Железные двери центральных ворот, около которых всегда толпился народ, в основном женщины с какими-то сумками, пакетами и робкой надеждой в глазах, отворились. Оттуда в суету женских тел вышли двое мужчин. Еще не пожилых, одетых в одинаковые ватники, сапоги и цигейковые, не по сезону — на дворе был только август — шапки. Мужчины сразу же попали в окружение тех, кто толпился у ворот, так как ни у кого не вызвало сомнения, что зона выбросила к ним отсидевших свое зэков. Со всех сторон посыпались вопросы:

— Из какого отряда?

— Кулешова Васю не знали? Из второго…

— А Кулебу?

Много вопросов, но вышедшим из зоны было не до них. Машинально отвечая невпопад, они пробились сквозь живой заслон и пошли улицей, зажатой с одной стороны высоким, с проволочной паутиной забором, с другой — глухой деревянной оградой, за которой виднелись крыши бараков обслуживающего персонала исправительного учреждения и ветви фруктовых деревьев.

Как только дед Ефим покинул старого товарища, Яков Петрович приказал вернувшейся Насте прибраться в доме, протопить печь и ложиться спать, его прихода не дожидаясь.

— А ты куда на ночь собрался? — спросила родственница.

— Покудахтай у меня, курица ощипанная! Сказал, что делать? Так делай! А вопросы оставь при себе, заботница!

— Уж и спросить нельзя, как будто в прошлом веку живем аль у староверов каких. У других вон и телевизоры цветные, и магнитофоны, а тут, как в монастыре, — вдруг возмутилась обычно недовольная, но молчаливая Настя.

— Та-ак! Разговорилась, значит! Супротив деда голос подняла? А ну иди сюда, стервоза! Кому сказал?

Прибыв в Верхотурск, Малой с Серым поступили, как им и велели: встали на учет, устроились на местный карьер. Большаков, по специальности, сел на бульдозер, Серов оказался в строительной бригаде, где каких-либо особенных профессиональных навыков не требовалось. И наступили рабочие будни.

С утра из общежития — одноэтажного барака, в котором им выделили одну на двоих комнату, где с трудом уместились две узкие кровати, тумбочка и вешалка, — шли на работу. С работы — в общежитие. Работали они в одну смену. Помня строгий наказ деда Ефима, кореша вели себя тихо. Иногда брали бутылку водки да навещали бабку Кульгу — сводницу местного масштаба, которая подгоняла девиц мужикам, чтобы не застоялись. Так изо дня в день проходило время. Заканчивалась вторая неделя их пребывания в Верхотурске. За это время друзья успели получить официальные документы. И казалось, так будет продолжаться еще долго. Из одной зоны Малой с Серым попали в другую, правда, без охраны и проволоки, но положения, по сути, это обстоятельство не меняло. Они не были свободными людьми, и груз постоянного ожидания чего-то неизвестного, но неотвратимого отравлял жизнь похуже иного яда. Быстрее бы началось то, ради чего они тут и остались.

И оно началось! Началось на исходе вторника третьей недели их пребывания на карьере. Тогда Серый с Малым, возвращаясь из столовой, остановились у чайной. Серый предложил:

— Ну что, Малой, врежем по лобастому и к Кульге?

— Врезать-то можно, а вот к бабке чего-то тебя часто стало тянуть. С чего бы это? Вроде и так почти через день ныряем туда. Аль заприметил кого из сучек?

Все, что намечалось в доме на Сиреневой, прошло без проблем. И через два дня, в ночь с пятницы на субботу, Малой встретился с Серым. В небольшом, укрытом от посторонних глаз среди густого кустарника домике, выходящем узким деревянным причалом на реку Граву. Серый, уже немного освоившийся здесь, встретил Малого словами:

— С приездом, Малой, проходи, гостем будешь!

— А хозяин ты, что ли?

— Получается так. Вчера под утро, как сбросил меня этот ветхий Герасим тут, так больше никого не видел. Теперь вот ты.

— Ну и как здесь?

Серый оказался прав в том, что утром им особо выспаться не дадут. Около восьми часов с реки послышался шум приближающейся моторной лодки. Старый небольшой баркас пристал к причалу, из него вышли двое, один нерусский, что сразу бросалось в глаза, второй — угрюмый здоровяк, который и закрепил баркас. Они прошли к дому, вошли в него.

— А ну подъем, бродяги! — подал команду нерусский.

Бывшие зэки зашевелились.

— Сейчас! Оденемся только.

— Давайте и выходите на причал. Пойдем, Шмель, на воздух, ребятишки, видно, самогона где-то надыбали, все помещение провоняло перегаром.

Сильный порыв ветра распахнул окно и неожиданной для лета прохладой ворвался в комнату Егора Астафьева, который, съежившись на старом диване, спал, укрывшись старым тонким пледом. От этого порыва и проснулся Егор. Он поднялся и сел. Тут же тошнота ударила судорожными рвотными позывами. Астафьев, качаясь, прошел до туалета. Его вырвало. Стало немного легче. Егор посмотрел на себя в зеркало. То, что он в нем увидел, не привело в восторг. На Астафьева смотрела одутловатая, с мешками под глазами и свалявшимися, давно не мытыми космами волос небритая образина. И это был он, Егор Астафьев! Несколько недель беспробудного пьянства не могли пройти бесследно, и Егор тяжело вздохнул. Вернулся в комнату. Он чувствовал, что от него и от его одежды, которую он не снимал с себя за все время запоя, несло псиной. Помыться бы, благо и ванна с горячей водой под рукой, но не было сил! А было одно желание — похмелиться! И как можно быстрее! Все остальное — потом!

Егор осмотрел стол возле окна, вернее, то, что на нем в данный момент находилось. Две пустые бутылки из-под «бормоты», такая же из-под самогона, которую, наверное, притащил вечером его сосед и собутыльник Ваня Хомяк, как все в доме звали пятидесятилетнего пенсионера по инвалидности Ивана Хомякова. То, что они пили вместе, сомнению не подлежало, потому что ни с кем другим Егор просто пить не мог. И это он помнил. Рядом с пустой тарой — какая-то шелуха от сушеной рыбы, мелкие кости, банка рыбных консервов, где осталось немного застывшей начинки. Порезанный черный хлеб, луковица. И стаканы, грязные и так же, как и тара, пустые.

Астафьев почесал затылок.

Вроде и выпито было, по его меркам, немного, а мутит, словно он «бээфа» обожрался. Но все это ерунда. Главное в другом. Куда он мог затарить похмелку? Егор всегда оставлял себе на утро небольшую дозу спиртного и прятал ее, чтобы, проснувшись ночью, до времени, не уничтожить лекарственный запас. Прятал вино, водку или самогон, в зависимости от того, что пил накануне вечером. Прятал всегда в разные места. Потом, утром, сам же и искал забытое за ночь месторасположение спасительного тайника. Иногда процедура поисков затягивалась, иногда свои двести граммов он находил сразу. Но оставлял запас и находил его всегда!

Значит, и сейчас где-то в квартире спокойно стоит и дожидается своего часа лечебная влага. Вот только где?

В служебном кабинете офиса ювелирного салона «Ретро» за журнальным столиком сидели тесть и зять. Хозяин салона Вишняков Дмитрий Петрович и старший менеджер фирмы и муж дочери, вернее, падчерицы хозяина, Хованский Эдуард Геннадьевич.

Дмитрий Петрович женат никогда не был и, следовательно, родных детей иметь не мог. Поэтому он удочерил красивую девчушку из дома младенца и посвятил себя ее воспитанию. Вишняков вырастил Викторию, в прямом смысле этого слова, много времени отдавая ей как в детстве, так и позже, когда дочь подросла. Сейчас Вика, два года назад закончившая университет, работала у отца экономистом. Хотя работала — это сильно сказано. Она числилась на этой должности и по должностной инструкции имела обязанности, по большому счету лишь присутствуя в фирме и выполняя редкие поручения отца. Получая при этом одну из самых высоких зарплат в салоне. Тем самым Вишняков создавал для Вики иллюзию в том, что те деньги, немалые, к слову, деньги, которые она имела, зарабатывались ею исключительно собственным трудом. Что придавало ей независимости и осознания того, что она не сидит ни у кого на шее!

Год назад Вишняков выдал дочь замуж за Хованского, перспективного и умного человека. И никому не было дела, что Вика терпеть не могла Эдуарда и что тот был старше ее почти на десять лет! Так решил отец, так тому и быть. Вишняков видел в Хованском замену себе в бизнесе и готовил из Эдуарда Геннадьевича управляющего при своей падчерице, которая после отхода Вишнякова от дел или, не дай бог, его смерти становилась полновластной хозяйкой всего состояния отца. Хованского этот вариант устраивал, и он отдался во власть босса. Ради собственного благополучия, карьеры, перспективы стать боссом. И его мало волновало то обстоятельство, что Вика его просто ненавидела, да и он особых чувств к будущей жене не испытывал. Существовали вещи поважнее. Но брак по расчету почти всегда выгоден, но далеко не всегда безопасен! Этого Хованский не учитывал.

Свадьба состоялась шикарная, и новоиспеченная семья поселилась в подаренном папой Вики особнячке под Москвой. И вместе они прожили почти год, не вынося на обозрение посторонних свои проблемы, которые переполнили их дом с самого начала совместной жизни. Но Виктория была скромной, мягкой женщиной и, раз подчинившись воле отца, в дальнейшем смирилась со своей участью. Хованский же, почувствовавший такое к себе отношение, относился к Вике соответственно, просто не замечая ее, иногда для любовных утех используя девочек по вызову. Так они прожили этот год, и прожили бы, наверное, таким образом и всю оставшуюся жизнь, пока вдруг не грянула беда. Вика пропала! Как в таких случаях сообщает милиция — такого-то дня, такого-то месяца, в такое-то время вышла из дома и не вернулась такая-то женщина. Ее приметы… Всем, кто что-либо знает, ну и так далее… Только вот Виктория Хованская не просто вышла из дома, а выехала из особняка на «пятисотом» «Мерседесе», с охраной в три человека, включая водителя.

