Еще с утра у капитана государственной безопасности Огурцова было вполне хорошее настроение. Да по утрам оно у него всегда было недурственным — когда оглядывал этот большой лубянский кабинет, доставшийся ему в наследство от майора Чужака. Это не то что прошлая конура, в которой сиживал, нося еще лейтенантские погоны, с двумя другими лейтенантами, которые, может быть, просидят в той конуре до самой пенсии.

А теперь и погоны, хоть и не майорские пока, но уже капитанские, от них и до майорских недалеко, а это уже будет высший комсостав. И должность у него теперь соответствующая, та же, что была у Чужака.

Кстати, покойному майору государственной безопасности обещали присвоить звание старшего майора, а чем он, Огурцов, хуже?

Да уж лучше, поди!

Потому как майор Чужак нынче где-то червей кормит, а он, Огурцов, — вот он! Живехонький! Наблюдает себе, как солнышко всходит за этим большущим окном! И у начальства, кажись, пока в фаворе, вон, лично Лаврентий Павлович три раза к себе по сов. секретным делам вызывал.

— …Федуло — в ухо надуло!..

Вдруг совсем рядом раздался взрослый голос:

— Тебе что, правда в ухо надуло, парень?

— А тебе, дядя, никак в другое место надуло? — спросил Федька с привычной, уже въевшейся в него, как смоляная сажа, грубоватостью и лишь затем приоткрыл глаза.

Подошедший был, судя по виду, деляга тот еще: здоровенного роста, в бежевом плаще, в начищенных башмаках, в бежевой, под цвет плащу, фетровой шляпе. На эдакого всем скопом навалиться где-нибудь в подворотне, раздеть да продать все это здесь же, на Сухаревке, — мешков на пять картошки небось потянет, эдак и зиму можно перезимовать, не помереть с голодухи.

Юрий Васильцев скакал верхом по ему одному известным тропкам в зауральской тайге. Собственно, он давно уже был и не Васильцевым, и не Юрием. Фамилия его теперь была Кучинский, имя — Александр, — вполне надежные документы удалось справить всего за двести пятьдесят рублей, — и служил он теперь лесником в одном заповедном лесничестве, по ту сторону Уральского хребта.

Служба оказалась вполне для них с Катей выгодной: хоть заработок и невелик, зато и казенная тебе крыша над головой, и даровые дровишки на зиму, а главное — никакого начальства вблизи: в эти места, окруженные лагерями для зэков, редко кто наведывался: стрёмно. Беглый зэк-уголовник — он, как известно, куда опасней медведя-шатуна, до него, до Васильцева (Кучинского то бишь — даже наедине с собой надо не забывать, чтобы приросло намертво!) — до него трех лесников убили.

Лесник для них, для беглых, — самая лакомая находка: тут тебе и конь, и ружьишко, и документы, и одёжа человеческая. А двух начальников, что три месяца назад приезжали с инспекцией из райцентра, — когда те возвращались назад, прямо на сосне повесили, да еще поиздевались прежде так, что даже ему, Васильцеву-Кучинскому, повидавшему в своей жизни всякого, смотреть было страшновато. Ну не любит беглый зэк начальников, по какому бы казенному ведомству они ни проходили.

Местные жители тоже, нетрудно сказать, в лесники не рвались, оттого предложение некоего Кучинского в райцентре восприняли как дар небесный, даже никаких лишних справок требовать не стали.

Сам Васильцев-Кучинский этих беглых не боялся. Дважды на него нападали — и оба раза едва расползлись, унося покалеченных. Тут не столько даже навыки, полученные от покойного Викентия, помогли, сколько ежедневные уроки с Катей, а уж ее чему только в свое время не научили! Тут тебе и тайский бокс, и японское карате, и китайское кун-фу — всем этим она владела в совершенстве.

Начало было положено. Теперь предстояло найти случай встретиться с теми двоими, Катей и Васильцевым, воочию. Но обстоятельства этой встречи надо было сперва хорошо обдумать, иначе можно запросто от них и маслину в лоб получить.

И Викентий думал. В иные дни думал с утра до вечера, даже поесть забывал, не до того было. А когда сваливало сном, сразу зачем-то появлялся Федька-Федуло, и вся та жизнь с Викентием Ивановичем представала перед ним.

Со временем, когда узнал от Викентия Ивановича о Тайном Суде, ему даже стало нравиться его двойное существование: с утра до вечера мазуриком Федулой на Сухаревке, а с вечера до утра — Викентием, помощником другого Викентия, палача Тайного Суда. Втайне, бывало, иногда думал: глядишь, время придет — и он, бывший Федуло с Сухаревки, станет таким же, как его новый друг.

Да какой там друг! Отца своего он не помнил и именно как отца воспринимал теперь Викентия Ивановича.

Ночью Катя и Юрий устроили совет: что им грозит и как быть дальше. Оба не сомневались, что убийство Кузьмы Бричкина дело рук того самого парнишки, сына палача Викентия, но вот какую цель он преследует, оставалось только гадать.

