Хотя все персонажи этого романа имеют своих исторических прототипов и однофамильцев, в художественной ткани романа они, тем не менее, являются плодом авторской фантазии и вымысла, который ни в коем разе не имел целью задеть чью-то честь или репутацию, а напротив хотел восславить их высокие чувства.

В конце июля 1862 года карета Отто фон Бисмарка, нанятая вместе с лошадьми в Бордо, катила по югу Франции, через Пиренеи в Страну Басков. Его собственные лошади остались в деревне под Берлином, мебель и вещи были еще в Петербурге, где он два года отслужил посланником прусского короля, жена и дети — в Померании, а сам Бисмарк, по его же выражению, «снова на обочине» и всего лишь посланник прусского короля во Франции. Возможно, для кого-то и неплохо в 47 лет быть королевским посланником в Париже, но для Бисмарка…

Весной, когда в Берлине запахло войной между парламентом и королем, Альбрехт фон Роон, военный министр и друг его детства, стал склонять Вильгельма I усилить Бисмарком кабинет министров, и ради этого даже вызвал Бисмарка из Петербурга. Но в последний момент Августа, жена Вильгельма и либералка в духе британских веяний, наговорила мужу, что Бисмарк реакционер, интриган и циник, и он остался посланником, правда, не в России, а поближе к Берлину — при дворе Наполеона III. Как и чем он мог быть полезен в Париже, Бисмарк не знал, «в то время, как влияние, коим я пользовался в Петербурге у императора Александра, не лишено было значения с точки зрения прусских интересов». Но с королями не спорят, и Бисмарк поехал в Париж — как сказал ему Роон, — «чтобы быть наготове»…

Однако летом Париж пустеет, все разъезжаются, и в ожидании «быть или не быть» Бисмарк выпросил у короля отпуск и отправился путешествовать. Конечно, здесь, на юге Франции, красиво — солнце, сады, виноградники, и погода совсем не та, что в Пруссии или у русских в Санкт-Петербурге. Небо даже не голубое, а сиреневое, жизнь так и пышет из земли садами, виноградными лозами и мириадами таких цветов, что их запахи кружат голову не хуже молодого бургундского. Но прекрасные Mouton Rothshild, Lafitte, Pichon, Laroze, Latour, Margaux, St. Julien, Beaune, Armillac и другие вина, которые он тут пробует, не избавляют его от хандры и сознания того, что жизнь утекает или уже утекла…

«К тому же тут так скучно, — писал он с дороги своей жене Иоганне, — что мысль провести здесь недели невыносима. Из-за эгоизма и необщительности французов никто не хочет познакомиться поближе, а если ты ищешь этого, то они начинают думать, что ты хочешь или денег занять, или нарушить их семейное счастье».

6 августа Бисмарк остановился в Биаррице, в «Hotel d’Europe», чтобы через пару дней отправиться дальше. С тех пор как восемь лет назад Наполеон III для своей жены Евгении построил здесь роскошный, в мавританском стиле, замок Villa Eugenie и стал проводить в нем каждое лето, Биарриц из небольшой рыбацкой деревушки превратился чуть ли не в самый модный курорт — летом сюда приезжает весь двор Луи-Наполеона, европейская и даже русская знать. Но Бисмарк собирался пробыть тут дня два, не больше, и написал Иоганне, что все письма для него следует отправлять в Bagneres de Luchon. Тем паче, что с Луи-Наполеоном он встречался совсем недавно, в июне, когда прибыл в Париж посланником, и теперь вовсе не горел желанием пересекаться вновь с этим не очень умным, но очень заносчивым правителем, мечтающим превзойти своего великого дядюшку.

«Фотографии того времени показывают нам Бисмарка в расцвете сил, человека атлетического сложения, которого годы еще не сделали грузным и тяжелым на подъем. Аккуратная голова, быть может даже несколько маленькая для его широких плеч. Кустистые брови над выступающими надбровными дугами придают лицу что-то устрашающее. Облик, который подавляет, в нем отражена огромная энергия. Но общее впечатление смягчается легкой иронической улыбкой, которая, кажется, играет в уголках рта и отражается во взгляде его больших голубых глаз; взгляде, который мог быть равно как серьезным, острым и пронизывающим насквозь, так и неопределенным и непроницаемым. В общем, впечатляющая внешность человека, не испытывающего недостатка ни в самообладании, ни в умении воздействовать морально на других…» ( Из книги N. Orloff. « Bismarck und Katarina Orloff » , Берлин 1930 ).

