В долине цвели гранаты. На фоне ослепительно блистающих горных вершин украшенные нежно-розовыми лепестками деревья казались лейтенанту Александру Демакову сказочными декорациями. Лишь дурманящий аромат цветов не оставлял сомнений: буйствовала весна. Это была третья весна Афганистана после Апрельской революции.

— А у нас, на Каме, по утрам еще морозит, — обернулся к офицеру идущий впереди рядовой Фердинанд Валиев. Служба у солдата подходила к концу, и он все чаще и чаще уносился мыслями в родные края.

— Еще морозит, — машинально повторил Александр, на мгновение представив свою сибирскую деревню в хвором снегу, речку за огородом с ноздреватыми проталинами льда.

— Разговоры! — как бы спохватился он, чтобы заглушить воспоминания.

К часу утреннего намаза банда муллы Ахмада окопалась чуть выше разрушенного кишлака Р. Год назад мулла еще был в Пакистане, куда бежал от народной власти. Но потом ему вручили американский автомат и с группой в тридцать пять человек направили через границу, в Афганистан: иди, мол, отрабатывай затраченные на твое содержание доллары. Местность в районе Парачинар Ахмаду (настоящее его имя Имамуддин, сын бая Киямуддина) была хорошо знакома: он здесь родился. Земляки его не интересовали — они оказались непослушными. Взяли дом, землю поделили между собой. За это бай Сайд их жестоко покарал. Ворвался в кишлак и уничтожил всех. Активистам еще и рты забил камнями, чтобы и на том свете молчали. Сайд со своими головорезами и сейчас находится неподалеку, совершая набеги на селения.

Путь бандитов Ахмада лежал тогда к кишлаку Р., в котором существовал отряд самообороны и действовала партячейка. Уже год там работала учительница, которая приехала из Кабула. Она говорила, что нет теперь богатых и бедных, что земля принадлежит тем, кто ее обрабатывает. «Как это нет богатых? — недоумевали старики. — Разве мир перевернулся? Разве отдаст бай хоть один джериб своей земли даже самому нищему в кишлаке Нурахмату?»

Слепая покорность дехкан судьбе, их фанатичная приверженность законам шариата даже в мыслях не допускала ничего подобного. Да и говорила те слова о земле женщина, — по обычаю предков, существо, не имеющее права голоса. Но она, учительница, не сдавалась, а заходила в каждый дом и просила мужчин и женщин выходить строить школу. Рассказывала о первых республиканских декретах — о земле и воде, о равенстве наций и народностей, о раскрепощении женщин, о ликвидации неграмотности. На помощь к ней приезжали партийные активисты из уезда. Они собирали жителей кишлака, чтобы разъяснить политику народной власти, призвать их к участию в новой жизни. Речи активистов вызывали брожение в душах дехкан, сотрясали старые традиции. Как ни сильна привычка, но кому не хочется быть равноправным с баем или муллой.

И если к учительнице в первые дни относились с недоверием, то теперь слушали.

— Виданное ли дело, с баем или муллой равняться? — все же продолжали с сомнением качать головами аксакалы. — Да ведь и коран говорит: земля и вода принадлежат господину, аллах покарает тех, кто возьмет чужое.