Своенравный и тщеславный, Василий Каширин решил раз и навсегда, что его дочь Варвара должна выйти замуж за человека непростого, желательно «потомственного дворянина». Сам он в молодости ходил бурлаком по Волге, но сумел упорным трудом и бережливостью открыть на старости лет в Нижнем Новгороде красильную мастерскую, приносящую хороший доход. Теперь он гордился тем, что занимает в этом древнем городе, у слияния Оки с Волгой, почетную должность цехового старшины. Материальный достаток и его связи, полагал он, вполне позволяют устроить будущее Варвары. Она была хорошенькой, образованной, страстной по натуре. Влюбившись в простого плотника-краснодеревщика, Максима Савватиевича Пешкова, работавшего на судостроительной верфи, она пошла против воли отца, которого такой мезальянс привел в негодование. Она порвала с ним всякие отношения и без его благословения вышла замуж за своего избранника, звезд с неба не хватавшего. Взбешенный непослушанием, Василий Каширин захлопнул для нее двери своего дома. Несколько лет она прожила в Нижнем Новгороде, счастливая тем, что имеет нежного, веселого, трезвого и смелого мужа, но несчастная оттого, что ее отвергла собственная семья.

16 марта 1868 года

[1]

она произвела на свет крепкого мальчика, после троих младенцев, скончавшихся вскоре после рождения. Будущий Максим Горький получил при крещении, 22 марта, имя Алексей. Тремя годами позже Максим Савватиевич Пешков получил должность управляющего пристанью и отбыл со своей немногочисленной семьей в Астрахань. Едва они устроились на новом месте, как в город нагрянула холера. Первым слег четырехлетний Алеша. Окруженному заботой, ему посчастливилось выжить, однако он заразил отца, который скончался в считанные дни. Ему был тридцать один год. Посреди этого несчастья Варвара родила второго сына, Максима. Овдовевшая и лишенная средств к существованию, она вынуждена была, волей-неволей, вернуться к родителям в Нижний Новгород. Она села с Алексеем и Максимом на пароход, направлявшийся вверх по Волге. Но в дороге новорожденный Максим неожиданно умер. Его похоронили в Саратове. За прошедшие годы Василий Каширин простил свою дочь. Скупой и жестокий, он принял ее с единственным выжившим ребенком в своем доме охотно, почти без упреков.

Но вместо спасительного прибежища родной дом вскоре стал для нее адом. Характер Василия Каширина все более портился, поскольку его предприятие, кустарное по своему типу, не могло выстоять под напором прогресса. Все больше клиентов переманивали новые красильни, оснащенные новейшими усовершенствованными машинами. Чувствуя приближение краха, старик Каширин винил в этом весь белый свет. Помимо дочери и Алексея, он содержал еще двоих своих сыновей, Якова и Михаила, с их женами и детьми. Вечно пьяные и изрыгающие ругательства, братья пребывали в состоянии постоянной вражды друг с другом и изводили отца, чтобы заставить его разделить с ними свое состояние. Они хотели устроиться отдельно за его счет и боялись, как бы Варвара не потребовала приданого, которое полагалось ей по праву и которое Василий Каширин удержал, чтобы наказать ее за то, что вышла замуж «самокруткой», против его воли. «Дом деда был наполнен горячим туманом взаимной вражды всех со всеми, – напишет Горький, – она отравляла взрослых, и даже дети принимали в ней живое участие».

Маленький Алексей был заворожен дедом, высохшим стариком с птичьим профилем, рыжей бородкой и пронзительными, зоркими зелеными глазами. Он испытывал к нему любопытство, смешанное со страхом. Василий Каширин был верующим, но исповедовал религию на свой лад. Бог, которому он служил с мелочно-придирчивой набожностью, был суровым, злопамятным и мстительным. Повинуясь этому грозному Иегове, он без всяких колебаний порол своих внуков до крови за пустячную провинность. Раз, одержимый бешенством, он до полусмерти засек длинными ивовыми прутьями Алешу. Мальчик бился у него в руках, кричал, Варвара заламывала себе руки и хрипела: «Папаша, не надо!.. Отдайте…» Со сведенным конвульсией лицом, старик продолжал свое дело, дико крича: «Привязывай! Убью!..» И не остановился, пока его жертва, с окровавленной, искромсанной спиной, не потеряла сознание.

