнице, об их прощальных утехах вчерашней ночью, он легкой рысью скакал по берегу реки.
Его влюбленная рассеянность едва не стала причиной его гибели. Хотя несчастие, случившееся с Александром в прошлом в этих местах, должно было заставить его ехать с большей осторожностью, конь его испуганно вильнул в сторону, настолько внезапно и безо всякой видимой причины, что принц едва не вылетел из седла. Послав — не ужасное — проклятие всем богам, он взял себя в руки, натянул поводья и только тут увидел призрак, так напугавший лошадь.
В худенькой фигурке, закутанной в объемный серый плащ, складки которого колыхались на ветру, и впрямь было что-то призрачное. Перед ним стояла женщина, которую Александр сперва не признал; Потом он понял, что перед ним дама Лунеда, одна, без свиты и, судя по ее бледности и по тому, как она держалась за ствол молодой березки, очень напуганная. Гнедой Александра, повинуясь умелой руке всадника, стоял как вкопанный, но в ужасе косил налитым кровью глазом. Дама сделала шаг вперед, все еще опираясь на деревце, как будто могла упасть без его поддержки. Но когда Лунеда заговорила, голос ее прозвучал вполне прозаично:
— Мне очень жаль, если я напугала твою лошадь. Я подумала, что это можешь быть ты, но я не осмеливаюсь быть увиденной на случай… — Она помедлила.
— На случай?