Такие вечера выпадают следователю нечасто, но мне повезло. Домой удалось уйти ровно в шесть, несмотря на то, что новое начальство недвусмысленно заявило: те, кто уходит с работы раньше десяти вечера (понимай — раньше, чем упадет от усталости), а также те, кто не просиживает в конторе все выходные, не имеют права получать зарплату в кассе прокуратуры.

Но пятнадцать лет работы следователем дают некоторые преимущества: и в числе этих немногих — внутреннюю свободу послать начальство, если его точка зрения не совпадает с твоей. Когда за плечами такой трудовой путь по самой тернистой профессиональной дороге в мире, уже не составляет проблемы, если что не по нраву, сказать прокурору словами Маяковского: «Вот вам мое стило, и можете писать сами».В этот вечер я не только ушла с работы вовремя сама, но и умыкнула Горчакова. Мой трепетный друг и коллега весом более ста килограммов, правда, дрожал как желе и цеплялся за дверной косяк, приговаривая, что не переживет, если его уволят. Зато я удостоилась благодарственного звонка от его жены, не чаявшей уже свидеться с мужем в состоянии бодрствования. А практика показывает, что на семнадцатом году брака полезно освежать в памяти внешний вид второй половины, иначе можно оконфузиться.

Итак, я в тот вечер пришла домой вовремя. Ни мужа, ни ребенка-одиннадцатиклассника еще не было, и я с непривычки даже растерялась. Может и прав новый прокурор: нечего следователю делать за пределами прокуратуры, пока метро работает и трамваи ходят.

Не то чтобы у меня совсем не было домашних дел, как раз наоборот, но все это были не текущие проблемы, типа нестиранного белья или немытой посуды — хлоп, и сделал, а проблемы, можно сказать, глобальные, стратегические. Например, проблема неразобранной кладовки, из которой всякое барахло уже вываливалось на проходящих мимо членов семьи.

Когда-то очень давно — мне уже и не вспомнить точно когда — я решила избавиться от старых неэстетичных полок в кладовке, худо-бедно, но обеспечивавших относительный порядок хозяйственной утвари типа совков и пылесоса, и старой обуви, которую носить уже никто не будет, а выбросить жалко. Муж горячо меня поддержал, и с подозрительной ретивостью вытащил на помойку старые полки; правда, сострил по дороге, — мол, из цикла «полезные советы»: не торопитесь выбрасывать старую мебель, сделайте это медленно, с удовольствием.

У меня защемило под ложечкой. И сердце бешено заколотилось; я вдруг потеряла ощущение времени. И как-то отстранение подумала —а сколько прошло с того момента, как псих вошел в парадную? Наверное, минут пять; столько, сколько тратила обычно я сама на то, чтобы подняться на свой четвертый этаж с тяжелой сумкой и продуктами. Почему-то мне показалось, что псих, помимо своей душевной болезни, страдает еще каким-то физическим недостатком, из-за чего тащится по лестнице медленно, еле передвигая ноги. Наверное, это моя собственная психика притормозила мое ощущение времени, выстроив барьер перед паническим страхом, что вот сейчас маньяк-убийца подложит бомбу под дверь моей квартиры.

Потом выяснилось, что я тянула время, поддерживая беседу с психом, целых двадцать восемь минут.

Когда прозвучал звонок в дверь, я замерла и, по-моему, даже перестала дышать. И тем не менее, грохота на лестнице совсем не услышала в ушах так бухали сердечные толчки, что заглушали звуки окружающей среды. За эти двадцать восемь минут Горчаков успел поднять на ноги не только наших районных сыщиков, но и УБОП с ОРБ, и даже Федеральную службу безопасности, которая прислала свою антитеррористическую бригаду, на всякий случай. Для меня до сих пор остается загадкой, как им удалось так молниеносно просочиться на чердак, бесшумно спуститься в парадную, расположиться со своей амуницией этажом выше моей квартиры и рухнуть на лестничную площадку, как только террорист-самоучка поднял руку к звонку.

На этого урода посыпались толпы богатырей с автоматами, положили его на каменные ступени, пересчитали прикладами все ребра, подняли и поволокли вниз, в машину.

Но никто из них не догадался сообщить мне, что злодей взят. Я продолжала сидеть у телефона, с трубкой в руке, и умирать от страха за своих близких. Когда после продолжительного затишья раздался осторожный стук в дверь, я чуть не свалилась с дивана, и сердце, унявшееся было, снова подпрыгнуло к самому горлу. Свободной рукой я вцепилась в диванную подушку, — как в детстве у зубного врача цеплялась за ручку кресла, чтобы отвлечься от грядущей боли, — и вжалась всем организмом в диван. Как-то отстраненно, словно бы и не о себе, я подумала, что через несколько секунд все тут рванет, потому что псих, не дождавшись ответа, разозлится и подложит под дверь взрывное устройство. Конечно, неизвестно, насколько оно мощное, может, меня сразу не убьет, но квартиру разворотит, и где мы тогда будем жить?