Опечалил господь Адама и Еву, но люди в утешение дали им тот день, что предшествует рождеству. И коли уж он принадлежал им, не тужили они в этот день ни о каких своих бедах, а прижимались, бедные, теснее друг к дружке и в любви своей так продлевали ночь, что она и на заре не кончалась. Они еще сладко дремали, когда хозяин из-под жениного бока буркнул в дверь мастерской:

— Лёринц, встал, что ли?

Как два пестрых мотылька от дальнего грома, вспорхнули веки Лёринца.

— Встал, встал! — поспешно ответил он.

В доме снова широко и по-хозяйски простерлась тишина, только слышно было, как мерно дышат где-то Адам и Ева, и хозяйка, мягко поворачиваясь на другой бок, говорит: