Телевизор смотрел редко, только чтобы снять внутреннее напряжение. Ложь или глупость, лившиеся оттуда, забавляли Игоря, он успокаивался и сосредотачивался. Так было всегда, перед каждой «акцией». Пусть даже она просчитана до малейших деталей, десятки раз прокручена в голове и проанализирована во всех мыслимых вариантах, но если ты вдруг начинаешь нервничать — пиши пропало. Лучше отложить или вовсе отказаться от затеянного. Хладнокровие, твердость, расчет, уверенность в поставленной цели. Иные прибегают к помощи стимуляторов. В его окружении это было запрещено. Слишком хорошо знал, чего это стоит и к чему может привести. Сколько человек «сгорело» почти на глазах. Деградация полная, тут ни дружбой, ни честью уже не пахнет. Запах другой — смерти. Игорь вспомнил о старом приятеле, Климе, с которым десять лет назад начинал свой путь. Тот никогда не занимался спортом, приходя в зал, где качались или боксировали другие ребята, только посмеивался. Но, щуплый и низкорослый от природы, он, после хорошей дозы амфетамина приобретал паталогические силы, становился крайне агрессивным и мог потягаться с тремя противниками. Вначале это не мешало делу. Но потом с Климом пришлось расстаться. Стал слишком неуправляемым. Кончалось все, как и предсказывали: четыре года назад в наркотическом угаре заперся с двумя девушками-заложницами в квартире, затем, возомнив себя Рембо, затеял стрельбу. Его «снял» снайпер с соседней крыши. Так это и происходит. Другой дороги нет. Тоже показывали по телевизору, как доблестно проведенную операцию по освобождению заложников. Ладно, проехали.

Сейчас Игорь находился в квартире один, ребята должны были подтянуться через полчаса. Перед ним светился экран, переключив несколько программ, он остановился на московском канале. Журналистка интервьюировала знакомую личность. Встреча с этим человеком у Игоря была давно, но знал он о нем достаточно. Сосуществовали на одном поле. В одних воздушных потоках. Мужчине было под пятьдесят, лет на десять старше, чем его визави Игорю по другую сторону экрана. Худощавое лицо, умный, чуть насмешливый взгляд, обаятельная улыбка, чувствуется воля, характер. Такие нравятся женщинам, даже лысина ему идет, словно родился с голым черепом. Похож на какого-то французского киноактера. Молоденькая журналистка, видно, тоже тает, разговаривая с ним. А он держит ее на поводке, размазывает вопросы, как кашу в тарелке, отвечает так, что не подкопаешься. Мастер слова, магистр ситуаций. Последнее время стал мелькать по телевизору довольно часто. Должность обязывает. И всегда ходит в штатском. Бегущая строка внизу напомнила телезрителям, что в прямом эфире — заместитель министра внутренних дел России Аршилов. Звоните по таким-то телефонам и задавайте вопросы. Генерал ослепительно улыбался, журналистка таяла. Не совсем идиллия, но близко к пасторали. Борьба с преступностью идет по всему фронту, все громкие заказные убийства вскоре будут раскрыты, криминальный мир отступает, но проблемы еще есть. Вот недавно конфискована крупная партия наркотиков «Набрать, что ли, номер?» — усмехнулся Игорь.

— Так вы утверждаете, Алексей Викторович, что мафии, как таковой, в России нет? — мило спросила девочка-журналистка.

— Такой, как в Америке — нет, — любезно ответил генерал.

В дворницкой, больше похожей на чулан с единственным зарешеченным окошком, было тесно, мало пригодной для жилья мебели, еще меньше посуды, но очень много хозяина — громоздкого как шкаф старика, чей фас напоминал лицо Карла Маркса, только еще круче: бурная растительность лезла у него из ноздрей, ушей, закрывала губы, глаза и половину груди. Волосатый человек устроился тут очень уютно, к водопроводной трубе был припаян кран с раковиной, в углу стояло ведро, куда можно было опорожняться, имелся даже неработающий холодильник, где хранились кое-какие продукты и газовая плитка с чайником. Что еще нужно истинному философу, чтобы созерцать жизнь, ежели не из бочки, то из подобной каморки, похожей на камеру? Звали старика попросту: Каллистратыч и было ему семьдесят четыре года, из коих сорок девять лет он провел в различных тюрьмах и лагерях. Сидел он большей частью за воровство и бродяжничество, но давно отошел от всяческих дел, и последние годы — с приходом в Россию «демократии», его никто не трогал. И он старался никому не мешать, подметая по утрам двор и собирая себе на пропитание починкой выброшенных на помойку вещей, где порою можно было найти столь ценные предметы, которые просто просились в витрины антикварных магазинов. Однажды, например, он обнаружил три дюжины превосходно сохранившихся гравюр в подборке журнала «Русский инвалид» за 1882 год, снесенные глупым наследником умершей старушки к мусорной куче, а это находка оказалась буквально музейной редкостью. Словом, жить можно везде и всюду, была бы воля, а здоровьем Бог Каллистратыча не обидел. Его бы хватило еще лет на тридцать, даже не смотря на то, что он любил иногда прикладываться к бутылке. Все образование старика состояло из трех классов, но у него был какой-то особый природный ум, мужицкая прозорливость и неисчерпаемая тяга к самопознанию, жизнеустройству мира. А для чтения хватало и тех газет или книг, которые он находил на помойке. Однажды Каллистратыч оказал Кононову некую услугу, и теперь Игорь охотно приезжал сюда, особенно в те дни, когда ему хотелось отвлечься от собственных мыслей. Каждый отдыхает по своему…

В самый последний день июля он сидел в этой дворницкой, которая казалась еще теснее, яркие солнечные лучи заливали щербатый стол с чашками, три кошки лакали из мисок принесенное Игорем молоко, а Каллистратыч не закрывал рта, толкуя то об одном, то о другом. Речь его всегда отличалась странной особенностью: он мог говорить без умолку, порою даже бессвязно, перескакивая с места на место, но все равно она была подвержена некоей внутренней логике, словно хитрый старик нарочно нагонял тумана, прежде чем приоткрыть какую-то одну ему ведомую истину. Поэтому Игорь и не вступал в беседу, не перебивал старика: пусть выговорится. Ему было легко и просто с этим человеком, поскольку они ни чем не были связаны. В оставленной во дворе «ауди» скучал, ожидая его возвращения, Гена Большаков, настоящий друг, который относился к Каллистратычу с высокомерной брезгливостью и вряд ли бы без принуждения решился переступить порог этой каморки. И он никогда не понимал этих заездов Кононова «к Марксу». Но Игорь знал одну жесткую правду: нет злейших врагов, чем бывшие друзья, и нет больших друзей, чем люди, ни в чем не зависящие друг от друга. Потому-то он и находился сейчас тут.

— …у меня тут телевизора нет, но я и так знаю, что в мире творится говорил, а точнее — бубнил Каллистратыч. — Нам лапшу на уши вешать нечего, сами умеем… Народ российский до того запутали, что единицы остались, кто все их паскудство видит, у большинства — ни ума, ни памяти. Нет, не козлы они и бараны, которых на убой ведут, а растения. Козлы да бараны на Западе, их там кормят, стригут, они и блеют под дудку пастухов. Д-демократия!.. А у нас — хоть работай, хоть на кровати лежи, хоть голодовку объявляй испугаешь их! — все равно ни хрена не получишь. Наплевать. Значит, растения, кактусы. Им и воды не надо. Жалко, ей-Богу! Что ж делать? Воровать? Так ведь многие и на это не способны. А «способные» и так уже все разворовали, а все не успокаиваются: и ртом, и задницей… Страх давно потеряли, а о душе и не думают! А ты ведь нагим пришел, нагим и уйдешь, а то, что собрал в жизни — пусти на доброе дело, успей, пока час не пробил. Помнить будут, простится. Разбойников добрых на Руси душой принимали, особенно раскаявшихся. Из них-то лучшие монахи и выходили, потому что до самого дна бездны опускались, все зло видели и сумели подняться, очиститься. Господь всех прощает, в ком не оскудело покаяние. С Христом ведь кого распяли, знаешь? Двух разбойников. И кто первым в Царствие Божие вошел? Не апостол Петр и не праведники. А тот из разбойников, распятых, который сказал Христу: верую! Так вот, Дело давнее, а думать есть над чем. Вот ты и думай, Игорек, не хмурься.

— Тебе бы, Каллистратыч, в проповедники записаться, — усмехнулся Кононов. — Может быть, тебя в Думу двинуть?