Нужно ли говорить, что в тот же вечер они встретились за ужином в ресторане «Hotel d’Europe»? А шампанское уже пили на втором этаже, в апартаментах Орловых, где у окна, настежь открытого в море, стоял рояль, и Катарина играла им Шопена.

За роялем, да еще после бокала шампанского, она была даже прелестней, чем днем на променаде. Розовый закат дробился и сиял в ее льняных локонах, колышимых морским бризом, пенистый прибой подыгрывал ей ударами волн о берег, а все ее тонкое тело так трепетало в такт этому новомодному Шопену, что Бисмарк просто глаз не мог от нее оторвать.

Стоя рядом с ним у открытого окна, князь Орлов вдруг сказал негромко:

— Я слышал, у вашего короля конфликт с парламентом?

— Еще какой! — ответил Бисмарк, не отводя взгляда от рук Катарины, летающих над клавишами словно две птички-колибри.

«С поляков нужно шкуры снимать»

[1]

, они всегда были прусской и русской головной болью! Стоит только дать им поднять голову, как они тут же полезут в великие нации и объединятся с французами, чтобы либо зажать немцев с двух сторон, либо напасть на Россию в союзе с кем угодно — с литовцами, с Наполеоном… А потому разделение Польши под протекторатом России, Пруссии и Австрии, начатое еще Фридрихом Великим и Екатериной Второй, является единственным выходом для усмирения их шляхетских амбиций и установления тишины в Европе. При этом они настолько талантливы, что побежденные и расчлененные, они не могут угомониться, втихую расселились по всей Европе и настырно лезут на самые влиятельные посты в России, Австрии и даже в Пруссии. А теперь еще эти новые, после восстания Костюшко, польские бунты против русских «гнобителей»! Тринадцать миллионов поляков, вечно настроенных против русских и немцев — не дай Бог, если их нынешние разрозненные мятежи соединятся…

А французские газеты тут же, конечно, закричали свое стандартное «Польша либерасьон!», и французские мадам и мадемуазель, тающие от «душки» Шопена, настолько прониклись сочувствием к «угнетенной» нации, что даже Луи-Наполеон уже открыто выражает «несчастным» полякам свое сочувствие. Конечно — в пику России и в отместку за войну 14-го года…

Бисмарк сидел в своем номере на первом этаже «Hotel d’Europe», пыхтел сигарой и, глядя на ночное море, слушал игру Катарины. Апартаменты Орловых были прямо над его номером, и теперь там, над ним, она играла его любимого Бетховена, Семнадцатую сонату. Но когда дошла до третьей части ALLEGRETTO…

Музыка вдруг оборвалась, он услышал громкий стук, словно что-то упало со стула, и…

Нет, он не мог ошибиться — разгоряченные Бетховеном, они занялись

ЭТИМ

прямо на полу! Да так, что люстра раскачивалась над головой Бисмарка, а Катарина стонала и вскрикивала, и эти ее стоны и крики долетали до него через открытое окно. О, этот горловой, с хрипотцой и страстью крик! Бисмарк с такой силой сжал зубы, что перекусил свою лучшую сигару стоимостью чуть ли не в целый талер!

Париж. 18 сентября 1862 г.

Юный парижский почтальон в новеньком почтовом камзоле рысью промчался на лошади по узкой улочке Ру де Лилль и остановился у каменного забора резиденции прусского посланника. Спешившись, он набросил поводья на стойку у ворот и дернул шнур колокольчика.

Усатый служитель посольства открыл железную и по-немецки тяжелую калитку.

— Телеграмма барону Бисмарку, прусскому посланнику! — поспешно выдохнул почтальон.

— Откуда?

