Мягким ударом Бекки отправляла мячик по привычному маршруту: двенадцать футов до противоположной стенки, отскок – и обратно. Под конец мячик терял скорость и плавно вкатывался под подушечку лапы. Бекки накрывала его, выжидала какое-то время и вновь отталкивала игрушку от себя, чтобы взглядом карих глаз проследить его путь: двенадцать футов, отскок, двенадцать футов. В астрономически размеренном движении мячика было нечто завораживающее, гипнотизирующее. Хьюго Шелби, наблюдавший эту игру уже не первую неделю, знал, что именно притягивало внимание. Мягкая трава, что устилала пол вольера, не была идеально гладкой, а сквозь вентиляционные отверстия в стекле струился слабый поток воздуха. Из-за этого мяч чуть заметно уходил от траектории, смещался на дюйм-два то вправо, то влево. Такое случайное колебание отличало игру Бекки от холодной точности маятников и беспристрастной математики планет – да и от любого другого движения в этом мире.

Бесчисленные экскурсионные группы вели себя настолько одинаково, что Хьюго мог бы сопровождать их без помощи зрения и слуха. Первые три-четыре минуты из отпущенных двенадцати визитеры жадно рассматривали Бекки и гулким шепотом высказывали впечатления. Из их кучного бормотания выбивалось нечто вроде: «какая синяя!», «мама, а правда», «да просто кошка», «а я читал», – и всякий раз группа косилась на издавшего возглас. Затем люди замечали, что Бекки целиком поглощена монотонной игрой с мячом, и их экскурсионное присутствие ровным счетом ничего не меняет в мировосприятии знаменитости. Тогда голоса становились громче и приобретали ощутимый оттенок досады. Кто-нибудь обязательно спрашивал:

– Это что же, она все время так?

И Хьюго отвечал, например:

– Сэр, Ребекка – весьма обстоятельная леди. Она оставит мяч в покое лишь тогда, когда добьется от него идеального поведения.