Капризы природы непредсказуемы. Ещё вчера в Кабуле капало с крыш, а сегодня резко похолодало, и густой туман окутал каменные уступы на перевале Саланг, повис над глубоким Панджшерским ущельем, даже на равнине в метре ничего нельзя было разглядеть. Замерло всё вокруг, не слышно скрипа телег и звуков работающих двигателей военных и гражданских машин, не слышно громких разговоров на блокпостах и в укрепрайонах, не слышно даже шагов в наступившей тревожной тишине. И главное — не слышно взрывов и выстрелов. Удивительно тихое выдалось утро. Такое на войне бывает не часто. Вот и это удивительное утро абсолютной тишины продлилось не долго. Вначале тихий, едва слышный звук работающего двигателя, нарушил тишину. Постепенно звук усилился, и уже явно можно было расслышать работу моторов не менее трёх вертолётов, на довольно низкой высоте пролетающих над Панджшерским ущельем. И мгновенно разорвали тишину резкие очереди из автоматов и крупнокалиберных пулемётов, понеслись в туманное небо ракеты из заграничных переносных зенитных установок «Стингер», пытаясь нащупать и сбить пролетающие над ущельем винтокрылые машины…

— Игорь Николаевич, беда! — прямо с порога выпалил толстый, лысый мужчина, вбегая в огромный, как теннисный корт, кабинет. — Наш вертолёт над Панджшерским ущельем сбили!

— Ты с ума сошёл, — не сказал, а скорее выдохнул из себя седовласый хозяин кабинета, со значком Депутата Верховного Совета СССР на лацкане строгого тёмного пиджака и золотой медалью Героя Социалистического Труда, медленно приподнимаясь со своего массивного кожаного кресла. — Что с людьми?

— Я пока ещё не в курсе дела…

— А кто должен быть в курсе, если не ты?! — сорвавшись на крик, перебил говорившего хозяин кабинета.

…Этапные камеры во всех тюрьмах и следственных изоляторах России удивительно похожи одна на другую, как сёстры-близнецы и обладают одним и тем же свойством — сколько бы не насчитывала душ партия этапников, в этих камерах умещались все. Не была исключением из правил в этом плане и этапная «сборка» в СИЗО города Хабаровска.

Как растревоженный улей гудела камера, в которую напихали около сорока человек.

В камере душно и тесно. Душно от скопления большого количества людей, испарений от грязной одежды и разгорячённых человеческих тел, запахов стоящей в углу камеры параши, крышку которой то и дело открывали, чтобы опорожниться, запаха ржавой подгнившей селёдки, которую выдали на этап — этот продукт входит в суточный сухой паёк этапника.

Этапная, это единственная камера в тюрьме, где перед отправкой в дорогу содержатся вместе: и подследственные, и осужденные впервые, и осужденные неоднократно рецидивисты, и заключённые, переводимые из одной колонии в другую, и достигшие совершеннолетия малолетки, переводимые на взрослую зону.

В общем, весь спектр разномастной толпы уголовных элементов. Изнывающие от томительного ожидания отправки на этап, обитатели камеры изыскивали всевозможные способы хоть как-то занять и уплотнить избыток времени.

… Погрузка, наконец, закончилась. Вагон, снаружи очень похожий на почтово-багажный и прозванный в народе «столыпиным», рывком тронулся с места и покатился, вздрагивая и покачиваясь из стороны в сторону на стрелках, резко остановился, потом опять медленно покатился к вокзальному перрону, где был подцеплен к пассажирскому поезду сообщением Хабаровск — Комсомольск-на-Амуре.

— А теперь, я думаю, пора бы уже и червячка заморить, — сказал Граф после того, как поезд, наконец, тронулся и все устроились на своих местах.

— Морить-то его почти нечем, — сказал Руфат. — Кроме хлеба, сахара и селёдки ничего нет.

— Живы будем — не помрём. Может, у малолеток что-нибудь со стола упало, — улыбнулся Граф.

В камере-купе засмеялись. Все знали о чудачествах малолеток, их многочисленных «подлянах».

«Воронок» с этапниками подкатил прямо к административному корпусу колонии и остановился напротив вахты. Рядом остановился второй.

Из проходной вышел капитан с красной повязкой на рукаве, на которой большими буквами было написано — ДПНК, что означало, дежурный помощник начальника колонии.

