Ввиду того что планета Колхида значительно крупнее Священной Терры, использование понятий из общепринятой номенклатуры «терранского стандарта» не позволит с достаточной точностью описать уникальный дневной/ночной цикл ее обитателей. Поэтому, прежде чем мы начнем, читателю следует ознакомиться с нижеизложенными сведениями.

Период обращения Колхиды вокруг звезды равен пяти годам — четырем целым и восьми десятым, точнее говоря. Следовательно, когда жителя этого мира называют «шестилетним», в действительности ему двадцать восемь или двадцать девять терранских лет.

Солнечные сутки Колхиды (один оборот планеты вокруг своей оси) эквивалентны семи целым и одной десятой терранских суток, или ста семидесяти целым и четырем десятым терранского часа. Очевидно, что даже люди — весьма приспособляемые создания — не могут жить в почти девяносточасовом циркадном ритме, вследствие чего в колхидском обществе возникла особая система промежуточных периодов сна и бодрствования.

Во многих работах данные отрезки времени называются «днями», что может ввести читателя в заблуждение и создать у него ложную картину происходящего. В данном тексте я старался использовать как можно более буквальный перевод колхидских терминов, возникших еще в языке древних народов пустыни.

Итак, словом «день» в этом манускрипте обозначается суточный оборот планеты вокруг своей оси, от одного восхода до другого.

До затянутого маревом горизонта тянулись барханы оттенков ржавчины, пепла и засохшего пота. Даже удушающая жара не изгнала отсюда жизнь: колючие кустарники и деревца, кактусы и суккуленты с яркими цветами росли в тенях скал, похожих на колонны, внутри извилистого вади. Подпитывали их глубоко залегающие остатки исчезнувшего оазиса. Повсюду среди растений можно было заметить движение — если знать, куда смотреть. Скорпионы и бронзовки сновали по опаляющему песку, жужжащие мухи перелетали с одного кактуса на другой. Высоко над ними, среди тонких облачков, несущихся по бледно-голубому небу, кружили на холодных ветрах исполинские пустынные стервятники с размахом крыльев в четыре метра. Глазами, не уступающими в зоркости магноклям, они обшаривали землю в поисках пищи.

Пылевые смерчи, скользя вдоль дюн, заносили следы вокруг лагеря и наметали груды песка у стен тринадцати больших тканевых палаток в красно-синюю, черно-золотую и серо-белую полоски. Навесы на прочных шестах прикрывали от безжалостных долгоденных лучей солнцеходов — двуногих ездовых животных, высоко ценимых здесь, — и гораздо более грузных крепкоспинов, которых запрягали в сани. Несмотря на тенты, звери с короткой шерстью, покрасневшей от песка, тяжело дышали на жаре и жмурились от сияния, отраженного соседними барханами.

Еще больше громадных зонтов стояло на подветренной стороне бивака, и под ними ютились Отвергнутые. Старые и молодые, они теснились возле солнечных плиток, на которых жарились лепешки из серой кактусовой муки, сдобренные драгоценным молочком медового паука. Посасывая из фляжек воду — ее оставалось опасно мало, ведь последний оазис племя покинуло два с половиной дняназад, — люди негромко обсуждали, куда отправиться на явь-подъеме сумерицы, когда достаточно похолодает для продолжения кочевки.

Они перебирали в пальцах талисманы и амулеты из маленьких костей птиц и млекопитающих, покрытые изящно вырезанными псалмами, что с древности передавались из поколения в поколение. Самые пожилые дремали, прижимая к себе молельные палочки; когда их грудь вздымалась и опускалась во сне, в этих просверленных костях еле слышно посвистывал и постанывал непрерывный, но слабый ветерок. Рядом рылись в песке малыши, разыскивавшие в песке вади-сонь и пустынных моллюсков; ребята представляли себе, что на самом деле разрывают вход в одно из Затерянных Хранилищ, где хранятся сокровища археотеха времен Последнего Странствия. Подбирая галечники и крошечные окаменелости, они раскладывали трофеи по кучкам в зависимости от блеска, размера и других критериев, понятных только детворе.