За свою жизнь они могли пока не беспокоиться: если бы тот хотел убить их, он бы это сделал легко — в тайге для хорошего стрелка дичь не штука, стало быть, его планы были другие. То ли хотел показать им, на что он действительно способен, то ли пожелал их запугать — только вот во имя чего?

Пришли к тому, что мальчишка решил возродить Тайный Суд. В одиночку это было невозможно, и он решил, что будет восседать в этом Суде рядом с ними, с Катей и Юрием. Ну а поскольку тогда, в первый раз, они от этой чести отказались, он, наверно, всерьез возомнил, что теперь, узрев его способности, они согласятся из страха.

Это зная-то их! Видно, у мальчишки впрямь было что-то не в порядке с головой.

Но поэтому и ждать от него можно было чего угодно. Катя даже предложила сгоряча выследить его и убрать, но тут же сама воскликнула:

Уже несколько дней от Викентия-младшего не было никаких вестей, а Васильцев, признаться, этих вестей ждал, причем ждал с нетерпением. Какое бы новое состязание этот наглец ни навязал, все равно это означало, что Полина еще жива.

Он сам искал ее — но пока безрезультатно. Когда он возвращался с поисков, Катя не задавала лишних вопросов — и так по его виду все было ясно.

Сам удивлялся, насколько оба они за несколько дней привязались к этой девочке.

Когда вечером выходил из метро, вдруг почувствовал, что в этой давке кто-то запустил руку к нему в карман. Васильцев дернулся ухватить за руку воришку, но ничьей руки не поймал.

Кошелек был на месте, а кроме кошелька, в кармане появился какой-то листок бумаги.

На следующий день Юрий в форме официанта стоял в ресторанном зале гостиницы «Будапешт», что на Петровке, и тщательно протирал бокалы на одном из угловых столиков. Зал был закрыт на спецобслуживание — через несколько минут здесь должны были кормить обедом иностранцев. Накануне полковник Головчухин позаботился, чтобы на нового официанта тут не очень-то обращали внимание.

Среди этих иностранцев, по расчетам Юрия, должен был быть и Люцифер. Вычислить его помог тройной агент Эдуард Сидорович, давший сведения обо всех иностранцах, за последнюю неделю прибывших в СССР. Слава богу, не больно много иностранцев пересекало границы отгородившейся от мира Родины; таких из списка Эдуарда Сидоровича было всего-то двенадцать человек.

Четверых шахматистов Юрий сразу же отсек: все они давно и хорошо знали друг друга, а Люцифер всегда работал только в одиночку, а все, кто знал его в лицо, быстро отправлялись в мир иной.

Еще один, португальский коммунист, прибыл по делам Коминтерна для встречи лично с товарищем Димитровым. Конечно, Люцифер мог смастерить себе любую биографию, но, как решил Юрий, с Коминтерном все-таки едва ли стал бы связываться — и хлопотно, и опасно.

А вот это погорячее! Делегация куроводов из разных стран, числом семь человек, прибыла с целью перенять самый передовой в мире опыт нашего отечественного куроводства. Никто из этих куроводов, судя по всему, прежде друг друга не знал в лицо, так что лучшей компании для Люцифера и не придумать.

Да, этого не могло быть! Но именно такова оказалась действительность: Викентий покончил с Люцифером, то есть он уже считал себя окончательно выбывшим из Тайного Суда. Убить главного палача! Теперь ему нет пути обратно, да и вообще нет жизни на этом свете.

Это теперь единило его и с Катей, и с ним, Васильцевым. Им всем не простят, и кара будет беспощадной, а если смогут скрыться, то их будут преследовать до самого конца.

Было чувство беззащитности, но в то же время и чувство тайной радости: они окончательно освободились и пока что живы. Ну а уж сколько времени продлится это «пока что», поглядим.

Наверно, все-таки в душе Юрий до сих пор причислял себя к Тайному Суду. Но теперь с этим было покончено. За это он сейчас испытывал даже нечто наподобие благодарности по отношению к Викентию.

Впрочем, и радость, и чувство благодарности — все это тут же упорхнуло, едва он снова вспомнил про Полину.

Почти сразу же после ухода вора Васильцеву позвонила Пчелка. По некоторой развязности тона Юрий понял, что бандерша, хоть и не сильно, но все же несколько навеселе:

— Ах, Юрочка, что бы ты, интересно, делал без своей Пчелочки, миленький?!

— Что, есть новости? — довольно сухо спросил он.

— А я стала бы звонить просто так, потрепаться? — ответила она вопросом на вопрос. — Больше мне трепаться, что ли, не с кем?.. Нет, я могу и на завтра отложить, если ты сейчас не в духе.

— Давай выкладывай! — потребовал Васильцев.

Когда приехали домой, в почтовом ящике виднелся конверт. Юрий вытащил его и по отвратительному запаху, исходящему от конверта, сразу понял, от

кого

это послание.

Да, быстро же

они

постарались!

Дома он вскрыл конверт и достал листок в косую линейку. Судя по тому, как он был грязен и чем пах, его вырвали из найденной на помойке ученической тетрадки для первого класса.

Он прочел: