Гош в этом повествовании фигура случайная. Ничто не предвещало его участия в экспедиции. В планах он не значился. История его жизни вообще полна случайностей, но поскольку по сей день неизвестно, что такое случай, можно с чистой совестью оправдать злоупотребление формулой, которая гласит: если что-либо происходит, то уже само это событие и есть наилучшее обоснование произошедшего.

Случай в жизнь Гоша впервые вмешался тогда, когда его нашла одна из сестер-клариссинок, запирающая в сумерках калитку. Гош был слабеньким иззябшим младенцем и вряд ли пережил бы ночь. Он лежал не шевелясь, с широко раскрытыми глазами. Не плакал. Быть может, его голос уже промерз безвозвратно в тот декабрьский вечер, а может, у младенца вовсе не было голоса. Не уметь вскричать в мире, где человеческий голос всегда лишь глас вопиющего в пустыне, — сестры сочли это знаком и благословением.

Клариссинки сперва взяли малютку к себе, но когда он начал доставлять им слишком много хлопот, отдали женщине из ближайшей к монастырю деревни. У женщины этой были свои дети — тоже слабенькие, тоже хилые. Мальчиком она занялась из чувства долга: будучи рожденной для того, чтобы дарить и оберегать жизнь, она не хотела ни в чем потрафлять смерти. Смерть тоже женщина, но жизнь дает лучшего качества — вечную.

Итак, деревенская женщина заботилась о немом младенце. Она кормила его, мыла, когда он пачкался. Научила осенять себя крестом и жаждать любви. Когда она умерла, сестры нашли Гоша скорчившимся возле ее тела. Они увели его с собой; он не противился. Было ему тогда пять лет.

В жизни Гоша время всегда шло по кругу. От одной весны до другой, от цветения розмарина через сбор голубых цветов лаванды до падения с каштанов неожиданно прекрасных плодов. Гош быстро понял суть такого круговорота и потому не испытывал потребности рваться вперед, как другие люди. Он пребывал в своем времени словно в надежном панцире, потихоньку вырастая, потихоньку осваиваясь с его еле заметным ритмом. Смысл вещей он постигал тоже медленно, нерешительно; его нерешительность вполне можно было назвать вялостью. Говорить он так и не научился, хотя очень хотел. Открывал рот и, на пробу, лепил губами невидимые и неслышные слова, выталкивая их языком в безразличный к его стараниям мир. Летом и весной он помогал монахиням в саду и на кухне, покорно, как приблудный пес, позволяя отгонять себя от кастрюль с едой. Зимы проводил тоже близ монастырской кухни, на теплой печной лежанке, сотворяя из каштанов фигурки людей и животных, которых потом отправлял в далекие путешествия: через двор до розмаринового садика и дальше, на обрыв, откуда сбрасывали мусор. Он расставлял на краю обрыва шеренги собак, людей и птиц и смотрел, как они беспомощно скатываются вниз от едва ощутимого толчка его указательного пальца. В сумерках он возвращался в кухню, где молчаливые сестры сушили травы и готовили вечернюю трапезу. Под его лежанкой никогда не переводился запас каштанов.

Маркиз любил смотреться в зеркала. В его большом доме было много красивых хрустальных зеркал, которым он дозволял разменивать свою жизнь на скоротечные, мимолетные картины.

Зеркала в доме Маркиза разместили предки его жены, получившей этот дом в приданое. Портреты их висели теперь в зале внизу; на мир живых предки глядели с непонятной спесью людей, которых уже нет. При жизни они были более рослыми, чем Маркиз, — ему, чтобы увидеть себя в зеркале, приходилось вставать на цыпочки. Он любил ловить свое отражение, когда, углубившись в какое-нибудь занятие, забывал о себе и переставал себя контролировать. Тогда его взгляд выскальзывал из-под век и летел к ближайшей зеркальной поверхности, где встречал самого себя. Маркиза это не удовлетворяло. Глаз встречает свое отражение — но меня при этом нет. Где же я, где моя особость, моя неповторимость, мое одиночество? Вижу ли я себя таким, каким меня видят другие? Настоящий ли это я? Важнее всего Маркизу было ухватить момент, опережающий отражение, настичь его за секунду до того, как оно повторит жест. Этот миг так краток, что почти неуловим. Но тем лучше осознаешь собственную единственность: в том-то и суть зеркального отражения и вообще всякого удвоения. В этот миг рождается сила.

Маркиз стремился к обретению силы. Подобно Одиссею, он бороздил бурные воды жизни, сворачивая в разные гавани, в каждой следующей находя все больше богатств, уважения, славы. Но ни одна из них не была его гаванью.

Родом он был из гугенотской семьи среднего достатка. Его дед за заслуги перед королем получил дворянство. Франция в ту пору еще славилась своей терпимостью, и вопросам веры особого значения не придавалось. Отец Маркиза разбазарил деньги и королевское доверие. Поплыл за океан в колонию, где вознамерился основать собственную династию. Вернулся больным и раньше времени состарившимся. Скончался скоропостижно, ночью; в ту ночь сын, находившийся в полусотне миль от него, в Париже, где учился, не мог уснуть. Маркиз назвал это предчувствием, ибо он верил в предчувствия, не отличая их, впрочем, от страхов. Отца он ненавидел так сильно, как только могут сыновья ненавидеть своих отцов. Но и восхищался им. Восхищался отцовской отвагой, позволявшей относиться к жизни легко и безответственно, будто к вечному празднику. Восхищался его напором и умением подыматься в гору беспечным шагом человека, совершающего воскресную прогулку. Восхищался его мужественностью и независимостью. И, наконец, способностью жить, не пуская корней. Маркиз еще ребенком знал про любовниц отца; тот, впрочем, и не думал скрывать свои похождения, словно бы намеренно, беспрерывно и жестоко глумясь над матерью. Маркиз тогда мечтал, чтобы мир позволил ему убить отца.

Можно представить себе, что чувствуют дети, которые желают смерти собственному отцу. Желают абсолютно осознанно, во всех подробностях воображая, как наносят ему смертельный удар. Нетрудно также заметить, как они потом прячут еще затуманенные ночными мечтами глаза, дабы отец не увидел в них взгляда василиска. Неизвестно только, какие взрослые из них вырастают. Каких они плодят детей, как расходуют свои запасы любви? И не связано ли желание смерти отцу с желанием гибели миру? И каким способом можно погубить мир? Есть ли такие способы?