Сейчас мне триста шестьдесят, и если сопоставить количество любовников, которые у меня были за эти годы, с числом прожитых лет, то я имею все основания гордиться собой. Любовников было в два раза больше – мужчины, кентавры, тритоны

[1]

,– и все они говорили, что никто не может сравниться в искусстве любви с Зоэ, дриадой с острова Крит. Шафран, бывшая королева трий – так называется пчелиный народ, – однажды, указав на золотой зуб, вставленный мне любовником из Вавилона лет двадцать, нет, тридцать тому назад, и на седину, мелькающую в моих зеленых волосах, как мох среди листвы, сказала, что я похожа на свой видавший виды дуб. В ответ же я продемонстрировала ей свои роскошные, по-прежнему крепкие и высокие груди.

– Милочка, – сказала я намного более любезно, чем она того заслуживала, – кому же нужен слабенький саженец, когда рядом стоит пышный старый дуб?

Сейчас все пишут истории своей жизни – на папирусе, глиняных табличках, пальмовых листьях, – а уж мне, как никому, есть что вспомнить. Честно говоря, я просто умираю от желания рассказать вам, ничего не скрывая и не пытаясь выставить себя в выгодном свете, о некоторых своих приключениях. Вавилонец. Бритт. Ахеец (ну и силен же он был!). Меня останавливает лишь то, что мои друзья, как, впрочем, и враги – ведь любая привлекательная женщина обязательно вызывает к себе зависть, – которые могли бы поведать гораздо более возвышенную и трогательную историю, лишены этой возможности. И я должна сделать это вместо них.

Да, порой я бывала участницей грустных событий, так случилось и в этот раз. Не претендуя на роль главной героини этой истории, несчастной мечтательницы Коры, которую сгубила красота, как других женщин губит их уродство, я все же позволю себе высказать вслух некоторые ее мысли и говорить от ее имени, а также от имени Эвностия, последнего минотавра, и Эака, критского принца.

Вы ждете печальную повесть? Но в любом, самом темном лесу всегда есть залитые светом поляны. Если же вы хотите читать лишь о смерти или насилии – отложите эти таблички в сторону, они не для вас.

У входа в дерево Коры стоял Эвностий и раздумывал, не стоит ли покричать, чтобы она вышла. Если он постучит в дверь – ответит Мирра и, прежде чем позвать дочь из верхней комнаты, обрушит на него свой нескончаемый поток речи. Рядом с Эвностием стоял его приятель, паниск Партридж, который все время давал советы. Ему было лет тридцать. Обычно козлоногие завершают свое умственное и физическое развитие годам к пятнадцати. Что же касается Партриджа, то по уму он тянул лишь на двенадцать. Это был толстый волосатый паниск, на его боках вечно болтались колючки, а из-за того, что он жил в норе, шерсть всегда была в песке. От него постоянно пахло луком, и даже сейчас он продолжал жевать перышки луковой травы. Но Эвностий любил его, так как Партридж считался чем-то вроде изгоя среди своих сородичей. Будучи слишком толстым, он не принимал участия в их грубых, хулиганских выходках, но, и участвуя, не получал бы от этого удовольствия – дело в том, что он был очень добрый.

Между Эвностием и Партриджем, глядя на дерево и ловя своими усиками колебания воздуха, съежившись, сидел тельхин Бион – восьминогое, напоминающее муравья существо, живущее под землей, обрабатывающее своими твердыми, как металл, передними лапками, похожими на клешни, драгоценные камни. Они делали кольца, браслеты, ожерелья, а также разную косметику, вроде краски для век или карминовых румян

[6]

. Все это обменивалось ими у дриад и девчонок-медведиц на фундук и пшеничный хлеб. Он был гораздо умнее обезьян и котов, но не столь умен, как звери. Как и Партридж, Бион был другом Эвностия.

– Ну, давай, позови ее, – уговаривал Партридж, продолжая яростно грызть свою луковую траву.

– Кора, – почти прошептал Эвностий.

– Эвностий, да крикни как следует, чтобы она услышала.

Кора проснулась, когда косой солнечный луч, нежный, как побег виноградника, погладил ее по лицу. Она спустила ноги на пол, покрытый мхом, нащупала сандалии и, подойдя к шкафу из кедрового дерева, вынула оттуда зеленое полотняное платье и накидку, будто сотканную из лепестков красных и белых роз. Затем она умылась дождевой водой, собранной с веток дерева в чашу. Ей не нужно было смотреться в зеркало, она знала, что волосы в порядке и можно не причесываться. Спала она всегда очень спокойно, даже когда видела сны.

Кора вышла на балкон и взглянула на ветви дерева, укрывавшие листвой ее комнату, как заботливые руки киклопа.

