Тётка Даша нашла меня в «ремеслухе», припечатала к стене в коридоре. Голос её, обычно зычный, властный, на этот раз звучит тихо, вкрадчиво, с грустной ноткой:

– Ты, Алёшенька, в воскресенье домой не ходи. Подомоседуй у меня. Понимаешь, яблоки осыпаются, того и гляди мороз ударит, а сбыту, – она так и говорит – «сбыту», – никакого, добро гибнет. Собралась на тракторный свезти, а дом на кого оставишь?

Я опускаю голову, набычиваюсь. «Домоседовать» у тётки мне ох как не хочется. Я уже целую неделю в мыслях рисую картину, как отправлюсь домой, как пройдусь в новенькой чёрной, с блестящими молоточками шинели по улице, как охнут бабы от диковинной вещи: Алёха Петровин в чёрном наряде как моряк вышагивает. Да и мать удивится не меньше, она меня в шинели тоже не видела. Когда форму получали, ещё тепло стояло, не заявишься в шинели в теплынь, а сейчас как раз время, октябрьские дожди зачастили, словно через сито пропущенные, по утрам серебрятся от изморози пустыри. Вот почему я начинаю канючить:

– Тётя Даша, не могу, мама домой просила прийти, не могу.

Тётя Даша с минуту раздумывает, глядит, как я начинаю морщить лоб.