Выехала, как говорят, как в воду канула. Вместе с машиной и телохранителями.

Рудаков заглянул в кабинет шефа, когда Хованский уже посчитал, что рандеву тестя на сегодня закончились, и, отключив аппаратуру, откинулся в своем кресле, глубоко задумавшись.

— Разрешите, Дмитрий Петрович?

— Заходи, Сергей. Как дела?

— Вы совсем как на Востоке. Там любое приветствие сопровождается неизменным «как дела?».

— Да? Не знал! Скажи, Сережа, что ты думаешь по поводу того, что произошло этой ночью?

Очнулся Егор в больничной палате. По крайней мере, так выглядела эта обширная, примерно шесть на восемь метров комната с кроватью у стены, табуреткой, стойкой для капельницы, с неистребимым запахом лекарств и хлорки. С одной, пожалуй, оговоркой. Так как левая нога Егора в прямом смысле была прикована к кровати, на окнах красовались массивные решетки, а железная дверь была с «глазком», то это, скорее всего, была палата для умалишенных.

На табурете рядом с койкой стоял стакан, на две трети наполненный прозрачной жидкостью. Вода? А что же еще? Не спирт же. А похмелиться не помешало бы. Состояние ни к черту. Интересно, тазика под кроватью нет? Он вскоре вполне может понадобиться. Тазика он не нашел, зато углядел рядом со столиком пачку «Золотой Явы» и одноразовую зажигалку.

Егор отвернулся, представив, как он жует лимонные дольки. Одна мысль о курении вызвала рвотные позывы. Воды, что ли, выпить?

Он приподнялся, сразу же почувствовав сильную боль в области затылка. Он помнил, как его хлестанули по черепу в подворотне, но остальное память не хранила. Как он оказался здесь? Кто решил посягнуть на его свободу и зачем? Черт с ним, узнаем со временем.

Егор взял стакан, рука, как и все тело, мелко дрожала, поднес его ко рту. И… уловил знакомый запах спиртного. Неужели водка? Или глюки? Понюхал — водка. Выдохнул, одним глотком опрокинул стакан. Он не ошибся, в стакане действительно была водка! Интересно, кто же так о нем позаботился? Обстоятельство более чем странное. Если он в больнице, пусть даже в дурдоме, то спиртное никак не может входить в рацион больного. Вопросов много, надо попытаться найти ответы на них. Ему заметно полегчало, боль в затылке не в счет. Можно и подумать.

Тренировки Егора продолжались вторую неделю. За это время организм полностью избавился от алкоголя. Физическая форма вошла в норму. Подзабытые боевые приемы и удары рукопашного боя были отработаны и могли быть применены в любое время. Тренер и спарринг-партнер Егора Виктор Трунов, много повидавший на своем веку разных спортсменов, в том числе и достигших на своем поприще высоких результатов, был буквально потрясен тем, что держал в своем боевом арсенале Астафьев. Чувствовалась в нем особая боевая подготовка. И еще очень удивило тренера, как легко и быстро восстанавливался этот, уже немолодой, за сорок, человек. Виктору за свою карьеру приходилось поднимать многих после травм физических и психологических, но такого эффективного восстановления на его памяти не было. И Трунов понимал, что не он должен тренировать и готовить Астафьева, а скорее наоборот, Егор вполне сам мог бы преподать несколько поучительных уроков.

Они под охраной посетили бассейн в городе, где Астафьев свободно выполнил норматив первого разряда на стометровке вольным стилем. При этом пульс и давление пришли в норму в считаные минуты, в очередной раз удивив Трунова. А Егор тем временем пытался просчитать, откуда его доставили в бассейн и куда после заплыва вернули. Но тонированные стекла и шапочка, натянутая бдительными охранниками на глаза, не позволили сделать это.

Мелькнула мысль, а не соскочить ли ему с джипа, вырубив охрану, что теперь было в его силах. Но отбросил ее, так как этот трюк ничего ему не давал, кроме, пожалуй, выстрела в спину или увечья при падении. Скорость вездеход держал приличную. Единственное, что узнал из поездки Астафьев, так это то, что бассейн называется «Чайка», но это от него и не скрывали.

Последний этап подготовки Егора проходил на стрельбище, оборудованном в глухом лесном овраге. Астафьев с интересом ознакомился с новыми видами оружия: снайперской винтовкой «винторез», автоматом «вал», пистолетами-пулеметами «бизон-3», «каштан», «гепард», гранатометом «ГМ-94» последней разработки. Егор быстро разобрался с оружием и точно поразил те мишени, которые перед ним выставили.

Впереди оставался экзамен — контрольный рукопашный бой. О том, что конкретно он собой будет представлять, Егору пока не сказали ни слова.