[13]

– Отец-дерево, – прошептала она. – Я хочу купить Эвностию подарок.

Она всегда разговаривала с деревом, прежде чем отправиться по своим делам. В этот раз дерево задрожало от удовольствия, как животное, которое погладили. Она получила одобрение. Дереву нравился Эвностий. Кора вернулась в комнату и спустилась по лестнице, расположенной внутри ствола, вниз. Остановившись у постели спящей матери, она посмотрела на ее хрупкую фигурку. Мирра всю ночь развлекала кентавра и наверняка не проснется раньше полудня. Бедная мама. Она ни о ком не мечтала и довольствовалась весьма простым обществом.

Кора раскрыла объятия утру, своему единственному любовнику, его солнечным лучам, ароматам, траве, на которой, как кусочки слюды, поблескивала роса. Мечтания прервал стук над головой. Дятлы начали долбить ветви ее дерева. Пришлось запустить в нахальных птиц желудем. Она всегда радовалась, когда прилетали ласточки и соловьи, но дятлы своими грубыми клювами наносили раны дереву-отцу.

По пути к Коре Эвностий зашел ко мне выпить кружечку пива.

– Зоэ, почему ты такая грустная? – спросил он. – И почему ты на меня так смотришь, будто я чем-то тебя расстроил?

– Не грустная, – возразила я. – Просто задумчивая.

– Нет, грустная. Тебя тревожат трии?

Как мне было объяснить ему, что я думала вовсе не о триях (хотя, наверное, именно о них и надо было думать)? Мне было грустно оттого, что он вырос, и я, которая любила его, когда он еще был маленьким теленком, а потом мечтательным юношей, теперь могла бы полюбить его другой, не столь невинной любовью. Мои любовники называют меня веселой Зоэ. «Она любит нас, а затем оставляет без тени сожаления». Я стараюсь сохранить этот образ. Кому нужна любовница (а становиться женой я вовсе не собираюсь), у которой плохое настроение? Но и мне временами бывает тяжело.

Я знала, что в лесу шесть ульев, где живут трии, каждый построен в своем собственном стиле и в каждом есть своя королева, работницы и трутни. Медведицы Артемиды, которые, несмотря на застенчивость, знают абсолютно все, направили меня к улью Шафран, королевы в тунике тигровой расцветки. Рядом с ульем, прислонившись к дереву, стоял трутень. Увидев меня, он начал нагло и двусмысленно ухмыляться. Правда, похоже было, что у этого соблазнителя при наличии богатого воображения полностью отсутствовала жизненная энергия. Мысленно он мог изнасиловать двадцать женщин подряд, но в реальности не стал бы добиваться любви и одной из них.

– Дорогая девочка, – сказал он, – я вижу, ты несешь подарки. Желуди и что там еще, запеченную куропатку? Как мило. Это все мне? Меня зовут Солнцеподобный. – В голосе его послышалось почти женское кокетство.

Его чересчур короткая набедренная повязка смутила бы даже критянина. Сам он был гладким, смуглым и мягким, а прозрачные крылья украшали черные и золотые полосы. Глаза были раскосыми и такими же золотыми, как эти полосы. Я вспомнила, что трии происходят из страны желтокожих людей с раскосыми глазами. Местные жители изгнали их оттуда за воровство и похищение людей, однако произошло это только тогда, когда уже началось смешение племен. Солнцеподобный, без сомнения, был красив, но так, как бывают красивы полосатые змеи или тигры, с которыми сражались кентавры в далеких странах востока во время своих странствий.

– Подарки предназначены вашей королеве, – сказала я не очень вежливо. – Я пришла, чтобы приветствовать ее в Стране Зверей. Проводи меня к ней, пожалуйста.

Он лениво поднял руку, украшенную опалами и малахитом, и указал куда-то через плечо. Я заметила, что на ногах у него ножные браслеты с колокольчиками, звенящими каждый раз, когда он меняет положение своих скрещенных ног.

Дерево Эвностия буквально ходуном ходило от приготовлений к свадьбе. Он хотел набрать цветов и увить ими свой дом, но передумал. Кора не любила, когда срывают растения. Все цветы остались на своих прежних местах: шиповник и водосбор – в саду, желтый гусиный лук – на любимой лужайке Эвностий. Но медведицы Артемиды все же повесили на окна гирлянды из черных ягод гибискуса, а из красных изготовили большое сердце и прикрепили его над дверью. Эвностий сам приготовил пиршество, а я и несколько кентавров помогали ему. Столы ломились под запеченными сонями и жареными дятлами, медовыми лепешками и караваями пшеничного хлеба, посыпанными семечками подсолнуха. А несчастный жирный Партридж сделал вино из луковой травы. Эвностий принял его с благодарностью и тут же отставил в сторону, чтобы не перепутать с другими винами и пивом. Но в воздухе пахло не только яствами, стоящими на столе, из подземной мастерской тельхинов также неслись ароматы: легкий, тонкий – мирриса и сандарака, крепкий и пряный – лаванды, душицы и тимьяна.