В Samois-sur-Seine, а еще точнее — в имение Трубецких «Château de Bellefontaine» Бисмарк приехал после обеда, к вечеру, не зная, что именно в этот день 18 сентября в Берлине на заседании ландтага решалась судьба бюджета Пруссии на будущий год и, следовательно, судьба короля Вильгельма и всего его кабинета министров. Показывая Бисмарку шато — свой замок и парк, княгиня Анна Андреевна, мать Екатерины, сказала:

— Кэтти мне телеграфировала. Она приедет поездом завтра или послезавтра. Но мы отведем вам покои, и вы ее дождетесь…

— У вас тут прекрасно! — заметил Бисмарк, любуясь ухоженными аллеями, клумбами и тенистыми беседками.

— Конечно, — скромно улыбнулась она. — Это замок семнадцатого века, до нас он принадлежал Николя Боргезе, а теперь долина носит наше имя — долина Трубецких. Мой муж очень щедрый благотворитель. Когда он перешел в католичество, то даже построил церковь в Самуа. Я вам ее покажу, мы там крестили Катарину. А вы знаете такого русского писателя — Тургенева?

— Я слышал о нем в Петербурге. Кажется, он живет в Париже с цыганской певицей… как ее?

Из исторических документов

18 сентября 1862 года на заседании нижней палаты ландтага предложение короля Вильгельма и его кабинета министров о военном бюджете на 1 863 год было отвергнуто большинством 308 против 1 1 голосов, и вместо требуемых 37 мил. талеров на расходы военного министерства было утверждено всего 32 мил. Такая неслыханная дерзость против правительства поколебала положение кабинета министров, министр финансов и министр иностранных дел вышли в отставку.

Но это было лишь частью событий.

На следующий день берлинские газеты на своих первых страницах напечатали следующее заявление Бокум-Дольфса, вице-президента палаты депутатов: «Подумать только, до чего бесстыдно правительство, если оно воображает, что палата пойдет на мировую…».

Это была уже не просто дерзость, а прямое оскорбление.

Девятнадцатого сентября Бисмарк сел в скорый поезд Париж — Берлин, и двадцать второго был принят Вильгельмом Прусским в его резиденции Бабельсберг на реке Хафель. Этот роскошный замок в стиле неоготики Вильгельм построил тридцать лет назад, и старая немецкая строгая готика сочеталась здесь с пышным британским декором, навязанным замечательному прусскому архитектору Шинкелю все той же Августой. Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что огромные неоготические окна придали интерьерам замка особую пышность и величественность — через них открывался совершенно роскошный вид на реку и гигантский парк, спускающийся к ней золотым осенним ковром. Да и внутренние дворцовые покои были озарены солнечным светом.

Однако настроение у Вильгельма было далеко не солнечное.

— Я не хочу править! — нервно сказал он Бисмарку, едва тот вошел в его кабинет. — Точнее: я не хочу править, если из-за этого парламента не могу действовать так, чтобы отвечать за это перед Богом, своей совестью и своими подданными! И у меня уже нет министров, готовых руководить правительством, не заставляя меня подчиняться парламенту. Поэтому я решил отречься, — и резким жестом король показал на лежащие на столе бумаги, исписанные его нервным почерком.

Бисмарк ответил, что «его величеству уже с мая известно о моей готовности вступить в министерство».

— Я уверен, — сказал Бисмарк, — что вместе со мною в кабинете министров останется и Роон, и не сомневаюсь, что нам удастся пополнить состав кабинета, даже если мой приход заставит еще кого-то из членов кабинета уйти в отставку.

«Сексуальное влечение является мощнейшим из всех известных стимулов деятельности. Многие великие люди достигали своего величия благодаря любви. Одним из таких людей был Наполеон Бонапарт. Когда его вдохновляла любовь к его первой жене Жозефине, он был всемогущ и неукротим. И он был не первым и не последним человеком, чья любовная страсть вознесла его над миром… Джордж Вашингтон, Уильям Шекспир, Авраам Линкольн, Роберт Бернс, Томас Джефферсон, Оскар Уайльд, Вудро Вильсон — гениальность этих людей не что иное, как результат сублимации сексуального влечения…» ( Н. Хилл. « Думай и богатей » , США ).