Мальчики и девочки постарше играли в «Кто дольше выстоит на солнце», отмеряя время попыток небольшими песочными часами. Предупреждения родителей, что какой-нибудь дядя или тетя умерли от разъедающей кожу солнечной сыпи или множества раковых опухолей, дети пропускали мимо ушей.

Фэн Моргай, вождь племени, призвал свое семейство на краткий совет. Он указал на темное дрожащее пятно у горизонта; человек, незнакомый с пустынями, мог бы принять его за гору. Кочевники же знали, что возвышение, вершина которого едва виднеется вдали, не природная формация, а развалины города их прародителей, давно занесенные мертвыми песками.

— Еще две дремочи больших переходов, — сказал Фэн родичам, махнув тканевой картой — его главной фамильной ценностью. Символы на схеме почти стерлись, но мать и дедушка научили Моргай читать ее, как только он достаточно подрос, чтобы запоминать буквы.

— Вся надежда на молитвы, — пробормотала Станзия, старшая из его сестер. — Думаешь, боги проведут нас к Затерянному Хранилищу?

— Нет, — печально покачал головой Фэн. — Думаю, это Город Зеркал. Смотрите, над ним облака. Дождь, мои девочки и мальчики… Скоро дождь.

— Говорят, вади в Фушасе снова заполнятся, — произнес самый младший его кузен, Фабри Тал. — До них один явь-подъемный переход, не больше.

Самая крупная машина взобралась на гребень широкого бархана, словно выброшенный на берег кит. Ее массивные борта вздымались над дюной, окруженные клубами пыли и дыма; из десятка небольших выхлопных труб с насадками в виде горгулий тянулась маслянистая копоть. Толстые деревянные траки взрыхляли песок на вершине, носовой отвал пропахивал колею в наносах, разбрасывая мелкие камешки.

Караван пока еще оставался мутной темной кляксой в мареве, но по мере приближения гиганта кочевникам удалось лучше рассмотреть его спутников. Вокруг колосса, словно почетный эскорт верховых, ехали двухместные четырехколесные багги с баллонными шинами, полезными на плывунах, и блестящими солнечными батареями на крышах и накладках.

Их сопровождали настоящие всадники на солнцеходах, украшенных выцветшими ленточками и узкими флажками. На спине каждого дозорщика развевалось черно-красное молельное знамя. Лица седоков скрывали плотные головные платки и очки-консервы, их ездовое облачение было грязным и рваным. Скакуны с коротко подрезанными хвостами — по обычаю племен из внутренних пустошей — тоже видывали лучшие дни. Их шерсть свалялась, бока покрылись шрамами от песчаных бурь.

Появились остальные машины из свиты передвижного храма: повозки, запряженные тройками псевдоверблюдов, и две солнцеходные колесницы, за которыми тянулись цепи и утяжеленные стяги, заметавшие следы каравана на песке.

Корабль-часовня все отчетливее выступал из марева. Проявилась башенка над кабиной водителя с установленной наверху кафедрой, окруженной раструбами громкоговорителей. За кабиной, на палубе, ярко освещенной большими отражателями, ждали команды десятки вооруженных мужчин и женщин.

На площадке мобильной церкви блеснули зрительные стекла: пассажиры обратили внимание на горстку палаток, появившихся вдали. По переговорным трубам понеслись распоряжения, и двигатели корабля-часовни, вняв уговорам и ругани экипажа, с ворчанием направили упрямого колосса по новому курсу — в широкую песчаную впадину за гребнем дюны.

Юркнув между охранниками каравана, Найро зачерпнул смазки из ведра и опрокинул ковш над шестернями цепной передачи, идущей под главной платформой. Вокруг него стоявшие у бортов вольные стрелки готовили ветролуки и дротикометы, ослабляли петли на поясах, где висели булавы. Пара-тройка из них пнули стареющего раба, что пробирался среди них на полусогнутых ногах, прочие ограничились бранью в его адрес.

