Большой американский пароход «Игль», разрезывая стальным корпусом зеленоватые волны, приближался к Гавайским островам. Стояло прохладное мартовское утро. Резкая красноватая полоска, отделявшая на востоке воду от земли, предвещала близкий восход солнца.

На фоне бледно-голубого безоблачного неба виднелось множество летающих чаек. Иногда некоторые из них вдруг срывались из воздушного пространства и с головокружительной быстротой падали в воду, схватывали рыбу, показавшуюся на морской поверхности, и с криком исчезали.

На палубе парохода все было спокойно. Пассажиры еще спали, и только э рубке через большие стеклянные окна можно было видеть двух рулевых и дежурного помощника капитана.

На передней мачте в высоко подвязанной к ней корзине сидел наблюдающий матрос и смотрел в большую подзорную трубу. Не спала также дежурная машинная команда. О ее работе говорили черные клубы дыма, валившие из трех гигантских труб, да равномерное постукивание машины.

На палубе показались два человека. Беззвучно поднялись они по широкой лестнице, ведущей из кают второго класса, и направились к носовой части парохода.

Петру Орлову было два года, когда в конце 1905 года он вместе со своими родителями приехал в Лондон.

Отец его был до того сельским учителем в Псковской губернии. За агитацию среди крестьянства его стали преследовать царские власти, и он эмигрировал в Англию. Здесь он переменил свою профессию и стал фабричным рабочим.

Орловы жили в рабочем квартале за Лондонским мостом, занимая небольшую квартиру в одноэтажном доме с маленьким палисадом.

В этой обстановке Петя рос настоящим англичанином. Десяти лет он поступил в английскую школу. Началась мировая война.

Завод, на котором работал Орлов, был переведен на изготовление артиллерийских снарядов.

Когда Петр очутился снова на деке, перед ним открылась поразительно красивая картина.

Теперь на ярком фоне голубого небосклона розовело множество мелких облачков, которые казались сделанными из перламутра.

Державшаяся над морем дымка тумана рассеялась под лучами восходящего солнца. Петр ясно увидел показавшуюся впереди полосу берега.

Матросы мыли, или, как говорят моряки, «скатывали» палубу. Одни ползали на четвереньках, оттирая грязь, с палубных досок песком, другие из помп смывали его сильной струей воды, которая через бортовые отверстия стекала в море.

Когда, осторожно обходя мывших палубу матросов, Петр остановился, чтобы не попасть под струю, один из них оставил свою работу и, вытирая вспотевший лоб оголенной по локоть рукой, приветливо улыбнулся молодому пассажиру.

Петр очень любил Дика.

В первый же день плавания на «Игле» к юноше подошел высокий, красивый матрос и заговорил с ним по-английски.

— Я слышал, что вы русский. Правда это? — спросил незнакомец.

— Да, я русский, — ответил Петр.

— Ваша фамилия Орлов? Не так ли?

На верхней палубе, бережно закутанная в плед заботливой Розой, Нэлли сидела в складном пароходном кресле, любуясь красивым видом берега. Пароход, который должен был отвезти пассажиров в гонолулскую гавань, еще не приходил.

Петя и негритянка находились около больной девочки.

Теперь, при ярком солнечном освещении, Петя впервые заметил, как похудела Нэлли, какой бледной и прозрачной сделалась ее кожа. Гладко причесанные русые волосы сделались какими-то матовыми и потеряли свой золотистый оттенок, а синие тонкие жилки резко выделялись на висках.

— Тебе не холодно, Нэлли? — заботливо спросил он.

— Что ты, Петя, я так укутана, что мне становится жарко. Я очень хорошо себя чувствую на чистом воздухе, и здесь мне легко дышится, — ответила она.

Арбакеш — узбекский извозчик

Тяжело живется Юнуске.

Вот уже 12 лет занимается он извозом, а все на нем тот же старенький рваный халат, пропитанная потом тюбетейка, да стоптанные, неуклюжие сапоги.

Головы своей и то не может побрить Юнуска, как это делает каждый правоверный мусульманин. Денег нет для этого у бедного узбека.

С завистью посматривал он со своего седла на других арбакешей.

«Ишь, какие на них халаты красивые с красными и зелеными полосами, в шелковые даже некоторые нарядились», думал он.

Заплатил десять копеек хозяину чайной Юнуска.

Теперь он уже являлся полноправным гостем чай-ханэ и мог подсесть к любому из кружков ужинавших гостей. Таков уж обычай у мусульманских народов.

— Селям-а-лейкум, — почтительно поздоровался он, подходя к пяти узбекам, перед которыми слуга только что поставил огромное блюдо с душистым, дымящимся пловом.

— Алейкум-а-селям, — ответили сидящие, погладив, по обычаю, свои бороды обеими руками, посторонились, уступая место подошедшему гостю.

Все они были такими же арбакешами, каким был и сам Юнуска, а потому между ними завязался оживленный разговор.

Как рассчитывал Юнуска, так оно и случилось.

За саклю и уцелевший участок земли получил он сто рублей от местного торговца дынями Мустафы.

Продал он свою старую арбу, но с лошадью никак не решался расстаться. «Послужит еще мне годика два мой гнедой», подумал арбакеш. Спрятал он деньги в пояс и, забравшись в седло, поехал легкою рысцою к базару.

Прошла неделя, и никто из прежних знакомых не узнал бы теперь Юнуску-арбакеша.

В новой арбе, с покрышкой из чистых свежих плетенок, возил Юнус богатых купцов. На нем теперь был красный ситцевый халат и прочные черные сапоги, густо смазанные бараньим салом.

Настали холодные зимние дни, а Юнуска все по-прежнему занимался извозом.

Только в жизни арбакеша случилась большая перемена.

Умерли у него жена и ребенок.

Похоронил их Юнуска, как подобает доброму мусульманину.

Заказал он каменный плоский памятник с именами покойников и сам поставит его на могиле.