[26]

Эвностий ждал. Все еще было впереди: придут друзья, жених вместе с ними отправится за невестой в ее дерево, Хирон совершит обряд венчания, и жених с невестой вступят в брачные отношения в бамбуковом доме, а мы, гости, будем бражничать в саду и громко выкрикивать неприличные шутки. Эвностий ждал, а так как большинство женихов испытывают примерно такое же волнение, как дриада при виде топора, я ждала вместе с ним.

– Эвностий, – сказала я, заметив, как подергивается его хвост, – у тебя же большой опыт – королева пчел и все эти дриады. Тебе нечего бояться.

– Но Кора, она такая неземная, – ответил он. Я уже начала порядком уставать от неземных свойств Коры.

– Обращайся с ней как с обычной женщиной. Именно это ей и нужно.

Пока Эвностий отсутствовал, я встречала его гостей старалась сделать так, чтобы они чувствовали себя как дома. Партридж, как только пришел, сразу же направился к своему луковому вину и больше уже не подходил к остальной компании. Он не был большим любителем разговоров, и лексикон его ограничивался словами «хм», «не могу» и «не знаю». Бион неуверенно топтался у входа, не решаясь присоединиться к обществу, состоящему из зверей, принадлежащих к высшей расе, ведь некоторые считали его всего лишь Домашним животным. Я посадила его за самый большой стол, и вскоре он уже сжимал своими передними лапками кусок пшеничного хлеба и радостно потряхивал головой. Мосх же – с ним, я чувствовала, мне еще предстоит помучиться, – обычно приходивший навеселе и сразу начинавший свои заигрывания, сегодня явился и вовсе пьяным, к тому же привел I с собой незваную гостью – неопрятную молодую дриаду лет пятидесяти, с которой Эвностий даже не был знаком.

– На одной-единственной пташечке свет клином не сошелся, – ухмыльнулся он в мою сторону, выбрал самый большой бурдюк с пивом, закинул его на плечо и вместе со своей подружкой отправился в сад.

– Совершенно верно, мои чокнутые птички, – крикнула я им вслед.

Компания молодых кентавров потребовала, чтобы им показали мастерскую Эвностия, но, так как лестница оказалась для них слишком трудна, пришлось довольствоваться разглядыванием мастерской издали, и они изо всех сил пытались различить среди теней верстак, инструменты, стул без ножек и заготовки для стола. Застенчивые медведицы Артемиды жались по углам, и вытащить их оттуда можно было лишь похвалами их редкостному умению делать ожерелья из ягод. Не буду утомлять вас перечислением гостей. У Эвностия было множество друзей, в их число не входили лишь паниски (за исключением Партриджа) и трии.

Тревога за Эвностия не оставляла меня. Я с нетерпением ждала его возвращения. Этот критянин, хоть он, конечно, и ранен, выбрал для своего появления в лесу самый неудачный день. Хирону непременно надо будет выставить его из страны, как только он поправится.

Когда я услышала, что Эвностий и Эак стали друзьями, то подумала, что так будет лучше для Эвностия. Теперь он смирится с мыслью, что Кора не его, и успокоится. Иллюзии исчезнут, он будет любить ее такой, какая она есть на самом деле со всеми ее недостатками. Если твою любовь отвергли и ты навсегда расстался с любимым человеком, он часто становится для тебя еще дороже, ты во всем начинаешь винить себя и думаешь: «Если бы я был более достойным…» Но замужняя Кора, занятая обычными домашними делами, хоть и осталась так же красива и добра, но мало чем отличалась от других дриад из плоти и зеленой крови.

К чести Эвностия надо сказать, что он не стал рыдать над утраченной любовью подобно неразумному теленку. Ему было уже почти шестнадцать, и вел он себя как взрослый мужчина. Никаких восторженных взглядов, никаких комплиментов, нашептываемых тайком, лишь открытая грубовато-добродушная привязанность брата. Кора хотела этого и была ему благодарна. Она получила сразу и брата, и мужа. Вместе с Эаком она часто приходила к Эвностию в гости, объясняла ему, что надо сделать, чтобы цветы шиповника стали еще ярче, и поправляла молодые побеги, обвивающие решетку. Нередко она приносила жареные желуди, прибиралась в мастерской и соткала Эвностию в подарок точно такую же набедренную повязку, как та, в которой Эак впервые появился в лесу. Только у Эака ткань была пурпурного цвета, а у Эвностия – зеленого, а на пряжке вместо зимородка была изображена черепаха, но от этого наряд не казался менее роскошным.

