В экстренно созванном 27-го марта 1987 года заседании Французской академии наук им дали название зоотавров.

Никто, собственно, толком не уяснил себе, почему остановились на этом именно, а не на каком-либо другом названии. Сам предложивший его достопочтенный Морис Лемерсье, прославившийся своими многолетними и многотомными трудами по исследованию строения болотных жуков Патагонии, вряд ли мог бы объяснить это с обычной для него обстоятельностью.

К тому же, заседание прошло в атмосфере растерянности, почти паники, т. е. в условиях крайне неблагоприятных для спокойного обсуждения. «Бессмертные» имели вид людей, застигнутых в море страшной бурей и ждущих неминуемой гибели. Бледные, с беспредметно блуждающими взорами, они зябко ежились и то и дело потирали руки, чтобы согреться немного, хотя в зале было далеко не холодно. Говорили вполголоса, почти шепотом, словно боясь спугнуть кого-нибудь.

— Вы их видели?

— Нет. А вы?

В известной степени президент Академии наук был прав: сведения, доходившие из разных мест Франции и других пунктов земного шара, носили на себе явную печать напуганной обывательской фантазии и меньше всего свидетельствовали о научной постановке вопроса. Сообщения были чрезвычайно сбивчивые, противоречивые, подчас совершенно фантастические. Только в одном пункте они сходились, а именно, что налет зоотавров начался в ночь с 26-го на 27-е марта, около половины второго, и продолжался вплоть до рассвета. В дальнейшем, каждый из очевидцев давал полную волю своему воображению.

Одни уверяли, что зоотавры налетели с севера, со стороны Бретани; другие, не менее достойные свидетели утверждали, что явились они с юга, со стороны Средиземного моря; по пришедшим позже сведениям из провинции, некоторые рыбаки клялись, что они собственными глазами видели, как зоотавры вынырнули из пучины морской и поднялись чудовищной, заслонившей все небо массой на воздух.

На вопрос, каков внешний вид зоотавров, ответы получались тоже крайне противоречивые. Пекарь Жак Рено из Парижа, который как раз в момент налета был в своей пекарне, заготовляя к утру свежий хлеб, уверял, что они напоминают гигантских крылатых быков с рыбьими хвостами. Содержатель ночного кабачка на Монмартре, толстяк Муано, наоборот, со свойственной ему горячностью утверждал, что зоотавры не что иное, как крылатые слоны, только таких чудовищных размеров, что слоны, которых он видал в Зоологическом саду, кажутся по сравнению с ними настоящими букашками.

— Видали вы когда-нибудь гигантскую черепаху? — пытался, в свою очередь, изобразить зоотавров аптекарь Пуаро, клятвенно уверявший, что один из них пролетел всего лишь в нескольких метрах над его головой в то время, как он, около половины второго ночи, возвращался с именин своего приятеля домой. — Ну, так вот: увеличьте мысленно эту гигантскую черепаху в 300, в 500, в 1000 раз, наделите ее огромными, длиной с эту площадь, крыльями — и вы получите точную копию зоотавра.

Но сосед аптекаря Пуаро, галантерейный торговец Пти-божан, жестоко спорил с ним, доказывая, что зоотавр ни капельки не похож на черепаху, что это ему, аптекарю, показалось с пьяных глаз, а что если уж сравнивать налетевших чудовищ с каким либо из известных людям животных, то уж скорее с китом, чем с черепахой.

Эта вторая ночь была еще более богата событиями, чем первая.

К жертвам, погибшим при обвалах домов, от разрыва сердца, паралича, прибавились в одном только Париже тысячи новых: зоотавры, спустившись совсем низко, разрушали здания, в которых прятались люди, выхватывали их десятками из тесно сбившихся куч и уносили неизвестно куда. Это было так ужасно, что даже многие из тех, которых зоотавры не тронули, но которые присутствовали при похищении, либо тут же умерли, либо лишились рассудка.

Таким образом, почти никто не мог рассказать толком, как все это произошло, как появились в том или ином месте зоотавры, как они выхватывали свои жертвы и какой у них внешний вид.

Газетный репортер Пелетье, один из немногих очевидцев этих ужасов, которому удалось сохранить жизнь и относительную ясность суждения, в следующих выражениях описывал, как один из зоотавров похитил его жену и еще с десяток мужчин и женщин:

— Все жильцы дома сбились у нас в квартире, в нижнем этаже, над самым подвалом. Собралось нас человек шестьдесят. В подвал спускаться не хотелось: сыро, холодно, да, пожалуй, еще опаснее… Ну, сидим ни живы ни мертвы, говорим шепотом, а больше все молчим. Кругом все бледные, челюсти дрожат, зуб на зуб не попадает. Спустили шторы на окнах, чтоб света с улицы не было видно, и сидим при одной маленькой электрической лампочке; потом взяли да и эту потушили: казалось почему-то, что в темноте безопаснее. Наверху, над головой, все время треск, грохот, точно кругом сотни домов рушатся… Так прошло с полчаса, а, быть может, и целый час. Как вдруг, трррах! Слышу, что-то налетело на наш дом, ломает крышу и стены, швыряет их в стороны, как если б они были игрушечными. Тут такое пошло! Плач, душу раздирающие крики… Несколько женщин лишились чувств. Потом вдруг сверху на нас кирпичи посыпались, известка, балки. Несколько человек убило, других изувечило. Еще через минуту нас вдруг осветило, тоже сверху, через рухнувший потолок, ослепительно ярким снопом света.

В третью ночь произошло событие, которое даже в эти ужасные дни, когда, казалось, людей уже ничем не удивишь, вызвало огромное волнение.

В сущности, узнали о нем только на следующее утро, когда люди, после пережитых за ночь ужасов, робко выглянули на свет Божий из ночных убежищ, чтобы посмотреть на разрушения. И вот тут-то, из квартала в квартал, из улицы в улицу, из дома в дом, пополз волнующий слух, точно и он где-либо прятался всю ночь и только теперь решился выползти наружу.

— Мертвый зоотавр! — передавалось из уст в уста придушенным голосом, которому, казалось, с трудом удавалось пройти через сдавленное волнением горло и потом через запекшиеся уста.

— Не может быть! Где?

— На площади Notre Dame. От собора осталась груда развалин!