Уже окончательно угасший было закат вдруг обагрился взметнувшимся ввысь пламенем, и небосвод, на котором оно разгоралось, стал похож на внезапно открывшуюся рану, охваченную почерневшими от пороховой гари бинтами туч. Казалось, что сейчас в ее пульсирующем кратере, словно в разрезе гигантской вены, вскипает вся та кровь, которой давно пресыщена земля и которую уже не способны остудить ни свинцовый холод фронтовой смерти, ни вселенский могильный страх, ни космическая безучастность небытия.

И возникший из поднебесья, будто мираж, небольшой военно-спортивный самолет долго метался между полем аэродрома и сумрачной вечерней дымкой, низверженный с небес и не принимаемый землей, и трудно было поверить, что найдется сила, способная остановить эту машину, все тянувшуюся и тянувшуюся к багрово-синему, обрамленному кронами небольшой рощи, разлому горизонта. Как случилось, что машина не вошла в его испепеляющее пламя, очень напоминающее сейчас фрагмент провидческой картины судного дня, — этого Скорцени понять уже не мог.

— Берлин, господин гауптштурмфюрер

[1]

, — вежливо напомнил пилот, спустя несколько минут после того, как мотор затих и в небольшой кабине воцарилась непривычная тишина. — Полет окончен.

Скорцени лишь на какое-то мгновение взглянул на него и снова перевел взгляд на горизонт.

Пока он мрачно всматривался в эту разверзшуюся очистительным огнем преисподнюю, лицо его, с обращенной к пилоту изуродованной щекой, казалось ритуальной маской, грубо вытесанной из потемневшего и щедро усеянного трещинами-морщинами старого дерева.

Получив приказ немедленно явиться в ставку фюрера, Отто Скорцени не сомневался, что речь пойдет об Италии. Можно было только недоумевать по поводу того, почему он не последовал хотя бы полмесяца назад, когда англо-американские войска высадились на Сицилии и даже в «Большом совете», мозговом центре итальянских нацистов, почти в открытую заговорили о том, что придется вносить серьезные изменения в дальнейшую политику правительства Бенито Муссолини.

Уже тогда нужно было забить тревогу и упредить тех политиков, которые могли составить серьезную оппозицию дуче. Одних убрать, других нейтрализовать, третьих попытаться склонить к пассивному выжиданию — обычная рулетка, которую приходится крутить секретной службе любой империи, как только она почувствует, что в стане союзников зреет заговор неповиновения. Но момент упущен. Теперь приходится пожинать плоды своей непроницательности.

Впрочем, чьей непроницательности? Лично он, Отто Скорцени, владел всей необходимой агентурной информацией, которая давала повод для немедленного имперского набата. И даже попытался ударить в него в своих рапортах на имя непосредственного шефа, начальника 6-го управления (зарубежной разведки) Главного управления имперской безопасности бригаденфюрера

[2]

СС Вальтера Шелленберга. О необходимости действовать он дважды говорил и во время личных бесед с начальником полиции безопасности и службы безопасности (СД), Эрнстом Кальтенбруннером. Однако обергруппенфюрер

[3]

, похоже, никакой особой инициативы в этом вопросе проявлять не собирался.

Тем не менее Скорцени не сомневался, что вся его агентурная эпистолярия, как и сведения, полученные от агентов абвера, а также из других источников, основательно обрабатывалась ближайшим окружением рейхсфюрера

[4]

СС Гиммлера. Однако не было для него секретом и то, что это уже не первый случай, когда, располагая самой мощной в мире секретной службой, частями СС и великолепно обученными подразделениями диверсантов, рейхсфюрер просто-напросто запаздывал с принятием решений. Как и с докладами о них Гитлеру.

Да, Отто Скорцени многое знал о происходящем при дворе короля Италии и в окружении дуче. И все же был буквально потрясен сообщением о том, что вчера, вызвав премьер-министра Муссолини к себе, король отдал приказ офицерам дворцовой гвардии арестовать его. И тут же назначил на пост премьер-министра довольно решительного, а главное, до конца преданного ему маршала Пьетро Бадольо.

В последний раз Штубер нажал на спусковой крючок тогда, когда увидел впереди себя спины немецких солдат, короткими перебежками приближающихся к опушке леса, в котором только что скрылись партизаны. Он нажал на него, чтобы дать выход своей ненависти, в непреодолимом желании стрелять в каждого, кто отважится предстать перед ним.

И хотя выстрел не прозвучал, потому что магазин был пуст, Штубер все нажимал и нажимал на крючок, разряжая уже не пистолет, а закипавшую в нем ярость.

— Зебольд! — негромко позвал он, опустив наконец оружие. — Фельдфебель, черт возьми!

Все еще держа в руке пистолет, Штубер вскарабкался на откос, за которым залегли фельдфебель и водитель, и, увидев прямо перед собой солдата с разорванной брюшиной, вздрогнул. На какое-то мгновение гауптштурмфюрер закрыл глаза и сразу же почувствовал, что его тошнит. Хотя воевал уже не первый год, однако бывать на фронте не приходилось и привыкнуть к этому кровавому натурализму передовой он так и не сумел.

Голоса командира фельдфебель, очевидно, не расслышал. Он лежал на спине, с закрытыми глазами, и лишь по тому, как держал на животе, приставив стволом к горлу, свой автомат, гауптштурмфюрер определил, что Зебольд жив.

На опушке показались солдаты. Майор вел их цепью. Сам он шел впереди, шагах в пяти, с парабеллумом в руке и с таким воинственным видом, словно отчаянно вел свое воинство на ощетинившиеся окопы противника.

Наблюдая эту сцену, Штубер мрачно улыбнулся: хотел бы он видеть, как поведет себя этот тыловик, когда откуда-то из-за шоссе вдруг прогремит выстрел.

— Унтер-офицер, возглавляющий операцию, ко мне! — скомандовал он, умышленно игнорируя майора.

Небрежно на ходу козырнув, подбежал рослый широкоплечий парень лет двадцати, слегка смахивающий на цыгана.

— Господин гауптштурмфюрер, унтер-офицер Криштоф…

У машины Скорцени ждал тот единственный человек, который сейчас был ему крайне нужен — оберштурмфюрер Андриан Гольвег. Немец итальянского происхождения, правда, в отличие от него самого, австрийца Отто Скорцени, не унаследовавший итальянской фамилии, но зато свободно владеющий итальянским, Гольвег многие годы поддерживал тесное сотрудничество с небольшой, тщательно законспирированной сетью агентов, успешно внедрившихся в офицерский корпус гвардии Муссолини и в ряды итальянской секретной службы.

Даже при доверительном, открытом сотрудничестве, которое сохранялось между разведками и секретными службами Германии и Италии, эти агенты не раскрывали себя, работая с той же осторожностью, как если бы действовали в стане военного противника. В этом была мудрая предусмотрительность политиков, знающих, что у империи не бывает друзей, а союзников следует держать под более строгим контролем, чем врагов.

Еще находясь в Растенбурге, в «Волчьем логове», Скорцени связался по телефону с Берлином и приказал разыскать этого оберштурмфюрера и доставить на аэродром.

В VI управлении Главного управления имперской безопасности, куда звонил «первый диверсант империи», знали, что этого человека можно найти только в одном месте — охотничьем замке Фриденталь, в особой, находящейся под личной опекой Скорцени, диверсионной школе. Вот уже вторую неделю Гольвег инспектировал там подготовку группы диверсантов, которые должны были работать в Италии и Абиссинии. И в то же время сам проходил усиленную переподготовку, осваивая прыжки с парашютом, работу с новейшими пластическими минами и радиодело.

— Не вздумайте отправлять этого парня на фронт, — бросил Скорцени, едва заметным жестом руки отвечая на приветствие оберштурмфюрера и дежурного по аэродрому офицера люфтваффе. — Он должен находиться в Берлине. Он мне понадобится. Великолепный пилот.