В те дни Эак не ревновал; обожавшая его Кора не давала для ревности ни малейшего повода, и, кроме того, ему нравился Эвностий. Часто вдвоем они отправлялись в лес, где Эвностий показывал Эаку местные достопримечательности. Вот улей королевы пчел Эмбер – янтарной. (Остерегайся ее! Говорят, она еще коварней, чем Шафран, которая когда-то похитила Кору.) А вот берлоги медведиц Артемиды, сделанные из бревен. Найти их очень легко. Они огорожены живой изгородью из шиповника, не дающей настоящим хищным медведям подойти слишком близко.

Иногда, взяв лук или трубку для выдувания отравленных стрел, друзья отправлялись на охоту и приносили к столу дятлов, воробьев и кроликов: Эвностий объяснил Эаку, что крупных животных, вроде оленей и медведей, убивать нельзя. Они почти такие же, как мы. Убивать можно только маленьких зверьков, ведь надо же что-то есть. Или волков – потому что они сами охотятся на нас.

Эак же, в свою очередь, учил Эвностия пользоваться кинжалом – как лучше нанести удар, как увернуться, как ранить, а если надо, то и убить.

Жизнь не стоит на месте даже в Стране Зверей, где время проходит так же незаметно, как незаметно падают одна за другой капли в водяных часах. В течение трех зим снег покрывал вершины гор, а весной сотни серебряных ручейков сбегали вниз, и казалось, весь лес окутан гигантской паутиной. Летом ручейки пересыхали, их русла сразу же покрывались травой, клевером и фиалками. В такой богатой стране все должно быть прекрасно.

Многое изменилось за это время и у зверей.

Эвностию исполнилось восемнадцать лет. Это был рослый и сильный молодой минотавр. Каждое утро с рассветом он отправлялся в свою мастерскую, где работал до самого вечера. Меня особенно радовало, что он вновь вернулся к своим прежним развлечениям, прерванным неудачным сватовством к Коре. Я же могла похвастаться шестью новыми любовниками. Пятеро из них были кентаврами, а один – не по годам развитой и удивительно воспитанный паниск. Мое дерево хоть и пострадало от дятлов, но по-прежнему тянуло свои могучие ветви к солнцу и не проявляло ни малейших признаков увядания. Бион окончательно переселился к Эвностию. В мастерской у него был свой стол, за которым он обрабатывал драгоценные камни. Помимо этого, он украшал сделанную Эвностием мебель мозаикой или тонкими узорами из меди и бронзы. Только Партридж не менялся – вечный подросток, жующий луковую траву и бегающий следом за Эвностием, который по-прежнему любил его и делал вид, что этот паниск – самый умный парень на свете.

Второй ребенок Коры – Икар – появился на свет меньше чем через год после рождения Теи. Эвностий просил разрешения усыновить его, однако получил отказ. Но ему так хотелось быть с ним рядом, что он стал приходить в дом Коры еще чаще.

Кора по-прежнему была красивой, но красота ее стала иной. Она слегка пополнела, на алебастровых щеках появился легкий румянец, как отсвет красной розы на снегу. Она больше не казалась таинственной даже Эаку, зато стала уютной, очень домашней и совершенно неотделимой от своего ткацкого станка, колыбели и очага. Но никто не знал, что делается на душе у Эака. Он по-прежнему ходил на охоту с Эвностием, хотя гораздо реже, чем прежде. Может быть, он и не любил Кору-мать столь сильно, как Кору-деву, но неизменно был с ней ласков, и уже никто не сомневался в том, что он любит своих детей, особенно Тею, в которой буквально души не чаял, так же как когда-то души не чаял в ее матери. Он все чаще отправлялся на свои лесные прогулки, и я втайне желала, чтобы одна из них завершилась в Кноссе.

– Зоэ!

Я спряталась с головой под волчью шкуру. Было раннее Утро. Только что ушел Мосх, на полу беспорядочно валялись пустые бурдюки, от выпитого вина мысли мои путались, я засыпала.

– Зоэ, спусти, пожалуйста, лестницу.

Я узнала голос Коры. Будь это кто-нибудь другой, и не подумала бы вставать, но тут пришлось вылезти из-под теплого одеяла. Пошатываясь, я направилась к двери:

– Что, дорогая? (Совсем как критянин, который хочет нахмуриться, а вместо этого улыбается.)