Вынужденный зарабатывать себе на жизнь самостоятельно, Алексей служил сначала «мальчиком» в обувном магазине у Порхунова. Очень скоро его начала возмущать пропитанная ненавистью услужливость хозяина и приказчика, которые пресмыкались перед покупательницами и ползали перед ними на коленях, а когда те уходили, «говорили о них грязно и бесстыдно». За несколько копеек мальчик чистил обувь хозяев и служащих, приносил дрова, ставил самовар, убирал в магазине, чистил судки для обеда, разносил покупателям товар по всему городу. Измученный, вскоре он начал мечтать о побеге, но, разогревая на керосинке судок со щами, обварил себе руки и был отправлен в больницу. Этот несчастный случай положил конец его службе в магазине. После нескольких дней, проведенных в больничных стенах, он вернулся домой и был принят дедом так: «Здравствуйте, преподобное лицо, ваше благородие! Отслужили? Ну, уж теперь как хотите живите, да!» Бабушка принялась утешать Алексея, объясняя ему, что дед совсем разорился и что Господь наказал его за жадность. «А всё за то, что бедным не помогали мы, несчастных не жалели», – сказала она. И в надежде искупить этот грех и вернуть Господнюю милость, она вставала посреди ночи, чтобы «тихую милостину подавать». Взяв Алексея за рукав, она ходила по черным пустынным улочкам, подходила к самым жалким домишкам и, перекрестясь трижды, оставляла на подоконниках по пятаку и по три кренделя. Они вдвоем ходили и летом, и осенью в лес собирать ягоды, грибы, орехи, лекарственные травы. Собранное продавали и часть вырученных денег оставляли для «тихой милостины». Эти лесные прогулки вызывали у Алексея восторг. В тени деревьев он чувствовал глубокий внутренний покой и ощущал, как развивается в нем способность улавливать все шорохи и движения природы. «Слух и зрение становились острее, память – более чуткой, вместилище впечатлений – глубже»,

[6]

– напишет он. Бабушка казалась ему «существом высшим всех людей» своей мудростью, добротой и согласием с небесными силами. В то же время он говорил себе, что «хорошо быть разбойником, грабить жадных, богатых, отдавать награбленное бедным».

Его одновременно влекло и к восстанию, и к сочувствию. То он рвался бороться с несправедливостью, жестокостью, нищетой, глупостью, то горел желанием утешить тех, кто стал их жертвой. Некоторые долетавшие до него фразы вызывали его возмущение: «Одного всем сразу нельзя бить – надо по очереди…» или «Али Бог бабу на смех родил?..» С двенадцати лет он испытывал к женщинам нечто вроде зачарованной жалости, набожного изумления. Он подружился с хромой девочкой, «чистенькой, точно птица пеночка», страстно любившей читать и доводившей до безумия «голубым огоньком» своих глаз влюблявшихся в нее мальчишек. Каждый из былых приятелей хвастался перед ней своими победами в игре в городки. Доходило даже до рукопашной – лишь бы завоевать ее восхищение. Алексей молча переживал.

Вскоре дед заявил, что его внук достаточно бездельничал и что ему пора «вернуться в люди». Мальчика отдали в ученики к некоему Сергееву, чертежнику в строительной конторе. Вместо того чтобы учить профессии, Сергеев предоставил мальчика в услужение своей жене. Супруга его, сварливая и крикливая, заставляла Алешу натирать паркет, чистить самовар и медную посуду, колоть дрова, чистить овощи и ходить с ней по базару, таская корзину с покупками. Она люто ненавидела свекровь, и с раннего утра эти две женщины лишь оскорбляли друг друга, грозили и устраивали скандалы. В одну из таких ссор хозяйка схватила кухонный нож, закрылась в клозете и принялась дико там рычать. Сергеев уперся руками в дверь и согнулся, чтобы Алеша мог залезть на него и достать до стекла над дверью. «Лезь, разбей стекло, сними крючок с пробоя!» Алексей послушно стал исполнять приказ, но, когда вышиб стекло и нагнулся вниз, хозяйка принялась колотить его по голове черенком ножа. Вытащили хозяйку в столовую с боем. В согласии свекровь со снохой пребывали лишь тогда, когда они отчитывали Алексея. Когда хозяин, уступая просьбам своего ученика, попытался начать обучение его чертежному делу, старая хозяйка облила мальчику все чертежи квасом. В другой раз опрокинула на них иконную лампаду. Обе со злым сердцем, тем не менее обе были набожны до мозга костей. Во время их ссор каждая призывала Господа и молила Его обрушить на голову другой самые страшные несчастья. Их бог был зловредным, мстительным и скудоумным, как и бог деда. Алексей часто сопровождал их в церковь – по субботам ко всенощной и по воскресеньям к обедне. Там, в синеватом воздухе, среди трепета восковых свеч и позолоты икон, все женщины были похожи на ангелов. Укачиваемый торжественным пением хора, Алексей забывал о суровой каждодневной боли: «В церкви было хорошо, я отдыхал там так же, как в лесу и поле. Маленькое сердце, уже знакомое со множеством обид, выпачканное злой грубостью жизни, омывалось в неясных горячих мечтах».