Дилан Томас (1914–1953) – валлиец, при жизни завоевавший своим творчеством сначала Англию, а потом и весь мир. Мастерская отделка и уникальное звучание стиха сделали его одним из самых заметных поэтов двадцатого столетия, вызывающих споры и вносящих новую струю в литературу. Его назвали самым загадочным и необъяснимым поэтом. Поэтом для интеллектуалов. Его стихами бредили все великие второй половины двадцатого века.
Детство Томаса прошло главным образом в Суонси, а также на ферме в Кармартеншире, принадлежавшей семье его матери. Эти поездки в деревню и их контраст с городской жизнью в Суонси, стали основой для большой части его творчества Томаса, в особенности его рассказов и радиопостановок. Также важным источником вдохновения писателя были валлийский фольклор и мифология.
Однажды рано утром, в шипении дуговой лампы, молчаливым, точным движением Доктор, одетый в халат и резиновые перчатки, пришил голову кота к шее цыпленка. Уродливая тварь покачивалась на ножках в стеклянной клетке. Она слепо всмотрелась сквозь щелки глаз и, уперевшись ногой в правую стенку клетки, качнулась влево.
Еще: взять кобеля, изменить ему пол, и он завоет, как сука в течку, и станет в недоумении обнюхивать слепых щенят. Одна такая собака с пересаженными яичниками скулила в отдельной клетке. Доктор приложил ухо к стеклу, чтобы не пропустить изменение тона. Солнце рвалось в окна лаборатории, и весенний ветер окрашен был в цвета солнца. Под никому, кроме него, не слышимую мелодию Доктор переставлял склянки и пузырьки с жизнью. Странные создания лежали тихо. Новорожденные химеры в кроличьих клетках восторженно втягивали ноздрями стерильный воздух. Завтра хорек у окна поднимет голову, сейчас он неуклюже прыгал на солнце.
Холм был величиной с гору. Дом на вершине горы вздымался, как новый холм, комнат в нем было без числа, в одной жили совы, соломенные подстилки в погребе кишели ползучими паразитами, которые плодились и жирели, как кролики. Люди передвигались по дому словно призраки, между столов, сталкивались лицом к лицу в коридорах и в страхе, боясь увидеть новых уродов, закрывали глаза или, столпившись в огромной зале, спрашивали друг друга об именах вновь рожденных. Один за другим они исчезали, но их сменяли новые: женщина с младенцем у груди, слепой из внешнего мира. Ключи были у всех.
Мальчик носил имя Дома. Порождение Дома, носившего то же имя, что холм, он забавлялся с тенями в коридоре и спал по ночам в высокой комнате, отрезанной от звездного света, но остальные жители Дома спали не укрываясь от луны. Чайки кричали с моря, гудел прибой в южном, терявшемся в песке ветре… спали не закрывая глаз.
Каждое утро Доктор просыпался с птицами. Вставало из цветной воды солнце, день набухал, как бродившая в кувшинах закваска, и набирал силу, подобно времени, пронизанному сиянием и оседающими хлопьями зимнего света. Однажды утром он, как обычно, отошел от клетки с хорьком и обернулся к застекленной жизни. С бесчеловечным спокойствием, немыслимым на устах того, кто пил молоко женщины, он пристально вглядывался в детенышей, жавшихся к самкам, в уродов, которые трепетали, впервые открывая глаза, в грудастых птиц, в смятении разевавших клювы. Он был – сила и нож, он изваял стеклянную руку с венами, пришил ее к плоти, прирастил под жаром неверного света, и на стеклянных пальцах выросли стеклянные ногти. Жизнь текла в его пальцах, бурлила в нагреве кислот и на поверхности отваров из трав. В тысячах порошков таилась смерть; под его взглядом пар застывал, как изваяние, как распятие, он овладел великими тайнами Земли, и в кабинете, в Доме на вершине холма («смотри, – сказал он, – на лбу лягушки клеймо, а раньше не было»), тайна материи теряла свою таинственность.
