Написанные в лучших традициях жанра, неуловимо следующие за книгами Анатолия Рыбакова, но безусловно оригинальные, повести Евгения Титаренко раскрывают патриотическую устремленность, высокие нравственные качества отважных и находчивых подростков в послевоенное время.
Евгений Максимович Титаренко — автор приключенческих книг для подростков: "Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей", "По законам войны", "Четверо с базарной площади" и др.
#i_001.png
Безбожники в обители
Бывший монастырь примыкал вплотную к городскому базару, так что в торговые дни, выходя за калитку, Генка сразу окунался в стоустую базарную толчею.
Этот бывший мужской монастырь называли чаще старой баней, так как единственное, похожее на крепость строение его, закончив в 1917 году свою религиозную карьеру, служило поочередно то казармой, то горкомхозом, одно время даже тюрьмой, а в годы войны — баней. Потом кто-то надумал снести его: полуразвалил третий, чердачный этаж, сделал проломы в толстых стенах второго и… раздумал.
Теперь в единственной келье второго этажа в левой половине бывшего монастыря жил Генка, а под ним — в единственной келье нижнего этажа — Славка, или Слива, как звали его на улице.
В город они приехали почти в самом конце войны, года полтора назад, вместе с отцами, которые у обоих работали на железной дороге.
От монастыря в распоряжении друзей остались многочисленные переходы на втором этаже и узенькая лестница на третий, от бани — искореженные обрывки водопроводных труб, проржавевшие секции радиаторов и бездействующая котельная в подвале.
Арсеньич
Генка проснулся вовремя. Точнее — вовремя открыл глаза и соскользнул с кровати на пол: мать ушла за водой, а сестренка Катя еще спала. Веки ее дрогнули, когда Генка осторожно выбирался из-под одеяла (спали они в одной кровати), она что-то пробормотала сквозь сон, но Генка на цыпочках уже подкрался к одежде, натянул рубашку и брюки, достал из печурки скрючившиеся за ночь ботинки, решив, что умоется потом, прихватил с собой кепку и телогрейку и, чтобы не рисковать, надел их уже на лестничной площадке.
Здесь начиналась свобода. Генка подмигнул закрытой двери: мол, скоро вернусь, — и, не придерживаясь руками, лихо скатился по прямым, как струна, и почти отвесным перилам вниз, к двери в комнату Славки, или Сливы.
Скатываться по этим перилам было наслаждением: если и притормаживали они, то самую малость. Слива даже вычитал где-то, что именно с такой скоростью приземляется парашютист, поэтому, грохаясь внизу на пол, Генка всегда подгибал ноги и тут же валился на правый бок. Зимой Генка пользовался перилами реже, потому что окошко на его лестничной площадке, напоминавшее амбразуру, не имело рамы, и гораздо проще было выскакивать из него прямо в сугроб во дворе — тут уж ощущение полета было предельным. Но апрель оказался теплым, и там, где сугробы еще сохранились, они, осев, покрылись такой прочной коркой, что не всякий парашютист рискнул бы приземлиться на нее.
Шум, производимый Генкиным падением, служил условным сигналом для Славки-Сливы. Отцы у друзей были, как всегда, в разъезде, а матери ушли за водой вместе, потому что платная колонка (две копейки ведро воды) находилась за четыре квартала от бывшего монастыря. Они даже на мехзаводе работали в одном цехе.
Хлопнув дверью, Слива мигом взбежал на второй этаж, слетел вслед за Генкой по перилам, шмурыгнул носом, объяснил: «Насморк…» — и лишь после этого спросил:
