– Я вроде должен был бы сильнее переживать, – говорит Реймонд Хорган.

Я сначала подумал, что он говорит о прощальном слове, которое он должен произнести. Он только что просмотрел свои записи и положил обе карточки в боковой карман своего синего саржевого пиджака. Но, увидев выражение его лица, я понял, что замечание относилось к его собственному положению. Сквозь окно служебного «бьюика» он смотрит на поток машин, густеющий по мере того, как мы приближаемся к Южной стороне. Вид у Реймонда задумчивый, в нем соединяются торжественность, мужественность и легкая печаль – подходящая натура для изображения на предвыборном плакате. Ну и, конечно, долготерпение и стойкость, присущие нашему городу, и особенно этому району с потемневшими кирпичными строениями, крытыми толем.

Среди сослуживцев Реймонда бытует мнение, что босс сильно сдал. Около полутора лет назад он разошелся с Анной, на которой был женат три десятилетия. Уже год назад держали пари, что он не осмелится или просто не захочет баллотироваться на должность еще раз, объявит об этом за четыре месяца до выборов. Однако вот баллотируется. Некоторые объясняют это желанием быть во власти, жить на публике. Я же считаю, что главная причина – неприкрытая вражда между Реймондом и его главным оппонентом Нико дель Ла-Гуарди, который до прошлого года был рядовым прокурором.

Каковы бы ни были его мотивы, кампания оказалась трудной. Пока оставались деньги, были задействованы некоторые учреждения и привлечены специалисты по средствам массовой коммуникации. Трое молодых людей непонятного пола занимались рекламой и следили за тем, чтобы портрет Реймонда красовался на автобусах всех четырех маршрутов города. Он улыбается на них обольстительно-чудаковато. Но по моему мнению, на фотографии Реймонд выглядит глупо – еще один знак того, что он отстает от жизни. Видимо, он имел в виду именно это, когда сказал, что должен был бы сильнее переживать. Понимает, что теряет влияние на ход событий.

Реймонд тем временем заговаривает о гибели Каролины Полимус трое суток назад, первого апреля.

В прокуратуре всех словно смыло цунами. Залы заседаний пусты. То тут, то там надоедливо звонят телефоны. Две дежурные секретарши бегают по коридорам, отвечая на звонки.

Даже в лучшие времена помещение прокуратуры округа Киндл имеет мрачный вид. Большинство прокуроров сидят в комнатах по двое. Муниципальное здание округа возведено в 1897 году в новом, только зарождающемся тогда стиле. Массивная коробка из красного кирпича, украшенная по фасаду несколькими дорическими колоннами, – дабы народ знал, что входит в общественное учреждение. Над каждой дверью внутри – застекленный квадрат, окна двустворчатые, стандартные. Стены выкрашены в больничный зеленый цвет. Хуже всего освещение: с ламп словно струится какая-то тягучая желтая жидкость. Две сотни замотанных людей бьются здесь над преступлениями, которые совершаются в городе с миллионным населением и в округе, где проживают еще два миллиона. Летом мы задыхаемся в тропической жаре под дребезжание стекол старых окон и непрестанные телефонные звонки. Зимой безостановочно гудят и шипят радиаторы и даже днем над нами нависает зловещая полутьма. В таких вот условиях вершится правосудие на Среднем Западе.

В моем кабинете, запершись, как злодей в вестерне, меня поджидает Липранцер.

– Как там? Все живы? – спрашивает.

Я что-то отвечаю, бросаю пальто на стул и обращаюсь к нему:

Когда жизнь вошла в свою колею, я решил посетить психиатра. Его зовут Робинсон.

– Интереснейшая женщина, – сказал я. – Таких я раньше не встречал.

– Сексуальна? – спросил он, помедлив.

– Да, очень сексуальна. И красива. Вьющиеся белокурые волосы, высокая грудь, но бедра узкие, длинные наманикюренные ногти. Да, сексуальна, даже чересчур. На такую женщину нельзя не обратить внимания. Вот я и обратил. Она у нас в прокуратуре много лет работала. Перед тем как поступила в юридическое училище, осуществляла надзор за условно освобожденными. Поначалу я так и думал: перспективный сотрудник, симпатичная блондинка с роскошным бюстом. Любой полицейский, приходящий к нам, глаза от удовольствия закатывает, как будто ему массаж делают. Вот, собственно, и все.

Но прошло какое-то время, и о ней заговорили. Она еще в районных судах подвизалась. Что говорили? Способная, энергичная. Потом она встречалась с парнем с третьего канала. Его Чет звали, фамилию не помню. Работала в Ассоциации юристов, занимала какой-то пост в местном отделении Национальной организации женщин. Сама напросилась в секцию по борьбе с изнасилованиями, поганая там работенка. Долгие собеседования с жертвой и задержанным: он говорит, что сама легла, а она – силой взял. Попробуй определи здесь виновного. В конце концов Реймонд отдал ей все дела по изнасилованиям, всегда посылал ее на воскресные телебеседы, демонстрируя тем самым, что он не забывает о так называемом «женском вопросе». А она любила свет юпитеров и с честью несла знамя правосудия. Хорошим была прокурором, надо отдать должное. Твердая, настойчивая. Помню, адвокаты всегда жаловались, что она чересчур круто берет. Но полиции это нравилось. А мне не очень. Считал, что она переигрывает. Что слишком горяча и самоуверенна, слишком заносится. Она вообще не знала чувства меры.

Даже в полутьме над кроватью моего сына можно различить фигуру Человека-Паука. Изображенный на плакате в человеческий рост, он стоит в позе борца, готовый отразить нападение врагов.

Я в детстве не читал комиксов: это считалось слишком легкомысленным занятием в семье, где я рос. Но когда Нату исполнилось два с половиной года, мы каждое воскресенье начали вместе рассматривать забавные картинки. Барбара еще спала, я готовил сынишке завтрак, и потом мы садились рядышком на диване и обсуждали очередную серию. Вся неуемная энергия, присущая маленькому существу, пропадала, и Нат уносился в страну фантазии. Сейчас он во втором классе, становится самостоятельным и читает комиксы один. А я должен выжидать удобного момента, чтобы незаметно от жены и сына узнать, что же случилось с Питером Паркером. Они действительно смешные, сказал я Барбаре пару недель назад, когда она застала меня с комиксом в руках. «До того смешные, что разрыдаешься», – буркнула моя жена, без пяти минут кандидат наук.

Я дотрагиваюсь до головы Ната, слегка ворошу его тонкие волосы. Если я долго не отнимаю руки, он, привыкший к моим поздним приходам, обычно просыпается и бормочет что-то приятное. Каждый раз, возвращаясь домой, я прежде всего захожу к нему в комнату. Почти физически я ощущаю потребность таким образом успокоиться, прийти в себя.

Мы переехали сюда, в Ниринг, незадолго до рождения Ната. Раньше здесь располагался паромный причал, но горожане так давно стали селиться здесь, что район перестал считаться окраиной. Поначалу Барбара одобрила переезд, однако сейчас была бы рада уехать отсюда – говорит, что тут ей одиноко. Мне не нравится жить вдали от центра города, вдалеке от того, что я вижу каждый день. И я рад, что Человек-Паук тоже нашел здесь свое место. Он как бы стоит на страже нашего дома, и это утешает.

Полураздетая Барбара лежит на кровати, уткнувшись лицом в покрывало. Дышит она с трудом, на тонкой шее поблескивают капельки пота.

Понедельник – день-бездельник. И тем не менее из пригородной электрички на восточном берегу реки вываливается толпа. Привокзальная площадь обсажена ивами, их кроны по-весеннему зеленеют.

Еще нет девяти, когда я прибываю в прокуратуру. Моя секретарша Евгения Мартинес с недовольным видом приносит почту, служебные записки и листочки бумаги с пометками – кто и зачем звонил. Евгения – одинокая полная женщина средних лет; кажется, что она исполнена решимости расквитаться со всеми за все. Она отказывается записывать под диктовку, неохотно печатает на машинке, и я часто застаю ее не обращающей внимание на надрывающийся рядом телефон. Ее посадил сюда еще Джон Уайт – посадил только затем, чтобы избежать шума, который она неизбежно подняла бы, назначь он ее на другое место. И вот уже десять лет она является сущим наказанием для очередного зама окружного. Ни уволить, ни перевести на низшую должность я ее не могу: профсоюз против.

Поверх принесенных Евгенией бумаг – служебная записка из отдела кадров о Томми Мольто, который третий день по неизвестным причинам не выходит на работу. Отдел предлагает считать его отсутствующим без разрешения со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я делаю пометку в блокноте: поговорить о Мольто с Макдугал.

Регистрационная служба прислала мне компьютерную распечатку – имена тринадцати освобожденных из-под стражи за последние два года лиц, чьи дела вела Каролина Полимус. В прилагаемой записке говорится, что досье на тех, чьи имена подчеркнуты, были переданы ей. Чтобы не забыть, я кладу распечатку в центре стола.

Теперь, когда большую часть дня Реймонд проводит на предвыборных собраниях, мне приходится заниматься его делами. Через час я провожу совещание по уточнению аргументов и формулировок обвинительных заключений, которые будут предъявлены двенадцати арестованным на минувшей неделе. После ленча с группой других сотрудников мы будем разбирать происшедший на днях дурацкий случай. Полицейский агент сделал контрольную закупку дозы героина. Продавцом оказался тайный агент Федерального управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Оба вытащили значки, оружие и стали угрожать друг другу. На помощь тому и другому пришли товарищи по службе. В результате одиннадцать представителей органов правопорядка, матерясь и размахивая пистолетами, пошли стенка на стенку. Теперь мы разбираемся. Полицейские в который раз пожалуются, что федералы вечно проводят свои операции втихую, не ставя никого в известность, – нет чтобы объединить усилия. Старший из УБНОНа намекнет, что у легавых можно купить любую секретную информацию.