Вернувшись в Берлин и добравшись до своего кабинета в Главном управлении имперской безопасности, Скорцени сразу же засел за телефон. Он не знал: завершится его визит в столицу поездкой в ставку Гитлера «Вольфшанце» или, может быть, удастся встретиться с фюрером в рейхсканцелярии. Все это еще предстояло выяснить, постепенно определяя отношение к поискам места обетования Муссолини тех людей, которые могли проложить ему путь к приемной Гитлера.

Первый звонок, который он вычурно определил для себя, как «звонок вежливости чинопочитающего подчиненного», был адресован начальнику VI управления Главного управления имперской безопасности бригаденфюреру СС Вальтеру Шелленбергу.

— Вы уже здесь, старина Отто? — вальяжно проворковал бригаденфюрер. — Я не успеваю следить за вашими перемещениями. — Шелленберг обладал удивительной способностью удивляться, не удивляясь. Даже если бы Скорцени никогда в жизни не встречался с этим человеком, он представил бы его в своем воображении в облике изнеженного, избалованного аристократа, совершенно не соответствующего, «не приличествующего», как выражался в подобных случаях адмирал Канарис, должности начальника управления зарубежной разведки и диверсионной службы «Рейхзихерхайтсхауптамта»

[54]

. — Иногда у меня создается впечатление, что обнаружить совершенно секретное убежище Муссолини куда проще, чем выяснить, где находится мой подчиненный гауптштурмфюрер Скорцени.

Сказав эти, в общем, настораживающие слова, Шелленберг тем не менее добродушно рассмеялся. Приятный баритонно-салонный смех сразу же располагал собеседника к его обладателю. Тридцатитрехлетний генерал-майор СС прекрасно знал это и всегда умело пользовался своим коварным оружием.

— Вся эта история с секретным убежищем великого дуче как раз и заставила меня покинуть на какое-то время лазурные берега Корсики. Пора разобраться, что к чему, и принять решение.

Несколько минут Скорцени сидел, задумчиво уставившись в дверь, словно ждал, что там вот-вот появится человек, с вестью, которая сразу же разрешит многие его проблемы. Но там мог появиться лишь адъютант Родль который имел обыкновение приносить одну весть сквернее другой. Самые скверные вести, которые приходилось слышать в последние дни, исходили именно от Родля. Видно, таковой уж была его адъютантская участь.

Шло время. Нужно звонить Кальтенбруннеру. Скорцени никоим образом не мог повлиять на ход событий в лагере маршала Бадольо. Не от него зависело, где следует находиться дуче в то или иное время. Но все же, предчувствуя, что беседы с Кальтенбруннером, а особенно с фюрером, будут трудными, гауптштурмфюрер уже готовился к ним с чувством человека, которому так или иначе придется оправдываться.

И еще он знал: в обоих случаях разговор начнется с естественного вопроса: если дуче не на Санта-Маддалене, — хотя он, Скорцени, совсем недавно настаивал именно на такой версии, — тогда где же он? И был ли он вообще когда-либо на этом проклятом островке? Но только знай он ответ на этот простой и обыденный, как доски письменного стола, вопрос — все выглядело бы по-иному.

Разговор с Шелленбергом ничего не дал Скорцени. Тем не менее гауптштурмфюрер был доволен, что он состоялся. Во-первых, удалось выяснить, что шифровка о перемещении дуче с острова прошла, минуя бригаденфюрера Шелленберга, а значит, занимался ею Кальтенбруннер или сам Гиммлер. Во-вторых, рискни он поговорить с «венцем» Кальтенбруннером, не пройдя через бархатные смешки начальника VI отдела, это вызвало бы новую волну ревности. Для Скорцени не было секретом, сколь сложными оставались отношения между Кальтенбруннером и Шелленбергом. Когда люди просто не сходятся в каких-то служебных вопросах — это уже осложняет жизнь всей организации. Что же тогда делать подчиненным, знающим, что их шефы вообще не могут терпеть друг друга?

— Господин гауптштурмфюрер, любопытная информация. — Это, наконец, появился Родль. Его прибытие Скорцени воспринял с облегчением: слишком уж не хотелось ему погружаться в пучину внутриконторских распрей.

Его встреча с обергруппенфюрером

[56]

Кальтенбруннером состоялась совершенно неожиданно. Скорцени твердо решил, что визит к шефу он отложит назавтра, а возможно, и вообще не будет спешить с ним, полагаясь на то, что начальник полиции безопасности и службы безопасности

сам

вызовет его, если сочтет необходимым. Но именно в ту минуту, когда Скорцени утвердился в своем решении, неожиданно ожил аппарат внутренней связи, и он услышал резкий, словно зарождавшийся в созвучии напильника и жести, голос Кальтенбруннера:

— Так вы готовы, Скорцени?

— Простите, обергруппенфюрер, к чему? — Отто уже привык к тому, что «фюрер Верхнего Дуная» начинает беседу, не здороваясь и не прибегая ни к каким вступительным пассажам.

— К тому, что через два часа мы вылетаем в Падерборн. Иди, может быть, ваши мысли заняты иными планами?

— В Падерборн? — переспросил Скорцени, чтобы выиграть несколько лишних секунд, и мрачно взглянул на появившегося в кабинете Родля. — А что, собственно, должно произойти в этом самом Падерборне? — Австриец, довольно плохо знавший Германию, он пытался вспомнить хотя бы в какой части рейха, в какой земле находится этот городишко.

Кальтенбруннер был трезв и потому угрюм. Впрочем, угрюмым он выглядел всегда. Другое дело, что далеко не всегда Скорцени удавалось видеть его трезвым.

— Когда в стенах Главного управления имперской безопасности нет Скорцени, — грузно поднялся он навстречу, — я всегда ощущаю, что в них нет Скорцени! А значит, рейх не может чувствовать себя в полной безопасности.

Он был почти на голову выше, и гауптштурмфюрер, привыкший выделяться ростом среди окружающих, всегда чувствовал себя рядом с ним неуютно и ущемленно.

— Благодарю, обергруппенфюрер, — проворчал Скорцени, втройне чувствуя себя неуютно при малейшей попытке Кальтенбруннера говорить ему что-либо приятное. Этот верзила с неприветливым лицом, неумело прилепленным, непропорционально широким, квадратным подбородком и неподвижно сверлящими собеседника глазами был создан явно не для того, чтобы расточать комплименты. Но когда он все же пытался расточать их — выглядело это неуклюже и фальшиво.

— Сколько времени вам нужно на сборы? — спросил обергруппенфюрер, предложив Скорцени кресло и возвращаясь на свое место за массивным, слишком низким для его роста столом.

Средневековый замок мрачно высился на плоском каменистом взгорье, и старый парк с черными, давно не зеленеющими, кронами все еще пытался скрывать его от посторонних глаз, от всего, что происходило в этом мире вне его стен.

Приближаясь к воротам «Вебельеберга», Скорцени поймал себя на мысли, что, кажется, он уже бывал здесь и, возможно, не один раз. Во всяком случае; восточные очертания привратной арки, окрестный ландшафт; валуны, окаймлявшие пешеходные дорожки… — каким-то образом давно знакомы ему. Сейчас он чувствовал себя рыцарем, вернувшимся из крестового похода. Стоит приблизиться к замку — и заскрежещут цепи подъемного моста, со ржавым ревматическим стоном откроются тяжелые дубовые ворота, и рожок привратника возвестит обывателей о том, что доблестный рыцарь Скорцени с победой и славой вернулся в свое родовое гнездо.

«Вдруг так оно все и было на самом деле? — поддался этому наваждению Скорцени. — Вдруг это во мне возродился дух одного из предков? Значит, так и должно было случиться. Само провидение вело меня к этим башням, само провидение…»

Даже усиленная охрана из офицеров СД и целая стая машин, мобилизованных в Паденборне для того, чтобы доставлять сюда из ближайшего аэродрома элиту СС, не в состоянии были разрушить ту ауру таинственности и вечности, что царила сегодня в «Вебельсберге».

Когда Скорцени появился в окутанном фиолетовой дымкой, зарождавшейся из полумрака замка и сияния светильников, зале, все, кто находился здесь, удивленно посмотрели на него. Гауптштурмфюрер? Скорцени? В «Вебельсберге», замке посвященных?!