Это случилось! Вы только представьте, — в один прекрасный день случилось невероятное! Я никогда бы не мог подумать… Хотя, прошу прощения, я забыл представиться, и, вообще, разговор начал очень невежливо. Я расскажу всё по порядку и постараюсь не загружать вас своими эмоциями, хотя для меня это будет трудновато.

Итак, я — Гэл. Вообще-то, меня зовут Герберт, Герберт Бронкс, но Том, наш главный режиссёр, так морщился, когда произносил моё имя, что в конце концов мы решили изменить его на какое-нибудь более красивое. Тонита, моя подружка, с увлечением занялась этим вопросом, и к вечеру я уже был Гэлом, к всеобщему удовольствию.

Итак, я — Гэл. Приятно познакомиться, я — артист из сгоревшего театра. Смешно? Да не шучу я вовсе, наш театр сгорел неделю назад. Я очень подозреваю, что тут не обошлось без участия Рика Палмера, режиссёра «Хоуп» — они с Томом на ножах с незапамятных времён, а в последние два месяца просто озверели из-за той пьесы, «Свет в окне», — оба хотели её поставить, и никто не хотел уступать. Я полагаю, что вопрос можно было решить и без пожара, но вы просто не представляете, что за псих этот Рик! Может, конечно, он вовсе и не хотел сжигать весь театр, а намеревался только подшутить, но, как бы там ни было, четырнадцатого июня наш маленький театр сгорел дотла.

В общем-то, конечно, при всём уважении к Тому, я очень сомневаюсь, что наша труппа добилась бы чего-то большего, чем поощрительной грамоты за третье место на ежегодном смотре. Но я — актёр, чёрт побери, понимаете, — актёр, и если у актёра на сегодняшний день есть хоть что-то, это уже неплохо. К тому же мне всего девятнадцать, и в моём возрасте главное — быть на виду. Никогда не знаешь, кто может забрести на нашу экспериментальную постановку, а про ежегодный конкурс я вообще молчу. Знаете ли, я…очень классный. Ну честное слово! Не подумайте только, что у меня мания величия или что-то в этом роде. Мне просто все это говорят. А девчонки! Знаете, стоит мне выйти на сцену, с ними что-то такое невообразимое делается! Я иногда и сам этого немного боюсь — они бывают такими настырными, а мне совершенно не в кайф тратить на них своё время. А Тонита…она оказалась просто настойчивей других — её настойчивость была какой-то молчаливой и тяжёлой. Я смирился. К тому же, в некоторые моменты удобно иметь рядом кого-то вроде как постоянного — другие липнут меньше. Ой, вы только не подумайте, что я какой-то там женоненавистник, Боже упаси! Я бабник, самый настоящий бабник, но — потом. В первую очередь я — актёр, и я полон желания взобраться на самую вершину и похлопать по плечу Ди Каприо и, может быть, даже немного его подвинуть. Вы только не смейтесь, пожалуйста, над этим, и не думайте, что мне просто нечем заняться. Я считаю, что просто так, ни с того ни с сего мне этого захотеться не могло. Ведь любое желание даётся вместе с силой его осуществить, слышали об этом? Так это мой случай. К тому же, все эти не дающие прохода девчонки…ну, вы меня понимаете.

Вот вам и я. Всё бы ничего, правда, кроме того, что в один прекрасный день всё это оказалось в прошлом. Театр сгорел, и что делать дальше, я не знал. У меня не было своего агента, который искал бы за меня работу, у меня не было родни, которая бы меня кормила, у меня не было даже красивой одежды, в которой я бы мог явиться на какой-нибудь просмотр. У меня не было ничего. Я был никем не открыт и никому не нужен. А жил я (О, Господи, прости!) у Тониты.

Вы, наверно, спросите меня — почему я решил в первый момент, что это не отель, а именно дом. Честно скажу — не знаю. Но если бы вы увидели это, вы бы поняли.

Во— первых, на фасаде не было надписи. Во— вторых, на лицах людей, которые в этот момент спускались вниз по мраморной лестнице, лежала печать какого-то постоянства. С таким видом не выходят из отеля. С ТАКИМ видом выходят из собственного дома.

Знаете, своими глазами я повидал не так уж много роскошных отелей, но этот…я не видел ничего подобного даже в кино! Я застыл возле дверцы машины, и негр-шофёр легонько подтолкнул меня вперёд — видимо, мистеру Деньги совсем не улыбалось врезаться головой в мой зад.

Итак, шофёр меня подтолкнул, я оглянулся и увидел, что на многие мили отсюда нет ни одного жилого дома — парк возле здания был таким большим, что трудно было себе представить, как далеко находились ворота. Хотя слово «парк», мягко говоря, не совсем подходило для описания этого зелёного великолепия с фонтанами и беседками., которое открылось моему взгляду. Все фонтаны разной формы и величины были сделаны из какого-то белого материала, похожего на мрамор, и снабжены удивительной подсветкой, из-за которой они казались живыми внутри. Вода в них переливалась разными оттенками и принимала различные формы, и тоже казалась одушевлённым существом. Трудно было поверить, что это всего-навсего игра света.

Знаете, это было действительно очень красиво. Подъездная дорожка, как я успел заметить, петляла по парку и углублялась куда-то, видимо к выезду за ворота. Чёрт возьми, каждый раз по дороге домой проезжать через эту красотищу!… Наверное, так можно почувствовать себя счастливым! Если не умеешь иначе, конечно. Я обернулся к зданию и сразу же понял, что именно носило имя Мириал. Не здание и не парк, а всё, что было внутри и снаружи, в воздухе и под землёй. ЭТО казалось слишком грандиозным, чтобы назвать ЭТО отелем, домом, или, Боже упаси, пансионатом. Это был именно Мириал.

— Ты хотел, чтобы я подождала, пока ты проснёшься?-Спросила Тонита

— Прости, Тони, -пробурчал я.-Долго ты звонила в дверь?

Тонита ничего не ответила и прошла в комнату. Я протёр глаза и побрёл за ней, пытаясь вспомнить, что же я должен был ей сказать. Я принял какое-то решение перед тем, как задремал в кресле возле телефона, я собирался…

— Гэл, зачем тебе целый ворох газет?-Удивилась Тонита.-Ты что, собрался работать?

— Ну…-я почесал затылок, -да, наверное…

Вы никогда не увидите Мириал, погодите, я хотел сказать, что даже если вы вдруг туда попадёте, вы всё равно не увидите Мириал моими глазами. Вы-то уж наверняка будете знать, куда вы отправляетесь и зачем вы туда отправляетесь, верно? И не будете ломать себе голову над тем, стоит ли вам оставаться. Для меня же Мириал повис в воздухе гигантским вопросом — что это, надолго ли, зачем это надо мне, и ещё подобных мыслишек штук надцать. Самым удивительным было то, что я, без сомнения, чувствовал себя если и не на своём месте, то уж, совершенно точно на месте, которое вполне могло бы стать таковым. Не будь у меня таланта, я хотел сказать. Знаете, почему я называю ЭТО талантом? Да потому, что я без этого не могу.

Сам Мириал был, кстати, не очень-то и большим. Как я узнал, в нём было всего сто квартир (кстати, не похожих друг на друга совершенно), и 235 жильцов. Обслуживающий персонал жил в отдельном здании, находящемся неподалёку и сообщавшимся с Мириалом подземным переходом.

Квартиры располагались по десять на этаже, а остальные десять этажей были предназначены для всего, что было угодно душам богатых жильцов. Знаете, а это была неплохая идея — магазины, салоны, библиотеки и всё такое прочее в собственном доме. Не надо тратить уйму времени и куда-то ехать, не говоря уже о том, что не всегда хочется. Накинул рубашку, спустился вниз, купил пива, взял кассету для «видика», может, ещё сходил постричься — и через пятнадцать минут опять дома. Чем больше пользуешься такого вида удобствами, тем больше начинаешь ощущать их необходимость. Конечно, при желании всё необходимое могли доставить тебе домой, но, я полагаю, жильцам иногда было особенно приятно прогуляться самим и почувствовать себя обычными людьми.

— Знаешь ли, Гэл, -объяснил мне мистер Джек, -многие люди вовсе не хотят иметь личную прислугу. Это всё равно, что член семьи, а это не каждому по нраву. К тому же, в наше время нелегко найти верных людей. Моим жильцам удобнее, когда никто не болтается у них под ногами.

Я бы мог ещё долго расписывать вам все несомненные преимущества Мириала и его невиданный комфорт, но сейчас я вам скажу главное, а остальное, я надеюсь, вы сможете вообразить сами.

Разве я произнёс это вслух?

Мистер Джек деловито отобрал несколько листков из толстой стопки, пробежал по ним глазами и передал мне.

— Это поручения на два дня, Гэл, -сказал он.-Завтра меня не будет.

— А-а, -протянул я.

— Ты как-то странно выглядишь, дружище. Всё в порядке, ты хорошо спал?-Осведомился мистер Джек.

Элли позвонила мне и спросила:

— Ну как?

— Знаешь, если честно, -немного холодновато, -признался я.-Как-то отвлечённо, что ли…

— То есть?-Не поняла она.

