Пока еще, в эту самую секунду, в это звенящее мгновение, его зовут Вениамин, Веня Лисицын, многие предпочитают говорить просто Лис, но как будут звать его и кем он будет, когда сделает хотя бы один еще шаг вперед?

Он стоял на самом краю парапета на крыше девятиэтажного дома, в котором прожил последние десять лет. Смотрел на небо над головой, на дома, выстроившиеся перед ним, как молчаливые караульные или свидетели, на город, то ли тонущий в дымке, то ли восстающий из нее, и пытался заглянуть за горизонт, линию которого отсюда можно было увидеть в единственном месте – за излучиной реки. Вениамин понимал, что прошлая жизнь осталась у него за спиной, а впереди ждало неведомое, причем вне зависимости от того, шагнет он напрямую с крыши немедленно или же найдет способ и возможность спуститься на землю невредимым.

С прошлой жизнью он прощался нерешительно, но обреченно. И, по правде говоря, эти перемены не были его выбором. А точнее, сам он на них никогда бы не решился, хоть и желал уже давно, но события стали происходить сами собой, и их логика была такова, что влиять на их ход он не мог никоим образом. Не влиял, но и увернуться от этого колеса тоже не умел.

Если бы кто-то взялся его расспрашивать, каким образом случилось так, что он оказался в положении человека, собирающегося свести счеты с жизнью, он не нашелся бы что ответить. Во-первых, Вениамин абсолютно не помнил, как оказался на этой крыше и, тем более, как и зачем забрался на парапет. И, во-вторых, насколько сам себя понимал – он вовсе не собирался прекращать свою жизнь, но только хотел ее изменить. Беда лишь в том, что он совершенно не представлял, как это сделать другим, не столь радикальным методом. Теперь же, стоя на краю, он отчетливо, ясно и с каким-то внутренним ликованием понимал, что да, это тоже выход.

Освобождение от всего, что угнетало и унижало его последние месяцы и дни, было рядом, на расстоянии вытянутой руки, и это ощущение свободы, этот липкий ужас и восторг осознания полной над собой власти обволакивали, словно язык хамелеона, и тянули, увлекали туда, в пропасть невозвратного.

Аттракцион назывался «Мертвая петля».

Он возвышался в самом центре парка культуры и отдыха и был виден издали, из любого его уголка. Ну, так Вене казалось в свое время. Высоченная решетчатая ферма вдруг вздрагивала и приходила в движение, заваливаясь навзничь, и тогда конический снаряд-противовес по крутой дуге нырял вниз, а на смену ему с противоположной стороны в ярко-голубое небо возносился, весело гудя пропеллером, двухместный самолетик, слепленный из труб и фанеры по образу и подобию легендарного «ишачка» И-16. Самолетик умел выполнять только мертвые петли и в руководстве в общем-то не нуждался, но его пассажиры были все же и пилотами тоже. Вцепившись руками в поручни и повисая на пристяжных ремнях, они, холодея спиной, но с горящими глазами и визжа от восторга, запрокидывались в этот веселый ужас. Смысл упражнения в том и заключался, чтобы из кажущегося бесконечным погружения вынырнуть на легких крыльях преодоления. Десяток головокружительных переворотов – и полет закончен, и вот ты уже на земле, ты летчик и ты герой, но делаешь вид, что это пустяки, детская забава, а ты способен на настоящее приключение. Теперь-то уж точно способен.

А у Вени совсем не было желания лезть в кабину этого самолета, даром что агрегат не мог улететь далеко и высоко, но Юлька, рыжая девчонка из соседнего дома, была заводилой в их компании, и она сказала: «Будем летать!» Полет в денежном выражении стоил сущую безделицу, и мелочи, которой они наскребли по карманам, хватило на билеты для всех, кроме самых младших, которых и так не пустили бы. Юлька, как всегда она это делала, гордо и независимо улыбаясь, первой забралась в переднюю кабину. Он, как всегда это делал, потому что не мог уступить девчонке по идейным соображениям, забрался следом за ней в кабину на место сзади. Уже ощущая внутреннее онемение и вымученно улыбаясь застывшей и несколько съехавшей на сторону улыбкой.

Служитель пристегнул их ремнями к сиденьям, показал, как и за что следует держаться, пообещал, что ничего страшного не случится, и пытка началась.

С чем это можно сравнить? Да ни с чем! Его словно отправили в полет, а жилы привязанного тела прибили колышками к земле. И он делал виток за витком, а жилы все тянулись и тянулись, наматываясь на ось вращения, и это было бесконечно и невыносимо, и не было никаких сил терпеть. Но он, конечно, дотерпел до конца. Потому, что все равно некуда было деться и потому, что впереди визжала от притворного ужаса Юлька.