Рядом широко шагал старший прапорщик с повязкой НВН на рукаве, чуть сзади шли ещё два прапорщика.

Навстречу им поспешил начальник конвоя, сопровождающий «воронки». Следом — прапорщик с кипой папок в руках.

— Сколько? — спросил дежурный помощник начальника колонии после короткого обмена приветствиями.

…Двухстворчатая дверь, обитая темно-коричневым кожзаменителем, с блестящей металлической табличкой, на которой в две строки было выгравировано: «Начальник учреждения — полковник Ищенко Н. М.», сама по себе уже внушала уважение и трепет каждому входившему в этот кабинет.

— Встать вдоль стенки и не мешать проходу, — приказал начальник войскового наряда. — Ждать вызова.

— Опять ждать, — недовольно буркнул борец. — Сколько же ещё?

— Столько, сколько потребуется, — повысил голос старший прапорщик.

Вступать в полемику с «начальником» никто из новоприбывших этапом не стал. Во-первых, не было смысла — прав всегда тот, у кого больше прав. А во-вторых, всеобщее внимание переключилось совсем на другой объект — по коридору, по направлению к ним, шла женщина в военной форме. На её плечах красовались погоны майора, а в руках она держала стопку медицинских справок.

— Наташа, беда! — голос главного бухгалтера фирмы звучал в телефонной трубке так, словно она задохнулась от быстрого бега. — Рубль рухнул!..

— Как рухнул?

— Торги на бирже остановлены, курс не определён, все валютные операции сворачиваются…Кириленко выступает по телевизору. Он говорит, что государство отказывается от своих обязательств по ГКО, а у нас ведь все активы в облигациях…Я сейчас в «Альфа-банке»! Здесь прекратили выдавать кредиты! Что делать!?

— Приезжай скорее в офис, я немедленно собираю срочное совещание, — сказала хозяйка фирмы, торопливо схватила пультик и включила телевизор. Премьер-министр, которого в стране все поголовно звали «Киндер-сюрпризом», продолжал своё вступление, никак не объясняя сложившуюся ситуацию в стране.

— Боже мой, что же теперь будет? — прошептала Наташа, не сводя взгляда с экрана телевизора. — Неужели всё, что с таким трудом создавалось в течение пяти лет, разрушится?

…Предварительно постучавшись, в кабинет вошёл начальник службы безопасности банка.

— Я не ошибся? Это сейчас Наташа Селиванова вышла из твоего кабинета? Пролетела мимо меня, как пуля и даже не ответила на приветствие.

— Да, у меня только что была Наталия Николаевна Селиванова. А ты что, знаешь её?

— Знаю.

— Откуда?

— Виктор, ты отпустишь меня сегодня со службы пораньше?

— Нет проблем. А что случилось?

— Ничего не случилось, просто сегодня у Наташиной мамы день рождения, а они подруги с моей Лизаветой. Ну и, естественно, мне тоже надо поприсутствовать на этом семейном торжестве.

— Михалыч, а мне можно поприсутствовать?

— Да запросто.

…Наташа бледная, с закрытыми глазами, сидела в кресле, поджав под себя ноги и укутавшись пледом до самого подбородка.

— Наташенька, что с тобой? — увидев дочь в таком состоянии, с тревогой спросила вошедшая в комнату мать. — Ты не заболела?

— Мама, я влюбилась.

— В Виктора Сергеевича?

— Да.

…Наташу положили в больницу, где ей сделали аборт и восстановили девственную плеву. Больше в институт она не вернулась, вместо неё туда отправился отец и забрал документы дочери. Два месяца Наташа провела в психбольнице, а после почти не выходила из дома, а когда объявили очередной приём в ВУЗы, подала документы в приёмную комиссию Московского Государственного Университета, успешно сдала вступительные экзамены и была зачислена студенткой первого курса экономического факультета. А почти через три года — в ноябре девяностого года, она познакомилась с капитаном Селивановым, который спас её от насильников…

…В тот день Наташа допоздна задержалась в институтской библиотеке — готовилась к сессии. На автобусную остановку она подошла уже затемно. На вишнёвые «Жигули» девятой модели, остановившиеся напротив, даже не обратила внимание, продолжала смотреть в ту сторону, откуда должен был подойти автобус.

— Девушка, вам куда надо ехать? — приоткрыв дверцу машины, спросил парень, сидевший на первом сидении.

Наташа посмотрела на него и, ничего не ответив — отвернулась.