— Получается, что ты вроде как и ни при чём -просто пишешь, и всё, не сопереживаешь, не делаешь выводы. Попробуй добавить эмоции.

Мистер Джек загадочно улыбнулся и покачал головой. Ему было интересно наблюдать за моей растерянностью и отчаянием, словно я был редкостным животным, посаженным в железную клетку и поставленным в экстремальные условия, в которых должны были проявиться мои природные качества.

— Что ты себе нафантазировал?-Спросил он.-Что тебя так волнует?

Я безнадёжно махнул рукой. Мистер Джек так неумело делал вид, что ничего не понимает, и мне не хотелось оказываться в дураках и ломать комедию, чтобы его развлечь.

— Я бы хотел верить вам, Джек, -сказал я, -но вы не честны со мной. Вы ходите вокруг да около и загадочно улыбаетесь, а я ведь не подопытный кролик. Мне всего лишь двадцать, и я не понимаю ваших тонкостей и полунамёков.

— Ну, Гэл, ты хочешь всё сразу! Пока, кстати, ты всё прекрасно понимаешь.

Выждав несколько дней, чтобы Керт успел выяснить отношения с Алексом и успокоиться, я явился к нему в кабинет.

— А, это ты, -протянул он, не поднимая головы.-Зайди через час, я занят.

— Керт, ты лжёшь, -упрекнул его я.-Я поговорю с тобой сейчас.

— Говори, -пожал плечами он.-Только я буду молчать.

Я зашёл и сел на диван. Помолчав минуты две, пока Керт делал вид, что читает какие-то бумаги, я спросил его:

— Она тебе действительно так нужна?-Наивно спросил мистер Джек.-Зачем ты лезешь из кожи вон?

— Я её люблю, -просто ответил я.

— Да ну? Вот это интересно! Я всегда считал, что для тебя важней то, что ожидает тебя впереди. Разве долгими одинокими ночами перед раскрытым окном ты мечтал о любви?

Я никогда ни о чём не мечтал, кроме славы и успеха. Я прекрасно об этом знал, и знал об этом мистер Джек. Я не знал, что такое любовь, и, найдя себе Тониту, полагал, что узнать уже никогда не захочу. Мне до смерти наскучили маячившие перед глазами девицы, и я даже толком не понимал, чего ещё они от меня хотят и чего добиваются бесконечными звонками. Спасибо Тоните уже за то, что она разогнала этот надоедливый рой. Я всегда мечтал стать наконец недоступным, чтобы кто попало не катался на мне, как на велосипеде. И никакая любовь в мои планы не входила.

— Жизнь вносит свои коррективы, -улыбнулся я.-Я всё-таки влюбился, Джек, хоть это и кажется невероятным.

Ещё несколько вечеров мы с Элли провели вместе, ни о чём ни говоря. Мы просто сидели рядом и наблюдали, как каждый раз неизбежно закатывается за горизонт алое солнце, и его последние лучи больше не старались подарить нам тепло.

Нам было бесконечно хорошо в нашем безмолвии. Было тихо, словно всё вокруг сговорилось нам не мешать. Мы прощались, и мы знали это, принося самих себя в жертву грядущим переменам.

Если бы всё вышло по-другому, какой бы прекрасной и удивительной была бы наша судьба! Нам позавидовали бы века, и люди, и природа, и жизнь возмутилась бы и сказала, что не бывает, не должно быть на свете такого абсолютного счастья. Но нам было бы наплевать на её слова, потому что мы бы знали, что так бывает. Мы бы забыли всё, что было до нас и не поверили бы во всё, что будет после. Никто не смог бы любить Элли так, как я, и ничья любовь не была бы мне нужна, кроме её любви. Я бы смог уловить в ней то, что казалось неуловимым и запомнить то, что никак не хотело запоминаться. Мне бы казалось, что все двадцать лет до неё я существовал совершенно неестественно, просто кем-то притворяясь, и, наконец став собой, я бы предпочёл скорее умереть, чем позабыть об этом.

Но умереть я не мог, умирать я не хотел. Даже в эти тихие вечера, принимая неизбежность грозной судьбы и ощущая себя лишь крупицами великого Замысла, я находил болезненную радость и успокоение в покорном подчинении и безмолвии. Я ловил каждый её вздох, каждую улыбку и думал, уже почти без тоски, что это, может быть, последний вздох, последняя улыбка. Так и не познав настоящей любви, а вопреки теории Алекса, я всё-таки считал, что она бывает, я отпускал то, что не свершилось, прощался с тем, что не сбылось. Так было и тяжелей, и легче — я и сам не знал, что терял.

— Прости меня, Гэл, -однажды сказала Элли, -ты потратил на меня уйму времени.