К рейхсфюреру СС Гиммлеру обер-диверсант рейха Скорцени явился с твердой уверенностью, что речь пойдет о чистке военно-государственного аппарата от «затаившихся заговорщиков»; а значит, о новой волне арестов, под которой должны были кануть в небытие все те, кто хоть как-то причастен к заговору против фюрера.

Вот почему в черной кожаной папке, которую штурмбаннфюрер прихватил с собой, были не только списки тех, кто уже казнен, еще только ждет казни, как величайшего спасения, или уже сумел покончить с собой; но и тех, кого хоть сегодня можно было отдавать под суд: за участие или соучастие; за то, что знали, но не пресекли; что не знали, хотя должны были знать; не догадывались, но, конечно же, обязаны были догадываться!

Многие из этих людей до сих пор находились на фронтах. Они все еще надеялись, что барак тюрьмы Плетцензее с балкой и восемью мясными крючьями, на которых с особой, оскорбительной, жестокостью были казнены многие камикадзе-«валькирийцы»

[1]

, существует не для них. Они все еще были рассеяны военными судьбами на всем пространстве от Италии до Курляндии и молили Господа, чтобы чаша сия их миновала.

Причем самое удивительное, что они все еще радовались этой возможности – молить Господа. И в этом заключалась их непростительная ошибка, поскольку молить следовало не Господа, а фюрера, потому что Скорцени прекрасно знал: кого не простил фюрер, того не простит ни один из сотворенных себе землянами богов.

Впрочем, знал он и то, что в данной ситуации и Бога, и фюрера молить одинаково бессмысленно.

– Хайль Гитлер! – сдержанно приветствовал Скорцени бригаденфюрера Кранке, выполнявшего теперь обязанности адъютанта и личного секретаря Гиммлера. – Доложите рейхсфюреру, что я прибыл по его приказанию.

– Рейхсфюрер знает и просил подождать, – опустил Кранке глаза на кипу каких-то бумаг.

– Как долго это может длиться?

– В приемной господина рейхсфюрера СС это всегда длится долго, – невозмутимо просветил его адъютант.

В СД ни для кого не оставалось тайной, как Кранке, этот несостоявшийся диверсант, получивший генеральский чин, несмотря на несколько бездарно проваленных операций, по-черному завидовал Скорцени. Но как же болезненно, в какой тоске и безнадежности это проявлялось!

Гитлер с трудом дочитал до конца письмо Евы Браун, поморщился и устало отложил его в сторону. Только слова самой искренней нежности, из тех, которыми Ева обычно завершала свои письма, заставили фюрера сдержаться, чтобы не отшвырнуть его.

Нет-нет, Адольф ничуть не сомневался в искренности этих стенаний, но, похоже, что в последнее время Браун стала расточать их с какой-то особой, непростительной навязчивостью. Причем до такой степени навязчиво, что они уже не только раздражали, но порой и бесили фюрера. Ей, видите ли, не сидится в Бергхофе! Она, понимаете ли, рвется сюда, «поближе к своему неустрашимому вождю»!

«Я согласна жить даже в бункере, – изощрялась Ева в любовном словоблудии, – и никогда не бывать вместе с тобой на людях, чтобы не вызывать косых взглядов и кривотолков. Только бы знать, что ты где-то рядом…»

[7]

«Даже в бункере»! – иронично ухмыльнулся Гитлер. Не хватало только, чтобы и другие руководители вслед за ним стали превращать его полевую ставку «Вольфшанце» в семейный военно-полевой барак! Нет уж, как Главнокомандующий вооруженными силами рейха, он обязан жить жизнью солдата, жизнью истинного тевтонца.

Понятно, что на самом деле ей хочется не в бункер какого-либо из его временных пристанищ, а в Берлин. Всем, кто более или менее хорошо знал Еву, становилось ясно, что в этой Золушке постепенно просыпается азарт светской львицы и что ей хочется во что бы то ни стало превратиться в первую леди рейха.

Скорцени вскинул руку в приветствии, но Гиммлер молча, решительным жестом остановил его и указал на стул напротив Власова и рядом с каким-то офицером, лица которого отсюда, от двери, Скорцени не рассмотрел. Лишь приблизившись к столу, он узнал его – это был генерал Рейнхардт Гелен, начальник отдела «Иностранных армий Востока» Генерального штаба сухопутных войск.

«Странно, что адъютант ни словом не обмолвился о нем, – пронеслось в сознании штурмбаннфюрера, когда, шепотом поздоровавшись с Геленом, он садился на отведенное ему место. – Не придал значения? Не хотел заострять внимание? С какой стати такая предусмотрительность?»

Впрочем, в сравнении с Власовым… Генералом добровольческих соединений… Да, именно так и называлась эта странная должность, которую умники из вермахта учредили для перебежчика. Ну а Гелен… Так ведь получается, что теперь Гелен, как начальник отдела «Иностранные армии Востока», – непосредственный покровитель Власова. Так что все в сборе.

«Уж не намерен ли Гиммлер направить меня комиссаром в армию русских пленных и перебежчиков? – мысленно расхохотался обер-диверсант рейха. – А что? Коммунист-комиссар, штурмбаннфюрер СС Отто Скорцени! Достойный венец карьеры первого диверсанта рейха!».

– Перед вами, господин генерал, – штурмбаннфюрер СС Отто Скорцени, сотрудник Главного управления имперской безопасности, – как бы между прочим представил его рейхсфюрер Власову, давая при этом понять, что появление здесь первого диверсанта – всего лишь эпизод, который не влияет на ход начавшейся беседы.

О своей последней встрече с регентом Венгрии Миклошем Хорти

[11]

фюрер до сих пор вспоминал с непритязательной великосветской брезгливостью.

Уже имея все основания обвинять адмирала в предательстве союзнических обязательств, он настоятельно вытребовал его к себе в ставку «Орлиное гнездо», разъяренно заявив Риббентропу, который занимался этим дипломатическим выманиванием семидесятипятилетнего диктатора:

«Я желаю видеть, как этот ублюдок будет распинаться на Библии, заверяя меня в своей верности и непогрешимости. Как Хорти начнет мочить в штаны, когда я наброшу ему на шею петлю фактов!»

– Лучше бы просто петлю, – проворчал присутствовавший при этом откровении военный советник фюрера, он же начальник штаба оперативного командования вермахтом генерал Йодль. – Это выглядело бы эффектнее.

И только адъютант Шауб скромно промолчал, хотя помнил, что выражение «набросить ему на шею петлю фактов» фюрер все-таки позаимствовал у него.