Найро носил только набедренную повязку и налобник. Его голые плечи и спину, исхлестанные кнутом, покрывал сложный узор из участков белой рубцовой ткани и почерневшей кожи, выдубленной и потрескавшейся за долгие годы под солнцем. Просто чудо — хвала Силам! — что мужчина избежал опухолей, которые поразили многих его сверстников, и другие прислужники смотрели на долгожителя, будто на некий талисман. Он протянул уже шесть колхидских лет. Если же обратиться к последующим расчетам адептов Терры, то тридцать стандартных.

На правой стороне бритой головы Найро было вытатуировано упрощенное изображение Книги Слова, символа Завета, формально владевшего рабом.

Он прошел мимо свирепых ктоллийских наемников в плоских фарфоровых масках. Жуткие рисунки на них повторяли картины, увиденные воинами в мысленных странствиях или во время ритуалов совершеннолетия, после приема опьяняющих веществ. Бойцы держали копья с зазубренными наконечниками; отражающие диски на их колетах сияли белизной под солнцем в зените.

Стоя под навесом на палубе, Кор Фаэрон оценивающе посматривал то на толпу, собравшуюся в тени передвижного храма, то на Лоргара за кафедрой. Очередное племя Отвергнутых, зачарованное речами аколита, взирало на него снизу вверх, вслушиваясь в написанную им самим проповедь.

Восемью днями ранее, передавая ученику титул Носителя Слова, пастырь исходил из настоятельной необходимости, близкой к отчаянию. Теперь же, вспоминая тот момент, жрец видел в случившемся волю Сил, вдохновивших его на такое решение. Оно принесло немало выгод, самая очевидная из которых заключалась в том, что люди повиновались Лоргару с гораздо большей охотой, чем Кору Фаэрону. Еще ни одна живая душа не осталась глухой к словам аколита и безразличной к его истовости и вере. И, хотя караван избегал лишних встреч с посторонними, в конгрегацию понемногу вливались люди, услышавшие выступления Лоргара.

Жрец оглядел лагерь. Его паства выросла вдвое с тех пор, как он нашел мальчика: новых прихожан было уже намного больше, чем сбежавших и убитых солдат. Номады присоединялись к пастве со своими фургонами и шатрами, семьями и животными, поэтому управление караваном заметно усложнилось. Впрочем, поскольку все они формально были новообращенными, Кор Фаэрон свалил проблемы с их питанием, размещением и прочими вопросами на Аксату. Капитан счел такую ответственность милостью, хотя жрецу просто требовалось больше свободного времени.

Используя это время, он обдумывал, разрабатывал и воплощал в жизнь свои планы, не заботясь больше о проповедях и духовном здравии прихожан. Лоргар отлично подходил на роль избавителя, был несравненным номинальным вождем. Он, подобно Аксате, видел награду в самом труде. Аколит очень редко выглядел счастливее, чем в те часы, когда стоял перед благосклонной аудиторией, внимающей его вдохновляющим речам, — сильнее его радовали, пожалуй, только разговоры наедине с Кором Фаэроном. Как правило, они обсуждали переведенные Лоргаром отрывки сведений из книг, которые пастырь наконец разрешил ему прочесть.

Одна такая беседа была назначена на эту явь-главную, и аколит спешно произнес последние молитвы, торопясь на встречу с учителем. Уже не господином, но эта маленькая перемена в их отношениях почти не ослабила влияния Кора Фаэрона. Кроме того, Лоргар проповедовал идеи пастыря намного лучше его самого. Он изрекал с кафедры пламенные тирады, но также проявлял сочувствие и участие к простым людям, в отличие от жреца, безразличного к трудностям и мелким невзгодам прихожан.

Аколит сел на койку, и пол скрипнул — отрок продолжал невиданно быстро расти и теперь возвышался даже над Аксатой. Проявляя колоссальный аппетит, он насыщал громадное тело едой, тогда как знания из книг и уроков пастыря питали его не менее внушительный интеллект.

Отрок вздохнул.

— Ты чем-то обеспокоен? — вроде бы небрежно спросил Кор Фаэрон, хотя ему меньше всего хотелось, чтобы Лоргар озаботился каким-нибудь делом. Ученик имел обыкновение искать ответы на вопросы, которых другие люди даже не задавали, и всякий раз, когда он так томился, у наставника прибавлялось работы.

