Поединок был как поединок, хоть и назывался судебным и сражались не простые воины, а лучшие князья Русского каганата. Парные мечи и обнаженные торсы поединщиков обещали быструю первую кровь, но она все не проливалась, хотя ожесточения, по крайней мере, с одной стороны было предостаточно.

Этой ожесточенной стороной являлся гребенский князь Тан, высокий, широкоплечий, с узловатыми мышцами молотобойца, он яростно атаковал своего куда менее внушительного противника. Однако всем собравшимся во дворе кагана знатным зрителям: князьям, тиунам-управляющим, воеводам — знатокам ратного дела, казалось, что именно восемнадцатилетний князь Дарник по прозвищу Рыбья Кровь ведет поединок, хладнокровно уворачиваясь и отбиваясь, выжидает удобный момент. Не достигая своей цели мечами, Тан дополнял ее словами.

— Ты жалкий безродный выродок! — рычал он свистящим шепотом, не слишком подходящим его великаньей стати.

— Верно, — коротко отвечал ему Дарник.

— Ты трусливый лесной разбойник!

Исполнившееся предвидение Нежаны не слишком смутило князя. У него в детстве была свою шептуха, двоюродная тетка Верба. Когда он покидал Бежеть, она дала ему весьма неожиданный совет:

— Никогда не бойся дурных примет и предсказаний — они действуют только на того, кто в них верит.

Да и с матерью Маланкой они лет десять жили в землянке умершего колдуна Завея, к которой не решался приблизиться никто из их селища. Самого Дарника тоже не раз охватывали разнообразные верные предчувствия в походах и на поле боя. Однако даже это не могло заставить его поверить в какие-то невидимые силы, которые управляют его жизнью. А если они и существуют, ну что ж, он всегда готов им бросить вызов, просто потому, что ему нестерпимо думать, что он может чего-то на свете бояться. Конечно, Дарник, как и большинство окружающих словен, перед трапезой бросал в пламя очага щепотку своей пищи, но на этом все его верования и священные обряды сразу и заканчивались.

Другое, более важное, заботило теперь князя. Его первый учитель, старый ромей Тимолай, живший рядом с их Бежетью, любил повторять, что жизнь всякого человека делится на две половины: сначала он учится правдоподобно жить, а потом живет по своей правде. И поездка на княжеский съезд явилась для Дарника тем знаком, той поворотной точкой, когда он ясно понял и почувствовал, что уже достиг вершины своей правдоподобной жизни, дальше подниматься просто некуда. Значит, пора приступать к поиску своей правды, той самой совершенной жизни, о которой он мечтает, сколько себя помнит. И сейчас ему было весьма интересно узнать, справится ли он с этим и как?

Достигнув Танаиса, их свадебный поезд вышел к городищу на правом берегу реки. Городище принадлежало Гребенскому княжеству, где уже знали о судебном поединке между Дарником и Таном и не хотели принимать убийцу собственного князя.

Недолгое пребывание в столице каганата и мысли о новой жизни вызвали в молодом князе настоящий зуд преобразовательства, многое хотелось изменить. Окончательно посадить всех вожаков и сотских на землю, написать законы, упорядочить переходы воинов с места на место, установить определенные цены на торжище, да и не мешало кое-что изменить в собственном войске.

Разговаривая в Айдаре с князьями и воеводами о воинских уложениях, Дарник лишний раз убедился, что придуманный им войсковой состав оказался самым лучшим. Двадцать воинов — ватага, пять ватаг — сотня, пять сотен — хоругвь и четкое замещение убитых и раненых командиров для ратной жизни были то, что надо. Не мешала и некоторая сложность при группировании подразделений. Каждая ватага состояла из 6 щитников, 4 лучников, 2 тяжелых конников-катафрактов, 4 легких конников-трапезитов, 3 колесничих-камнеметчиков и вожака с личным оруженосцем-гонцом. Вместе неразрывно держались на поле боя только щитники и лучники, все остальные, покинув на рассвете ватажную палатку, тут же присоединялись к своим собственным подразделениям, чтобы вечером снова вернуться в свою изначальную ватагу. Сделано это было, чтобы лишить соперничества воинов между собой по видам войск. Хорошо проявило себя и численное соотношение друг с другом этих пяти видов войск. Правда, не все они порой участвовали в сражениях, но зато почти в каждой ватаге всегда было за кого волноваться и чьей доблестью гордиться.

У этого уложения имелся лишь один существенный недостаток: противник к нему рано или поздно мог приспособиться. У ромеев главная войсковая единица тагма бывает численностью и в двести, и в четыреста воинов, чтобы вводить в заблуждение врага насчет своей численности. Стало быть, и его хоругви необязательно должны быть в пять сотен, а и в три, и в четыре. По дороге из Айдара в Липов Дарник пришел также к выводу о необходимости особой конной хоругви, вернее, превращении в такую хоругвь своей малой дружины. Княжеская дружина, или просто арсы, как все ее называли, состояла из двух смен по сорок человек: пока одна смена всюду неотступно следовала за князем, вторая отдыхала, охотилась, рыбачила, шаталась по торжищу, тешилась со своими женами и наложницами, а затем меняла первую. На три четверти дружина состояла из коренных арсов, остальные были набраны из храбрецов, награжденных медными и серебряными фалерами-медалями на ратном поле. Теперь все они были разобижены тем, что князь не взял их с собой в Айдар. Объясняться с ними обычным путем значило заведомо выставлять себя виноватым, поэтому Рыбья Кровь выбрал себе иной способ разговора. Собрал в гриднице обе смены арсов и объявил:

— Мне нужна отдельная конная хоругвь лучших воинов-оптиматов, как называют их ромеи. Чтобы все в ней могли быть и катафрактами, и пешцами, и камнеметчиками. Проходить в день не сорок верст, а шестьдесят-восемьдесят. И против любого войска держаться до подхода других хоругвей.

— Ну так и набери себе сопляков-десятских, которые даже постоять за себя не могут, — вперед выступил коротышка Кныш с плечами вдвое шире княжеских и с лицом обезображенным тремя шрамами.

— Можно посмотреть? — спросила Всеслава, указывая на свиток.

Дарник кивнул. Уединившись в приемном покое, он составлял свод письменных законов. Перед ним лежал один из свитков с ромейскими законами, и он то же самое, только с нужными поправками переносил в свой пергамент.

Всеслава взяла свиток и внимательно принялась его изучать. Минуту спустя раздался ее тихий смех. Рыбья Кровь сердито обернулся.

— Зря ты все это. — Жена небрежно положила свиток на стол.

— Почему же? — Кровь бросилась ему в лицо.

Рыбья Кровь действовал стремительно. Рано утром прибыл в Липов, а к вечеру, прямо в ночь, из Войскового Дворища выступили три конных сотни и двинулись по южной дороге.

— Почему так спешно? — недоумевал Буртым. — Многих даже собрать не успели. А припасы? Давай хотя бы с утра в путь.

— На то и конная хоругвь, чтобы в любой момент вскочить в седло, — отвечал князь, очень довольный, что выдержал характер и так и не вошел в спальню к жене. — Если бы ждали, пока все завязочки пришьют, ни одно сражение никогда не началось бы.

На рассвете вместе с полусотней припозднившихся оптиматов их догнал гонец с запиской от Быстряна: «Ты забыл распорядиться, кто остается в Липове наместником».

Дарника разбирал смех: даже его неустрашимого воеводу смущало присутствие урожденной княжны и высылка подчинившегося ей молодого вожака. Ну раз Всеслава обозвала письменные законы глупостью и княжеской ловушкой, то он и дальше не будет ничего письменного приказывать. А пускай-ка его воеводы и тиуны сами решат, как им действовать и насколько слушаться княжескую жену. И вместо ясного ответа на явно заданный в записке вопрос, Рыбья Кровь послал Быстряну приказ готовить повозки и колесницы для ополченской хоругви.

Несмотря на высылку в дальние селища и городища ополченцев, рабов и части коренных липовцев, город был по-прежнему переполнен сотнями крепких молодцев, которые всеми правдами и неправдами остались в нем. Вместе с неженатыми гридями и бойниками они составляли до четверти всего населения. Пока у липовцев оставались еще незамужние дочери и можно было купить рабыню-наложницу, все шло относительно спокойно. На торжище нарасхват продавались для подарков женские украшения, а косноязычные воины осваивали искусство красиво и весело рассказывать зазнобам о своих подвигах. Особым успехом у разборчивых невест пользовались певуны и танцоры. Вместо одного любовного токовища за городскими стенами образовались сразу три, куда захаживать не считает для себя зазорным и тридцатилетние десятские Однако к зиме последние дурнушки и сорокалетние вдовы обрели себе красавцев мужей, токовища исчезли, и в Липове стало нарастать нерастраченное мужское напряжение. Похожая картина наблюдаюсь и в сторожевых вежах где бывшие рабы, чуточку обосновавшись на зимовку, тоже поводили налитыми кровью глазами в сторону любой женской юбки. Владельцы двух или трех наложниц мгновенно превратились для всех холостяков в главных врагов, невзирая на чины и боевые заслуги.

— Какие же вы, мужчины, все-таки животные! — гневно заявила на думном совете княжна, когда доложили о двух случаях захвата в селищах «лишних» наложниц богачей. — Ни одна женщина никогда бы так не сделала!

Тиуны и хорунжие отводили глаза и прятали улыбки, слишком понимая ситуацию и сочувствуя холостякам.

— Надо снарядить поход за невестами, — предложил Быстрян.

— Согласен. Только пойдут те, у кого есть для невест подходящий угол, — поставил свое условие Молодой Хозяин.

Дарник удивлялся собственной жене. В любом своем проступке у женщин всегда виноват кто угодно, только не они сами. А Всеслава взяла и во всем происшедшем обвинила одну себя.

— Это мне по заслугам. Чтобы не была такой самоуверенной. Чтобы не была такой самонадеянной. Чтобы не считала себя самой умной, — снова и снова повторяла она по дороге в Липов.

— Да ладно, — говорил ей в утешение муж. — Похода без убитых не бывает.

— Если бы мы чуть-чуть подождали, чуть-чуть остереглись, ничего этого не случилось бы.

— Если все делать правильно, то тогда и жить не захочется.

— Через два дня годовщина нашей свадьбы, — объявила мужу Всеслава.

По нарочито спокойному голосу Дарник тотчас почувствовал, как серьезно она ожидает его ответа. Однажды на подобный вопрос Шуши он отделался веселой шуткой и получил от наложницы порядочный нагоняй.

— Я помню, — соврал он на этот раз. — Даже выбрал тебе подарок.

— Правда?! — растрогалась княжна. — А мне казалось, что такие вещи ты не можешь помнить.

— А еще мне Фемел недавно сказал, что князья не должны быть счастливыми семьянинами, — Дарник хоть таким образом высказал свою скрытую насмешку.

Убивший себя по жребию воин к арсам с их суровыми законами не принадлежал. Являлся обыкновенным короякским бойником, дослужившимся до дружинника благодаря двум бронзовым фалерам и своему высокому росту. Дарник отчетливо представлял себе его ужас, когда он бросался обнаженной грудью на собственный меч. Перед этим событием разом померк весь наступивший лад с княжной, напротив, в сердце Дарника стало зарождаться к ней скрытое злое чувство. Сначала гибель вожацких жен в жениховском походе, теперь вот ни в чем не повинного телохранителя. Если бы не Всеслава, не было бы ни первого, ни второго. Словно судьба через княжну пыталась его достать и уязвить.

Из-за всего этого он даже к пойманным затесейцам отнесся мягче, чем следовало. Трое невысоких коренастых лесовиков (один постарше, двое — вчерашние подростки) смотрели угрюмо и, отвечая, не скрывали своего намерения посчитаться с княжеской четой.

— Отправить в Малый Булгар гридями без жалованья, — таким присудил князь. — И в поход пусть тоже пойдут простыми возницами или гребцами.

— В походе у них будет оружие, и они могут оказаться рядом с тобой, — возразил успевший уже поднатореть в управленческих и судебных делах Охлоп.

— На то есть десятские и вожаки булгарской сотни, пусть следят.

Флотилия из пятнадцати малых и пяти больших лодий-дракаров отошла от липовских причалов. Шли пятью звеньями, впереди каждого звена большая лодия, за ней три малых. На малой лодии 40 гребцов и 10 лучников, на дракаре 60 гребцов и 20 лучников. На каждом судне в команде по 3–4 арса, опытных мореходов, им поднимать парус и стоять у кормовых весел. Все войско из двенадцати сотен воинов, разделенных по новой разбивке на пять полухоругвей. Камнеметы и бортовые щиты убраны, видимых опоясанных мечами лучников не более 4–6 на одно судно — обычная охрана для торговых лодий. Шлемы и оружие гребцов спрятаны под сиденьями, а доспехи, как давно заведено у дарникских гридей, прикрыты длинными расшитыми рубахами. Гребли размеренно и неторопливо — без чрезмерного напряжения втягивались в новое для себя дело.

Дарник находился на головной тридцативесельной лодии, построенной по образцу захваченного у северных норков дракара, стоял на носу, рассматривая проплывающие мимо виды, и терпеливо сносил болтовню Корнея.

— Две калачских биремы с ромейским огнем — и от твоего речного каравана останутся одни головешки, — зубоскалил тот. — А потом твой раздувшийся в воде труп насадят на кол и будут показывать в Калаче на торжище.

— И в Русском каганате все наконец вздохнут с облегчением, — вторил князь, стараясь, впрочем, чтобы их разговор был не слышен другим воинам.

— Интересно, кто тогда подгребет под себя твое княжество: дорогой короякский тестюшка или остерский князь Вулич?