И чего мы здесь ищем, на этой ферме?

Что мы, страусы, здесь потеряли?

Да еще в таком климате?

Вообще-то, нельзя сказать, что лето здесь недостаточно жаркое или недостаточно долгое.

Нельзя сказать, что мы здесь не можем вволю побегать, что выгон для нас тесноват. По длине-ширине он довольно просторен и достаточно каменист там, где должен быть каменистым; и вообще, ферма солнечная, тут и травка, и тень, и песочек, кое-где попадаются и ракитник, и даже деревья — пускай и не пальмы.

Но почему тогда по ночам нам слышится зов иной родины, иной жизни, иной части света — отчего, еженощно? Отчего до меня доносится этот зов, отчего ощущается эта тяга, почему мне сдается, будто по коже моей иногда пробегает воспоминание или даже физическое дуновение жарких южных ветров, доносящих из-за экватора до нашей убогой фермы обещание вольной жизни, жизни с поднятой головою?

Из Африки, где в ночной саванне сквозь чащу горят глаза страшных хищников, с того континента, где, подобно раскатам грома по тверди небесной, ураганно проносится топот тысяч и тысяч копыт; где разбуженные приближением врага — питона или пятнистого леопарда — на ветвях истерически верещат обезьяны; где галоп одинокого страуса наблюдает, воздев к небу хобот, премудрый слон и выглядывающий с любопытством из зарослей длинношеий жираф; где среди цветов невообразимого цвета и аромата тебя ждет твоя настоящая, не придуманная кем-то жизнь и где ты, да-да, сможешь пережить свою собственную, именно тебе уготованную смерть — ибо смерть эта будет твоей судьбой, а не готовой одежкой, которую на тебя напялит скучающий мясник где-нибудь на заброшенной и убогой фабрике смерти.

Однажды владелец замка не на шутку заспорил с братом — чья упряжка великолепней. Владелец замка впряг в карету двенадцать прелестных девушек, и все они были обнаженные, в особенности самая из них раскрасавица по имени Анна. Барин, стоя на облучке, нещадно охаживал их кнутом, чтоб несли его во весь дух. Но Анна его прокляла, и разверзлась под ними земля, поглотив карету вместе с владельцем замка и девушками, а на дне кратера появилось озеро. Дело в том, что события эти происходили в потухшем вулкане, там и возникло прекрасное озерцо, называемое оком моря, — от нас до него рукой подать, какой-нибудь день пути. Все девушки обратились лебедками, ну а барин, тот и поныне сидит на дне, затаившись, как тень или отвратительная камбала.

На тяжелых своих колымагах мимо фермы в полночный час проносятся иногда упыри; запах от них исходит, как от намокших зимних пальто, костей у них нет, у них нету тени, один только хохот есть. В воздухе после них остаются прохладные завихрения — сквозит или, как еще говорят, сифонит. На ногах их коней подковы поставлены задом наперед, а прозывают их так — Гашпар с компанией.

Своим появлением на кованых железом телегах они предостерегают насстарусов о возможной опасности.

Так говорят старики. Ферма наша лежит по соседству с уездным городом Ф.

С одной стороны она граничит с заброшенной соляной шахтой, с другой — с шоссейной дорогой. Кукурузное поле отделяет шахту от ликероводочного завода, где производят знаменитый напиток «Брутальная». А с третьей и четвертой сторон нас окружает лесной массив, который тянется вдоль кукурузного поля до водочного завода и даже дальше.

В лесу, на полянах, кишмя кишат, беспрерывно произрастают, цветут, плодоносят лаванда, кроваво-красный боярышник, мохнатая вика, незабудки, чистотел, рогульник, иссоп, невердай, облепиха, змееголовник, лесной хвощ, калина красная, крокус, дягиль, синайская чертогон-трава и осенний безвременник. За шоссе, на пригорке, торчат покосившиеся кресты, замшелые надгробья и обелиски маленького кладбища. А за пригорком укрылась деревня.

Вчера небольшой бассейн, что перед конторским зданием, заполнили водой, и сегодня в нем уже весело плавали симпатичные золотые рыбки, в том числе один выдающийся, килограмма на два, экземпляр. Эта рыба сияла, слепила своим влажным блеском, словно подводная зорька, притягивая к себе мой восхищенный взгляд.

Я подкралась поближе к бассейну и, когда эта самая золотая рыбка уже в шестой раз проплывала у меня под носом, окликнула ее. Она посмотрела на меня такими глазами, словно ее изумило мое присутствие, хотя взгляды наши пересекались уже и до этого. По радио играли последний хит трио «Лос Мачукамбос». Я представилась золотой рыбке.

— А тебя как зовут? — спросила я, видя, что сама она представляться не собирается.

Она посмотрела на меня отнекивающимся взглядом.

— Я не знаю… по-моему, Белла, — сказала она нерешительно. — А может быть, Бланка.

В лесу я столкнулась с философом, который влажно сверкающей краской наносил на деревья и камни разноцветные знаки. Дело в том, что наш лес изобилует совершенно круглыми — так называемыми шаровидными — доисторическими валунами, которые пробуждают в людях любопытство и жадность. И нередко случается, что горожане, особенно из недавних переселенцев, по ночам отправляются в лес и пытаются раздробить киркой поросшие мхом каменья с целью узнать, нет ли в их сердце???вине каких-нибудь драгоценностей и что вообще там внутри. Философа по так называемым политическим мотивам недавно лишили кафедры.

— Что ты делаешь? — спросила я человека, рисующего на стволах знаки.

— Размечаю лес.

— Как тебя звать?

Он вынул из ведерка с краской кисть и усталым движением вытер ее о лоб.

В заключение — несколько слов относительно самого языка страусов. Грамматический строй этого языка не знает ни достаточно четких различий между прошедшим, настоящим и будущим временами, ни привычной триады подлежащее — сказуемое — дополнение. Можно сказать, что субъект высказывания, авторское «я» в речи страусов, до конца не отделены от вещей и событий мира. Таким образом, сознание говорящего как бы склеивается с предметом, неразличимо сливается и отождествляется с ним. Сказанное можно представить примерно так, как обстоит в некоторых человеческих языках в первом лице единственного числа — мы говорим: пью, бегу, пишу, — и эти формы включают в себя действующий субъект (я пишу, я сплю). А иногда, как, например, в венгерском, такое возможно и во втором лице: látlak, szeretlek, várlak (я вижу тебя, я люблю тебя, я жду тебя). В индоевропейской семье языков едва ли найдется еще один, в котором одна словоформа могла бы в себе сконцентрировать одновременно и действующее лицо, и само действие, и другое лицо, на которое это действие направлено.

Кто-то может из этого заключить, что язык страусов — родня венгерскому. Однако тот лингвистический гений, который у венгров проявляется в сиротливо единственной этой глагольной форме, у страусов порождает целую вакханалию подробностей и взаимосвязей, поражающих алогичностью и богатством. Все, что сразу охватывает их взгляд или восприятие, их язык не дифференцирует. Страсть к конкретному, единичному, сиюминутному, частному сочетается у них с полным отсутствием склонности к обобщениям, способности создавать понятия, символы и идеи.

Так, страусы не знают множественного числа и, похоже, даже не догадываются, что в мире что-то может быть «сосчитано», то есть поставлено в один ряд с другими подобными же вещами, иными словами, отнесено к некоей категории. Все сущее для них уникально и единственно в своем роде. («Два страуса» — выражение бессмысленное. Есть один страус и, рядом, еще один. И это не то же самое, что два страуса. Точно так же не может быть трех страусов, а может быть только один страус, еще один страус и еще один страус.) Сходство внешних признаков — еще не достаточная причина, для того чтобы растворять индивидуум, или хотя бы индивидуальность какой-либо вещи, в фиктивной категории множественного числа, этом абстрактном плавильном тигле всего и вся. Таким образом, выражения вроде «два страуса» или «две клетки» для них совершенно непостижимы — по их мнению, речь всегда может идти только об одном страусе, иногда в сочетании с еще одним страусом, опять-таки необъединимым с другими и ничего общего с ними не имеющим. (Но ведь я — это я, а не «два»!) Точно так же и с клетками — каждая из них является особой, конкретной, обладающей собственной сущностью клеткой; вполне допустимо, что у них есть и общие свойства, но это не повод, чтобы две клетки считать одной (точнее, одну — двумя). То есть эти общие признаки невозможно объединить, как невозможно дважды съесть одно яблоко, или «съесть его еще раз», ведь это яблоко опять будет уникальным (а значит, единственным), хотя и другим.

Взять хотя бы первую фразу этих записок: «И чего мы здесь ищем, на этой ферме?» Действительное содержание этого глагола в оригинале: искали/ищем/будем искать. То есть — чего мы ищем (уже сколько времени, с каких давних времен) и, поскольку, как надо думать, ситуация эта не изменится, (неизвестно, до каких еще пор, как необозримо долго) будем искать. Таким образом, для перевода в данном случае больше всего подошла бы форма глагола несовершенного вида, выражающая действие, переходящее из прошлого в будущее.

Крепость Ф

.

(гл. 3 и др.)

 — укрепление, крепость, город по соседству с местом действия.

Странным образом как в предисловии автора, так и в записках страусов этот город, расположенный неподалеку от фермы, обозначается именно этой начальной буквой. Конечно, издательство может заблуждаться, но все же считает нужным обратить внимание читателей на розенкрейцеровский роман герметика Генриха Ноллиуса

[28]

, автор которого пишет в своем предуведомлении:

Разумеется, мы не утверждаем, что страусиная ферма находилась прямо под стенами этого замка. Но коль уж мы взяли в руки роман, процитируем некоторые места, например, следующие слова из авторского предисловия:

Фарид ад-Дин Аттар. Логика птиц

Пикатрикс (Цель мудреца), приписывается Аль-Маджрити

Альфред Эдмунд Брем. Жизнь животных

Мани. Жемчужные песни. Книга псалмов

Омар Хайям. Рубаи

В «комментариях венгерского издателя», которыми заканчивается книга, содержится также исчерпывающая информация об источниках стихотворных и прозаических цитат, которые в изобилии встречаются в дневнике барышни-страусихи.

Эту часть, для русского текста иррелевантную, мы сочли возможным опустить. И вместо этого указать с возможной подробностью те русскоязычные источники, которые использованы нами в переводе.

О прозе

. Цитаты из романа «Южная звезда» Жюля Верна (гл. 70, 74, 76,85) приводятся по изданию: Верн Ж. Южная звезда. Восемьдесят дней вокруг света: Романы. — СПб.: Logos, 2000. — Серия «Библиотека П. П. Сойкина» (переводчик не указан). Однако не все отрывки из этого увлекательного повествования принадлежат Ж. Верну. Иногда Лимпопо пересказывает роман своими словами (гл. 42, 50), а порой, давая волю фантазии, дополняет классический текст новыми эпизодами (как в гл. 113,114,). Такие вставные сюжеты, как и некоторые другие «собственные» произведения барышни-страусихи — сказки, притчи, которые по ее словам, «непонятно откуда берутся», — выделены шрифтом. Что касается их источника, то на этот счет можно высказать только предположение: вероятно, все это части забытого знания, которым страусы обладали, когда они еще умели летать.