— Я не уверен, что нужно Силам, — откровенно сказал послушник. Опершись локтями на колени, он сложил вместе огромные ладони. — Даже обдумав почти каждую фразу из книг в этой библиотеке, я не приблизился к пониманию Истины. Да, я Несу Слово, как делал ты, и у нас все больше новообращенных, но невозможно, чтобы Силы требовали от нас только этого.

Кор Фаэрон промолчал, сознавая, что сейчас не время высказывать предположения. По хорошо знакомому выражению лица Лоргара пастырь догадался, что тот размышляет и ход его мыслей нельзя прерывать.

Вдруг аколит издал хриплый вопль и откинулся на спину. Деревянная рама треснула под его весом, парень рухнул на пол вместе с обломками койки. Зрачки Лоргара расширились от шока, он сдавил виски ладонями и взревел; в тесной каюте рык получился оглушительно громким. Ошеломленный пастырь повалился на палубу, зажимая уши, — от мощного звукового удара у него закружилась голова.

Приоткрыв глаза, в которых плясали какие-то пятна, Кор Фаэрон увидел, что его подопечный с безумно блуждающим взглядом переворачивается с боку на бок, открывая и закрывая рот, словно рыба на берегу. Жрец еще не опомнился, в ушах у него звенело, но он подполз к страдающему ученику и ласково коснулся его рукой. При виде спазмов и конвульсий, терзающих Лоргара, у пастыря сдавило грудь и стиснуло горло.

— Тише, тише, — просипел Кор Фаэрон. Охваченный паникой, он изо всех сил вцепился обеими руками в огромную кисть аколита, надеясь, что тот ощутит касание даже сквозь непрерывные судороги.

Приступ закончился так же внезапно, как и начался. Резко сев прямо, Лоргар еще несколько секунд буравил глазами металлическую переборку. Затем он повернул голову и посмотрел прямо на жреца.

— Я услышал и узрел, отец! — провозгласил парень.

После дальнейших уточнений — аккуратных, поскольку, несмотря на физическую мощь Лоргара, темпераментом он часто напоминал нервного подростка, — ученик пояснил, что видел существо, окутанное сиянием золота и звезд, спускавшееся из эмпиреев на орлиных крыльях.

— Что же это значит? — спросил аколит. — Не встречал ничего подобного ни в Посланиях, ни в Наблюдениях. Точно не пятый пророк, верно?

Кор Фаэрон почесал подбородок и, шагнув к двери, крикнул рабам, чтобы принесли еще воды и вина. Получив таким образом время на размышление, он перебрал варианты. Их оказалось мало, и ни один не понравился жрецу.

— Небывалый случай, — наконец признал он. Лоргар хотел что-то ответить, но пастырь, услышав шаги в коридоре, жестом остановил его. — Пока молчи об этом.

Ученик как будто собирался возразить, но передумал, наткнувшись на пристальный взгляд пастыря. В дверь постучали — одна из невольниц принесла кувшин тепловатой воды и бутылку ланансанского красного. Отпустив женщину, Кор Фаэрон подал аколиту воду, которую тот снова выхлебал двумя жадными глотками.

Сердце жреца заколотилось в ожидании ответа, но боялся он напрасно. Лоргар размышлял всего пару секунд, после чего кивнул, излучая мощь и решимость:

— Да будет так. Мы отправимся в Варадеш.

— Сейчас? — с нескрываемым восторгом спросил Кор Фаэрон.

Он был готов к противостоянию со своим прежним орденом — давно предвкушал это столкновение, мечтал о нем каждый день с начала изгнания. Пастырь сознавал, что получит только один шанс сместить обидчиков, и восстановить справедливость предстояло новому Носителю Слова. Но жрец больше не претендовал на власть над Лоргаром; он не мог просто скомандовать ученику идти к Священным минаретам Города Серых Цветов.

Аколит приковал жреца к месту взглядом фиолетовых глаз: